Свет в Храме

До свидания, мама. Я ещё приду. Наверное, нескоро, но приду обязательно. Должен же будет кто-то вести этого загадочного парня обратно, даже если он сам пока об этом не думает. Я приду и расскажу, удалось ли мне подобрать к нему ключик. А сейчас мне пора. Почеши за ухом Найдёныша и скажи, что я его помню.

Тело отважного пса, который храбро сражался за людей, подаривших ему дом, тепло и ласку, не бросили на пепелище. Отец Дара положил его в одну домовину с женой, убитой разбойниками. Пусть и в ином мире славный Найдёныш охраняет её.

Глава 2. Ключик

Жрица Белой Богини пристально вглядывалась в таинственные знаки, начертанные на лежащих перед ней деревянных кружочках. Кени-Арнен только что собственноручно вытащил их из полотняной сумки и теперь сидел рядом и ждал, что ему скажут. Конечно, что-нибудь заумное, чего он ни понять, ни запомнить не сумеет. Предсказания всегда такие. Да полно, захочет ли вообще эта чужеземная Богиня помогать ему? Чем, в сущности, Боги от людей отличаются? Много ли их, желающих понять и помочь? То-то и оно.

– Иди в Страну Трёх Земель, – молвила жрица. – Иди на север, через лес, найди горную змею. Открой Храм и впусти в него свет. Тогда ты найдёшь то, чего не ищешь.

Ну вот, о чём и речь. Из всего сказанного Кени-Арнен понял только про Страну Трёх Земель. Так Феррайн называют, он слышал. А остальное… Какая змея горная, какой Храм? И для чего это ему находить то, чего он не ищет? Не ищет – стало быть, не надо, верно? И ведь жрица ничего не разъяснит, даже спрашивать бесполезно.

А может, не бесполезно? Вдруг всё-таки соизволит растолковать волю своей Богини?

Жрица соизволила. Вот только её слова Кенир помнил точнёхонько до той минуты, как проснулся…

Он открыл глаза и некоторое время созерцал потолок. Потом снова зажмурился и попытался вспомнить, что сказала жрица во сне. Потому что наяву он ни о чём её не спросил. Тогда, давно, шестнадцатилетний юнец Кени-Арнен просто усмехнулся, пожал плечами и отошёл. Он даже не собирался разгадывать тайну предсказания. И не разгадывал. Целых восемь лет. И только нынешней весной решился хотя бы съездить в Феррайн. Просто так. Из любопытства. Уже там он услышал и про Северный лес, и про Змеев Хребет; а услышав, не мог больше выбросить из головы предсказанное Белой Богиней. Ведь он уже давно понял, чего не искал.

Не искал и не станет! Но так хочется найти…

Поэтому он и здесь. Поэтому и ведёт его «на север, через лес, до горной змеи» улыбчивый парень по имени Дар. Правда, Храм так и остался загадкой. Если бы там селение какое стояло. Но ведь проводник сказал, что ближайшее – в двух днях пути. Даже если у горцев не принято жилища строить возле святынь, два дня всё равно многовато. И опять же, будь там место поклонения – Храм ли, Алтарь, или ещё что – Дар бы знал. А он говорит – скалы и кедры. Странно.

Тьфу, Тёмные Силы! Всё-то у этих Богов не по-простому, а с закавыкой. Вот даже толкование, услышанное во сне, вспоминаться не желает.

Кенир открыл глаза, сел и принялся потягиваться, разминая затёкшие мускулы. Вчера хозяин постоялого двора долго извинялся перед ним, говоря, что двух свободных комнат нет, но есть одна, рассчитанная «почти на двоих». Что значит «почти», Кенир выяснил быстро. Для двух кроватей места в комнате недоставало, поэтому на случай крайней необходимости к стене была приколочена лавка. Ширины как раз такой, чтобы удобно сидеть, но вот спать… Кенир посчитал, что будет нечестно занять кровать в отсутствие Дара. Вернувшись, тот предлагал поменяться, но Кенир отказался. А потом полночи проклинал невесть откуда взявшееся благородство.

Что и говорить, Дар выспался явно лучше него. Ишь, улыбается.

– Доброе утро, – сказал проводник, натягивая рубашку. И прибавил, лукаво сощурившись: – Если, конечно, для тебя оно доброе.

Кенир не ответил. Тело было деревянным, будто его связывали на ночь и теперь только сняли путы. Нет уж, если им ещё раз предложат комнату «почти на двоих», Кенир ляжет спать на кровати. Или в лесу у костра.

– Зря ты вчера меняться отказался, – подлил масла в огонь Дар. – Я-то знаю, что такое эти лавки, не первый раз здесь ночую.

– Теперь я тоже буду знать, – проворчал Кенир. – Неужели нельзя пристройку сделать, если комнат не хватает?

Дар засмеялся.

– Донельзя одинаковые мысли приходят в разумные головы! Можно, конечно. Прежний хозяин так бы и поступил. А вот сынок его – лентяй, затеваться со строительством не желает. И сквалыга к тому же, каждую монету считает. Дорого, говорит, постройка выйдет, неизвестно, окупится ли. Хотя ребёнку ясно, что окупится: Сейдан меньше, чем в дне пути, дорога оживлённая. Эх, проучить бы его, скупердяя, да ведь людям всё одно деваться некуда. Ежели у тебя здесь ни родни, ни друзей, куда пойдёшь?

Кенир бросил на спутника внимательный взгляд. Деваться, значит, некуда? Тебе-то как раз было, куда деваться. Что ж ты дома не остался? Но вслух он Дара ни о чём спрашивать не стал. Какое ему, в сущности, дело?

И то правда – какое ему дело, думал Дар за завтраком. Он ждал вопроса. Ведь если человек в родном селении ведёт себя, как приезжий – это, по меньшей мере, непонятно. Дар бы непременно спросил. Осторожно, с оглядкой, чтобы не обидеть невзначай, но спросил бы обязательно. А Кенир молчит.

Да чего ты, собственно, хочешь, проводник? Это ж только тебя всё и вся интересует. Хлебом не корми, дай полюбопытничать. Как мальчишка, честное слово! Вот не буду его ни о чём спрашивать. Не буду и всё! Какое мне дело?

– Кенир, ты ведь из Хорсена, верно?

– Верно, – помедлив, подтвердил Кенир. Разговаривать ему не хотелось. А уж на вопросы отвечать и подавно. Настроение с самого утра было не особенно солнечным, то ли из-за лавки, то ли из-за сна, напомнившего о разном… Когда же он услышал, как Дар перекидывается шуточками с пареньком из местных, настроение почему-то испортилось окончательно, и неизменно довольная физиономия проводника начала вызывать раздражение. Кенир понимал, что спутник ни в чём не виноват, поэтому отмалчивался, чтобы не ляпнуть сгоряча лишнего. Только попробуй тут отмолчись.

– А там откуда? – продолжал расспрашивать Дар.

– Из Бакрам-Такара. На северо-востоке, – нехотя уточнил Кенир.

– Кажется, именно там разводят ваших знаменитых скакунов?

– Нет. Там разводят соколов. Для охоты.

– Ого! Я слышал про соколиную охоту. Наверное, трудно обучить такую птицу?

– Не знаю.

– А ты сам когда-нибудь так охотился?

– Нет, – Кенир стиснул зубы. Нет, он так не охотился. Хотя в семьях, где достаток позволял, мальчишкам дарили молодых соколов на одиннадцатый или двенадцатый день рождения. Но к нему это не относилось.

Торен уже давно остался за их спинами. Солнце медленно ползло к зениту, день обещал быть жарким. Копыта коней негромко стучали по утоптанной дороге.

– Любопытно получается, – хохотнул Дар. – Вот купец. Он ездит, чтобы торговать. Воин-наёмник местечко потеплее ищет. Жрецы – о них и речи нет, те по каким-то им одним известным священным делам ездят. Ну или не очень священным. Одним словом – по делам. А путешественники? – он повернулся к спутнику. – Что их по свету гонит?

– Откуда мне знать! – раздражённо бросил Кенир.

– Но ты же сам путешественник. За всех, конечно, знать не можешь, но сам-то, когда в первый раз из дома уходил, о чём думал? О красотах неизвестных земель? О приключениях? Или всё-таки ваш брат в странствиях тоже свою корысть ищет?

Корысть, говоришь? Глаза Кенира недобро сузились, а на скулах заиграли желваки. О, да, я искал и ещё какую! Уйти по собственной воле, не дожидаясь, пока меня продадут, как скотину! И приключений я нашёл с лихвой, вот только не много-то о них думал. А думал я лишь о том, как бы не догнали! Я ведь много позже понял, что догонять меня никто не собирался. Зачем? Хотели избавиться и избавились, а как – не всё ли равно? Людям вообще всё равно… И тебе тоже! Так что, заткнись, проводник!

– Заткнись, проводник! Тебя это не касается!

Слова полыхнули такой злостью, что Дар опешил. Несколько мгновений он просто смотрел на Кенира. Кажется, с открытым ртом. Потом сжал коленями бока Искристого, заставляя его выдвинуться чуть вперёд. Туда, где обычно и полагается ехать проводнику.

Остаток дня они провели в молчании. Сперва Кенир мрачно этому радовался. Но постепенно бешенство утихало, и на душе становилось всё паршивее. Скверно вышло. Очень скверно. Если человек тебе не друг, не товарищ, если вас просто ненадолго свела дорога, даже если ты ему деньги платишь – это всё не даёт тебе права срывать на нём дурное настроение. Велика беда, спросил, о чём путешественник думает. Ты ведь, Кенир, сам ему таковым назвался, помнишь? Чего ж теперь злиться? Глупо. Глупо всё получилось. Одно успокаивает: весельчаки вроде Дара, вряд ли умеют обижаться надолго.

Но Дар, оказалось, умел. И его самого это порядком озадачило. Ведь, по совести говоря, не обижаться ему надо, а прощения просить. Кто его за язык тянул? Поболтать хотел со спутником, угрюмость его утреннюю развеять, и не заметил, как ударил. Словом неосторожным. Вопросом неуместным. Крепко, надо полагать, ударил, если этакая оплеуха прилетела в ответ. И гляди-ка ты, сам виноват, а всё равно обидно. Скверно. И обида-то – ну совсем детская. Мол, я не знал, я не нарочно, я по-хорошему, а ты… Тьфу! Мальчишка! И вообще, кто-то, помнится, не собирался никаких вопросов Кениру задавать. Кто бы это мог быть? Молчишь, Дар? Вот и помолчи для разнообразия.

Дар открыл рот только вечером. И его слова предназначались не Кениру.

В маленькой деревушке, куда они добрались перед самым закатом, постоялые дворы и трактиры были без надобности. Единственная улица терялась в поле. За ним виднелся сосновый бор. Спать под соснами Кенир бы не отказался, но проводник уверенно направился ко второму с краю дому, спешился и постучал в ворота. На стук открыла женщина в возрасте, позволявшем именовать ее «матушкой». Именно так Дар к ней и обратился.

– Матушка Шенай, вы не узнаёте меня?

Женщина пристальнее вгляделась в его лицо в сгущающихся сумерках и просияла улыбкой:

– Дар! Наконец-то! Как я рада тебя видеть! – они привлекла его к себе и поцеловала, для чего Дару пришлось наклониться. – Где ты болтался столько времени? А ещё удивляешься, что не узнаю тебя! Совсем забыл меня, старуху! – по лукавым искоркам в глазах было ясно, впрочем, что старухой она себя не считает.

– Матушка, ну какая же вы старуха! Да вы любую девчонку за пояс заткнёте!

– Ой, скажешь тоже, – махнула рукой Шенай. – Подлиза!

От её ритуального ворчания веяло домашним теплом. И вся она была очень домашней и уютной, пропахшей сахарными булочками и молоком.