«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева

Бывший тихий мальчик, семинарист из Гори, ненавидевший за пьянство отца-сапожника, даривший цветы матери, любящий муж и добрый отец своих детей, Светланы и Василия, превращался в монстра.

Глава седьмая

Пикина

В тюрьме очень легко сбиться со счета времени. И засечки на стене, которые 14 лет подряд делал в камере граф Монте-Кристо у Дюма, вполне соответствуют правде. Что-то выцарапывал на стене и Косарев. Получалось, что он отсидел в этой камере около месяца. Ему дали отлежаться, подлечиться, кроме очных ставок никуда не водили, а потом перевели в другую камеру.

Во Внутренней тюрьме камеры были очень разными, потому что первоначально здание не предназначалось для содержания заключенных.

В конце XIX века это был, вообще-то, доходный комплекс, построенный по заказу страхового общества «Россия». Над ним работали архитекторы Николай Проскурин, Александр Иванов и Виктор Величкин.

В 1917-м большевики забрали объект под ВЧК. Однако контора разрасталась, аппарат увеличивался, и тогда со стороны Фуркасовского переулка выстроили еще одно здание. Единым фасадом эти здания были объединены уже после войны.

Так получилась Лубянка и стала именем нарицательным.

Она была как крепость.

В бывшие нормальные, не тюремные окна внутрь вделали решетки, а стекла густо замазали грязновато-белой краской. Поэтому там было темновато. Еще мрачнее стало, когда снаружи на окна нацепили жестяные ящики-щиты – «намордники». После чего летом в камерах бывало очень душно, и, если там собиралось много народу, людей часто вытаскивали из камер без сознания – они задыхались.

К ноябрю-декабрю 1938 года, когда в тюрьму попал Косарев, из 118 камер тюрьмы 94 были одиночными. При этом – тоже ведь идиотская фантазия и полная дичь! – нумерацию нарочно перепутали, чтобы задержанные «не могли определить местоположение своей камеры». А внутренние стены сделали полыми, чтобы люди не могли перестукиваться.

Всего там помещалось до 350 заключенных.

В здании оборудовали кухню, из которой пахло как-то нехорошо, но ее так и не увидел Косарев. Зато его проводили через дезинфекционную камеру, душевую, вещевой склад. Где-то, говорят, была и библиотека.

Прогулочный двор – в отличие от многих тюрем, например, от Бутырки, – устроили на крыше. Туда поднимались грузовые лифты и вели отдельные лестницы.

В коридорах заключенных конвоировали по такой системе, чтобы они не пересекались: если твой коллега арестован – это тоже важная информация для зэка. И все равно кто-то прошляпил, и Косарев, когда его вели под конвоем на очередной допрос, случайно увидел и едва узнал растрепанную, окровавленную Валю Пикину…

А может быть, эта встреча была подстроена?

…Валентина вошла в состав обновленного Секретариата ЦК ВЛКСМ, так сказать, косаревского призыва. Они были коллегами и друзьями – Серафим Богачев, Виктор Козлов, Виктор Сорокин, Таня Васильева, Павел Горшенин, Дмитрий Лукьянов, Сергей Салтанов, – все также соседи в печально знаменитом Доме на набережной.

Валентина занималась студентами, спорами вокруг приема и исключений из комсомола, а также вела бюджет.

Мы еще вернемся к августейшей травле, которой была подвергнута Пикина вместе с другими, когда Ежов доживал последние дни на свободе, а Берия решил отличиться «грандиозным делом» – разгромом косаревского комсомола, что окончилось для него позорным провалом. Но заметим, что Валя была арестована в ту же ночь – с 28 на 29 ноября 1938 года.

Пикина дожила до наших дней. И благодаря этому мы имеем важного свидетеля, который сам рассказывает, что было на Лубянке.

Утром 29-го лейтенант госбезопасности Аршадская, которая арестовала Пикину, повела ее к Берии.

Берия, вспоминала Пикина, сидел, развалившись на диване. Рыхлый, с отвислым животом, в белой расстегнутой рубахе. Совсем не похожий на того чопорного властителя, которого она раньше видела в президиумах и на портретах.

Смерив узницу взглядом с головы до ног, он каким-то тусклым голосом сказал:

– Зря вы защищаете Косарева. Он завербован иностранной разведкой. Мы ждем от вас правдивых показаний на судебном процессе. О том, что Косарев не желал выполнять решения партии о борьбе с врагами народа.

– Это не правда, – ответила Пикина. – Он выполнял. Ложные показания суду я давать не могу и не хочу.

Посоветовав ей «еще раз хорошенько подумать», Берия объявил, что следствие по ее делу ведут Шварцман, Родос и Аршадская.

Ей дали отдохнуть сутки.

Косарев, конечно, не знал, и уже не узнает никогда, что, пока его мурыжили идиотскими вопросами Шварцман и Родос, в другом кабинете, на другом этаже, Пикину велел привести к себе Кобулов, высокий, холеный, спокойный, заместитель Берии на многие годы вперед.

Кобулов не орал, не пускался в побои, но мягко уговаривал Пикину: все и дальше будет для вас комфортно, может быть даже вообще выпустим, только дайте «правдивые» показания о банде Косарева. Или?.. Или применим жесткие меры.

– Валечка, – ворковал голубем Кобулов, – если вы думаете, что у нас тут на Лубянской площади тюрьма, вы ошибаетесь! Вот когда мы перевезем вас в Сухановку или в Лефортово, там вы сразу почувствуете, что такое тюрьма НКВД. Там с вами никто нянчиться не будет.

– Мне нечего вам сказать, – отвечала Пикина. – Мне известен генеральный секретарь ЦК комсомола Александр Косарев, верный ленинец, честнейший человек! Но ни о какой банде я никогда не слышала!

– Упрямствуете, Валечка? – не отступал Кобулов. – Очевидно, вы за себя совсем не боитесь. Вы, Валечка, наверное, лишены инстинкта самосохранения. А что вы скажете, если мы арестуем ваших родителей? А?.. Они, по моим сведениям, неважно себя чувствуют, долго в тюрьме не протянут… Отдадим ребенка в детский дом…А?..

Уставал Кобулов – являлся Берия. Уходил Берия, ничего не добившись, – приходили Шварцман с Родосом.

«Конвейерные допросы» шли по много часов непрерывно, ей не давали спать, пить, есть. И напрасно сегодня запрашивать в архиве документы. По этим допросам Пикиной протоколов не существует. Их просто не вели, ждали признательных показаний. А досталось физически Пикиной даже больше, чем Косареву, по вполне понятной причине: только с помощью показаний Пикиной и других секретарей ЦК комсомола можно было показать размах «комсомольского дела».

При этом знаменитые дознаватели НКВД, которым удавалось ломать таких людей, как Каменев, Радек, Тухачевский, Зиновьев, Бухарин, ничего не смогли добиться от хрупкой с виду женщины со стальным характером. При этом они ни разу не увидели слез на ее лице, не услышали ни одной просьбы о снисхождении, она не просилась в тюремный ларек, ничего не требовала. Она обещала заговорить, но только после очных ставок с Белобородовым, Герцовичем, Горшениным, Рогозиным, которые якобы показали на ее преступления. Но это было невозможно, поскольку такие протоколы отсутствовали.

Пикину перевели в лефортовскую тюрьму.

И вот в конце 1938 года Берия осознал, что «из-за какой-то девки» комсомольское дело разваливается на глазах.

Что с ней делать? Освобождать? Если по закону, то любой суд обязан был оправдать Пикину, извиниться перед ней и выплатить компенсацию, потому что в деле не было ни одного безусловного, неопровержимого доказательства ее виновности. Но был еще один вариант – потянуть резину, и дело отправили «на доследование».

А что было «доследовать»? Практически нечего.

У Косарева вырвали было пытками слова о вербовке Пикиной, но позже он от них отрекся категорически и подписывать не стал.

Белобородов знал Валю очень мало, – не то, что Косарева еще по Ленинграду, – поэтому назвал ее имя со слов других.

Горшенин уже через два дня после ареста поменял показания и написал, что «об участии Пикиной в правотроцкистской организации ему известно не было».

Горе горькое…

В феврале 1939 года все они, кроме Пикиной, были казнены.

Уж и суд миновал, а следователи, вопреки всем правилам и закону, продолжали издевательства над Валентиной Пикиной.

Вот они заходят к ней в камеру, будят, читают какую-то фальшивую бумагу о том, что хотят расстрелять. Водят по одиночкам, забрызганным кровью. Возвращают в кабинет, снова орут, машут кулаками. А она вынуждает их записать в протоколе:

«На своих показаниях я настаиваю: никогда в антисоветской организации не состояла, вражеской работой не занималась и не замечала ее за другими. Показания арестованных на меня считаю клеветой».

Что еще можно было сделать в такой ситуации? Передать дело Пикиной Военной надзирающей прокуратуре.

Вот какой оттуда сохранился документ.

«Пикина виновной себя не признала. Изобличается прямыми (Минуточку! Какими прямыми? Нет же ни одного реального показания против нее! – А.К.) показаниями Косарева (осужден), Белобородова (осужден), косвенными – Герцовича, Богачева, Горшенина (осуждены). Полагал бы дело направить на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР.