Музыка в камне. История Англии через архитектуру

При этом парламентарии не желали акцентировать внимание народа на своих расширившихся полномочиях, поэтому постарались скрыть революционный характер происшедшего. Они представили дело так, что свергнутый Иаков добровольно отрекся от престола и не оставил осиротевшим англичанам иного выбора, кроме как искать защиты у голландца. «Билль о правах английских граждан» (1689) недвусмысленно отверг право наследования, заменив его взлелеянной юристами «волей нации», выраженной через парламент. Именно эта воля возвела на престол сначала Вильгельма и Марию, затем Анну (1665–1714) и, наконец, ганноверскую династию.

С одной стороны, после «Славной революции» роль аристократии резко возросла, но с другой – следует задаться вопросом: можно ли считать господ, заседающих в парламенте, преемниками средневековых родов, или потрясения XVII столетия вызвали окончательный разрыв между старым и новым? В Средневековье знатным человеком мог быть только благородный по своему происхождению владелец замка или поместья, связанный с другими знатными людьми вассальными взаимоотношениями. При Тюдорах речь идет еще и о тех, кого «доблесть и удача вывели из грязи людской». Теперь же все определяется мнением общества, которое продавалось и покупалось с самого момента своего возникновения.

В XVIII в. человека знатного стали называть эсквайром, или джентльменом. Это просто самостоятельный (сейчас сказали бы «успешный») человек, живущий на свою ренту или за счет какого-нибудь «респектабельного» промысла и располагающий определенным доходом. Что собой представляет эта самая «респектабельность» и сколь высоким должен быть минимальный доход, предоставлялось решать «общественному мнению». Как писал Даниэль Дефо, «понятие о торговле весьма далеко от того, чтобы быть несовместимым со званием джентльмена, и ясно, что она-то в Англии и создавала джентльменов, попросту наводнила эту страну джентльменами».

Правда, в начале века считалось, что для принадлежности к высшему слою одного богатства мало, а требуются определенные не буржуазные качества, в первую очередь соблюдение семейных (родовых) традиций. Поэтому разбогатевшие лавочники отыскивали фамильные гербы и просматривали список своих предков в надежде отыскать среди них праотца «из благородных». Связь между богачами и представителями старых аристократических фамилий становилась крепче за счет межсословных браков. Первые такие случаи относятся к эпохе Стюартов, впоследствии они получили широкое распространение. Дефо поименно перечислял 78 браков между сыновьями дворян и дочерьми лавочников.

Отныне при формировании внутренней и внешней политики Великобритании[26 - Великобритания образовалась в 1707 г. после слияния Англии и Шотландии. В 1801 г. появилось Соединенное Королевство Великобритании и Ирландии. С 1922 г. оно именуется Соединенное Королевство Великобритании и Северной Ирландии.] интересы коммерции ставились во главу угла. Парламент трепетно охранял свои права в финансовой сфере в соответствии с традициями, заложенными еще при Эдуарде I. В середине XVIII в. родилось такое понятие, как «бюджет», и парламент занялся его выработкой и принятием, параллельно вводя и отменяя налоги, таможенные и акцизные пошлины и т. д. На заседаниях бушевали поистине базарные страсти, выливающиеся в продолжительные дебаты и торги. Ведущие политики теперь не пытались избавиться от парламента, они искали способы манипулировать им. В Европе все время отстаивались чьи-то «свободы», но уже первые войны – Девятилетняя (1688–1697) и Война за испанское наследство (1702–1713) – защищали интересы тех, кто боролся с торговыми конкурентами (французами) и утверждал права на участие в торговле (с Испанией).

Подписанная в 1707 г. уния с Шотландией предоставила северным соседям реальные коммерческие выгоды от включения в английскую имперскую систему. Как следствие, в 1715 г. вигам удалось протолкнуть кандидатуру протестантского курфюрста Ганноверского[27 - Его мать приходилась внучкой Иакову I.] в ущерб законным правам Стюартов на английский престол, а якобитское восстание не получило повсеместной поддержки в Шотландии.

Виги заключили с Георгом I (1760–1727) выгодный договор, гарантирующий их правительству и парламенту непрерывный семилетний срок работы. Стараясь не пропустить тори в палату лордов, в 1719 г. они приняли билль, ограничивающий количество ее членов. Тори подверглись репрессиям: их изгоняли с административных постов, с военной и гражданской службы.

Однако партии вигов не хватило сплоченности. Виги попросту передрались из-за доходных мест. Новая династия конкурировала с ними в этом отношении. Георг I использовал свое положение для обеспечения интересов Ганновера на Балтийском море. Его сын, будущий Георг II (1683–1760), с готовностью плел интриги против отца, встав на сторону оппозиционной фракции вигов. Та, впрочем, была столь же постоянна, как и симпатии принца. Роберт Уолпол (1676–1745) и виконт Тауншенд сегодня вместе противостояли могущественному Джеймсу Стенхопу, а завтра уже не смогли поделить доставшуюся им власть.

Уолпол, считающийся первым британским премьер-министром, по иронии судьбы вошел в историю как образчик коррумпированного до мозга костей политика. В то же время он являлся типичным сельским джентльменом и не желал покидать палату общин, обеспечивавшую регулирование созданной им системы взяток и подкупа. Критикующие его тори сами оказались вовлечены в грязную историю с компанией Южных морей, взвинчивая цену ее акций выше границ реальных инвестиционных возможностей, и Уолполу пришлось приложить немало усилий, чтобы избежать публичного скандала. Он был вынужден поддержать участие Великобритании в Войне за австрийское наследство (1740–1748), поскольку та затрагивала достославный Ганновер и, как обычно, задевала некие «свободы». В разгар этой кампании было жестоко подавлено восстание якобитов (1745), за которым большинство джентри наблюдало с позиций мрачного нейтралитета.

Выработанных Уолполом методов оказалось недостаточно для сохранения лица того или иного деятеля, не говоря уже о партии, поэтому в 1750-х гг. была пущена в ход изобретенная Тюдорами пропаганда. Для этого времени характерна фигура Уильяма Питта Старшего (1708–1778), одного из первых английских национальных лидеров. Он начал рекламировать себя во время антиганноверских выступлений в 1740-х гг., а во время Семилетней войны (1756–1763) агитационные листки уже превозносили его как «министра, данного народом королю», в отличие от Уолпола, «данного королем народу» (выражение Сэмюэла Джонсона). Забавно, что для Уолпола все-таки нашлось место: его как-никак дали народу, а не кому-то еще!

Массовую поддержку Питту обеспечили друзья из лондонского Сити и новые союзники-тори, обретенные в провинции. Во время войны бедняга Питт балансировал на грани между интересами тех и других, то выделяя средства на содержание прусской армии, то планируя «патриотический» военный десант на побережье Франции. До 1759 г., когда Англии удалось добиться успеха в колониях (чего не ожидал сам Питт), ему грозила отставка ввиду чрезмерной траты денег на провальные операции.

Георг III (1738–1820), пожалуй, самый привлекательный из Ганноверов, добился временного примирения вигов и тори, а также прервал военные действия не слишком выгодным для Великобритании миром с Испанией. В этих условиях «лидерам» пришлось туго, и Питт, желая сохранить репутацию патриота, демонстративно подал в отставку. Новый король питал неприязнь к людям, заправлявшим при дворе его отца, поэтому его начинания не нашли сторонников в среде влиятельных семей, чьи родословные претендовали на «древность». Слишком самостоятельный правитель (их Англия не наблюдала со времен Стюартов) вызвал неприязнь партии вигов. Королевские креатуры, такие как граф Бьют (1713–1792) и лорд Норт (1732–1792), подверглись сильнейшей обструкции и быстро пали.

В 1782 г. вигам с помощью маркиза Рокингема (1730–1782) и Эдмунда Берка удалось протолкнуть через парламент некоторые реформы, обеспечивавшие более тщательный контроль над финансами Короны. Наиболее радикальные из вигов во главе с довольно неприятным на вид Чарльзом Фоксом собирались установить полный контроль над кабинетом министров и монополию на власть. К счастью, виги вновь не поладили друг с другом. Противником радикалов выступил Уильям Питт Младший (1759–1806), которого не устраивала либерализация Ост-Индской компании, предложенная Фоксом. Георг III выбрал меньшее зло, и «независимый виг» (так величал себя Питт) в 1783 г. сделался премьер-министром.

Важнейшим театром пропагандистских баталий на последующие сто пятьдесят лет стала колониальная политика Великобритании. По окончании Семилетней войны англичане впервые ощутили себя владельцами обширных колоний. Но их рассуждения об имперском величии, с одной стороны, и переживания о вверенных им народах – с другой, скрывали под собой заботу о лояльном рынке для британских промышленников, мелких торговцев и предпринимателей. Всю страну волновало поступление новых доходов в казну, поэтому правительство строго придерживалось благородного принципа парламентского суверенитета. Те страны, что не признали власть парламента, казались не просто бесполезными, но и опасными для прогрессивного человечества.

Лишь американцы показали себя подлинными наследниками парламентских традиций XVII в. Они сопротивлялись гербовому сбору с рвением Хемпдена и других «антикорабельщиков». Вот почему Война за независимость США (1775–1783) вызвала неоднозначную реакцию в Великобритании. Большинство англичан, конечно, поддержало начало военных действий против Америки, но лелеющие свои далекоидущие планы виги были настроены иначе. Тот же Фокс появился однажды в подобии американского военного мундира и произнес тост в честь сил Джорджа Вашингтона – «нашей армии».

Лавирующему между радикалами и патриотами Питту Младшему пришлось столкнуться с не меньшими трудностями, чем его отцу. Он готов был предоставить Ирландии торговое равенство с метрополией, но вот беда – производители из центральных графств и Ланкашира не позволили этого сделать, и пришлось примерить маску «реакционера». Правда, в 1793 г. Питт надавил на протестантский парламент Ирландии, заставив его наделить католиков правом голоса, вполне логично рассчитывая на их поддержку против революционной Франции. Однако эта мера вызвала еще большее упорство местных протестантов, сформировавших Оранжистскую ложу.

Были предприняты шаги по направлению к свободной торговле и составлен договор с Францией (1787), но революционеры, которые поначалу действовали правильно, зашли слишком далеко, и политические реалии потребовали выступить против бывшего партнера. Когда в 1791 г. в Париже прибегли к насилию, обуревавшие англичан чувства выразил Берк, сказавший, что реформы вполне допустимы (грозный взгляд в сторону Георга III), если они не затрагивают основ существующей политической структуры (вздох облегчения на парламентских скамьях).

Разрешилась проблема Ост-Индской компании, в делах которой право решающего голоса было предоставлено правительству с весьма любопытной оговоркой: если они не касались чисто торговых вопросов (ими ведали те, кто стоял за этим самым правительством).

Война с Францией вынудила Питта взять на себя роль очередного национального лидера. В 1794 г. он даже провозгласил «режим террора» и ликвидировал радикальные организации. Вновь поползли слухи об иностранном вторжении, а три небольших французских отряда даже высадились в Уэльсе и Ирландии, напугав местных фермеров.

Эпоха регентства и единоличного правления Георга IV (1762–1830) характеризуется послевоенным затишьем и первым длительным периодом власти тори во главе с графом Ливерпулем (1770–1828). Его правительство, просуществовавшее целых пятнадцать лет (1812–1827), было довольно либеральным для колоний и примирительным у себя дома. Спокойно решая проблемы, связанные с послевоенным спадом производства, тори не получали поддержки от оппозиции вигов, активно использовавшей новые средства давления на избирателей – газеты и журналы.

Сначала вигов привлекали скандалы в королевской семье, и в 1820 г. попытка короля добиться развода вылилась в отмывание грязного белья на страницах прессы и в судах. Видя, что англичане пока «не доросли» до понимания столь важных проблем, виги избрали другую стезю. Отныне их любимым коньком стала парламентская реформа, расширяющая права избирателей. В отчаянии они пошли на соглашение с рабочими профсоюзами, хотя и шумными, но опасающимися власти организациями. Теперь виги могли действовать в парламенте, требуя себе дополнительных полномочий, а их сообщники буянить на улицах. Перед такой силой не смог устоять даже народный герой герцог Веллингтон (1769–1852)[28 - Он стал последним премьер-министром, носившим герцогский титул.]. Когда он воспротивился переменам, его подвергли публичному оскорблению и побили стекла в его лондонском доме. В 1829 г. Веллингтон принял закон, освобождающий католиков от ограничения политических и гражданских прав, но и этот закон поставили ему в вину, ведь в тот момент католики не являлись союзниками вигов.

После вступления на престол Вильгельма IV (1765–1837) виги и их лидеры граф Грей (1764–1845) и Джон Рассел (1792–1878), наконец, прорвались к власти. Когда палата лордов отклонила их законопроект о реформе, так называемые политические союзы тут же провели в ряде городов массовые митинги, а полупьяная чернь атаковала замок в Ноттингеме и дворец епископа в Бристоле. Тори и Роберт Пиль (1788–1850), сформировавшие кабинет в 1834 г., должны были обещать работать в рамках проводимых реформ.

Реформами увлекались также королева Виктория (1819–1901) и ее либерально мыслящий супруг Альберт (1819–1861). Ряд преобразований ознаменовали начало Викторианской эпохи. Реорганизация на корпоративной основе профсоюзов, чьи лидеры грозили разрушить капиталистическую систему в ходе всеобщей забастовки, сопровождалась не менее полезной реорганизацией Английского банка. «Народная хартия» чартистов, якобы сторонящихся политики, вносила в парламент петиции, где наряду с требованиями всеобщего избирательного права и отмены имущественного ценза обсуждались важнейшие вопросы о зарплате депутатов и порядке их переизбрания. Во всем этом легко угадывалась идеология английской респектабельности и ее пророков – вигов.

Постепенно этой идеологией заразились и тори. Пиль попытался поставить в правительстве вопрос о введении свободной торговли, а одним из его учеников являлся Уильям Гладстон (1809–1898), самый радикальный из британских премьер-министров XIX в. Возвращение правительства вигов (Либеральной партии) Рассела в 1846 г. означало наступление эры либерализма, чьи ценности разделяли даже оппоненты. Лидеры тори (Консервативной партии) граф Дерби (1799–1869) и Бенджамин Дизраэли (1804–1881) являлись соответственно бывшим вигом и бывшим радикалом. Бравирующий своим либерализмом виконт Пальмерстон (1784–1865) представлял собой тип политика Викторианской эпохи, напыщенного и самоуверенного, с манерами выскочки и полным отсутствием аристократической культуры поведения.

Либеральная партия включила в свои ряды представителей рабочего класса, теперь уже не скрывавших своей заинтересованности политикой. Рассел и Гладстон стремились расширить права городских ремесленников, полагая, что те обеспечат либералам дополнительные голоса, будучи несгибаемыми индивидуалистами и сторонниками программы экономии и реформ. Параллельно Дизраэли заботился о нуждах рабочих и принимал важные социальные законы, не делая серьезных попыток пересмотреть осуществленные либералами реформы, особенно если те затрагивали суть свободы торговли. Кульминация процесса реформирования пришлась на первые годы правительства Гладстона (1868–1874), когда были сокращены бюджетные расходы и создана благоприятная среда для капиталовложений частных инвесторов. Одновременно были сильно урезаны права Церкви: ликвидирован церковный налог, отменены религиозные экзамены в университетах. Причем эти меры почти не вызвали протеста в палате лордов, а ведь когда-то защита англиканства была главной объединяющей идеей тори.

Казалось, предпринимательский энтузиазм, которому потакали реформаторы, разделяют все классы британского общества. Наблюдался спад традиционных форм хозяйства, загородные усадьбы перестали окупаться, а согласно переписи 1851 г. городское население по численности впервые превысило сельское. Аристократия принимала активное участие в индустриализации экономики, особенно в строительстве шахт, каналов и железных дорог. Для придания солидности правлениям многих банков и страховых компаний в них заседали лорды. Пресса создавала в сознании обывателя образ аристократа как человека, предающегося бесконечным развлечениям – скачки, охота, стрельба, азартные игры, посещение балов и театров. Но обеспеченных горожан такой образ жизни не отталкивал, а привлекал.

Современные либеральные историки считают, что утрата экономического превосходства Великобританией начиная с эпохи депрессии в 1870-х гг. вызвана тем, что руководители промышленности и князья торговли стремились не победить аристократию, а присоединиться к ней. Они отправляли своих сыновей в закрытые привилегированные учебные заведения, где те приобретали качества джентльменов, учились презирать торговлю и ценить латинский и греческий языки выше точных и естественных наук. По мнению Пирса Брендона, «классическое образование ослабляло предпринимательство и усиливало снобизм, препятствующий успешному развитию промышленности»[29 - В наше время это препятствие устранено, и предпринимательство благополучно развивается.]. Но как признавались сами воспитатели, частные школы преследовали вульгарную цель – «прославление эгоизма и своекорыстия», а здешнее «поклонение золотому тельцу было поистине угрожающим». Если молодому человеку не хватало умения заниматься бизнесом, он мог поправить свое положение выгодным браком с представительницей финансовой олигархии США.

Конечно, далеко не все аристократы предавались хвастливому потребительству и общему падению морали. Некоторые, подобно маркизу Солсбери (1830–1903), премьер-министру от Консервативной партии, продолжали жить просто и религиозно, несмотря на царившую вокруг роскошь. Но уже племянник и преемник Солсбери на посту главы правительства Артур Бальфур (1848–1930) считался свободомыслящим человеком. Вместе с принцем Уэльским, будущим Эдуардом VII (1841–1910), они символизировали новую моду в обществе: один был религиозным скептиком, другой открыто предавался сибаритству, и оба заигрывали с республиканцами.

Во внешней политике с 1814 г. и вплоть до Второй мировой войны Великобритания занималась обеспечением «баланса сил» в Европе, стараясь не допустить усиления того или иного государства, преследующего свои национальные интересы. Вернер Зомбарт остроумно сравнил английскую политику с весами, которые берет в руки лавочник. Возрождение ослабевших или проигравших войну стран осуществлялось лишь при условии принесения этих интересов в жертву универсальной идеологии либерализма. Таким образом, возродили Францию в качестве противовеса «отсталой» России и поддержали Турцию в качестве буферного государства на Балканах. Двусмысленная позиция, занимаемая британским правительством по многим спорным вопросам, стимулировала непрекращающуюся перепалку между партиями, обвиняющими друг друга в отсутствии патриотизма.

При этом мало кто понимал, в чем, собственно, заключается истинный патриотизм. Королева Виктория, озабоченная воспитанием своих внуков, однажды упомянула о «национальных предрассудках, заставляющих юношей считать, что их собственное Отечество превосходит все остальные». Во время Первой опиумной войны (1839–1842) Пальмерстон защищал британских дельцов, занимающихся торговлей наркотиками, утверждая, что задачей его страны не является сохранение «нравственности китайцев, которые склонны покупать то, что другие люди склонны им продавать». Гладстон же, считавший войну позорной для «британского флага, реющего над делом справедливости», предполагал, что китайцы, не имеющие серьезного оружия, пойдут на отравление британских колодцев, и чуть ли не приветствовал эту меру. В 1872 г. Дизраэли заявлял, что либералы угрожают собственности и главным общенациональным институтам, а также предают имперские интересы Великобритании, а тот же Гладстон сумел вызвать всенародное возмущение, когда правительство консерваторов ответило бездействием на резню болгарских христиан турками в 1876 г.

В конце XIX в. произошел спад имперских настроений в обществе. Аннексия обширных территорий в Африке, на Дальнем Востоке и в бассейне Тихого океана не вызвала энтузиазма в массах, оставшихся глухими к призывам политических групп, ратовавших за экспансию. Запросы обывателей вполне удовлетворялись компаниями, получившими право заниматься коммерцией в регионах, полностью лишенных колониальной администрации, и сами управлять ими. После банкротства таких компаний государство брало управление регионами под свой контроль. Таким образом владения Ост-Индской компании попали под управление британской администрации после восстания сипаев в 1857–1858 гг., а Южная Африка перешла к государству после краха Британской южноафриканской компании в 1923 г. Этот процесс нарушался, когда англичане наталкивались на конкурентов. Англо-бурская война (1899–1902) вызвала такие трудности, потому что поселенцы были снабжены немецким оружием, англичане же привыкли сражаться лишь с туземцами.

Рядовой житель Британских островов не вдавался в подробности взаимоотношений между торговыми компаниями. Он желал чувствовать себя не только сытым, обутым, одетым, но и душевно умиротворенным тем, что его страна никого не угнетает и не обижает. Новая идеология пробудила у него симпатию к обделенным судьбой и не познавшим прелести цивилизации народам. Обращаясь к прошлому, он все чаще и чаще вспоминал не о мудрых норманнах, не о могучих римлянах, а о покоренных англосаксах или кельтах. Империалисты наподобие Джозефа Чемберлена заявляли: «Я верю в эту расу, самую великую правящую расу из всех, которые видел мир. Эта англосаксонская раса – такая гордая, цепкая, самоуверенная и целеустремленная». А воздвигнутая в Вестминстере статуя Боудикки содержала слова: «Тем, что Цезарь никогда не знал, гордо твой потомок будет править». Каким надо было обладать воображением, чтобы возомнить британского торговца потомком кельтской воительницы!

Несмотря на признание права наций «на справедливую борьбу за свободу», настоящую бурю вызвал предложенный Гладстоном в 1886 г. билль о самоуправлении для Ирландии (гомруле). Во время его обсуждения Либеральная партия раскололась, часть ее, в основном земельная аристократия, объединилась с консерваторами (тех и других стали называть юнионистами).

Брошенные на произвол судьбы профсоюзы получили нагоняй от правительства Солсбери, лишившего их права пикетирования и заставившего выплачивать убытки, понесенные во время забастовок. Последнюю меру жадные до денег социалисты не могли стерпеть и образовали в 1900 г. Комитет рабочего представительства. В 1903 г. его секретарь, бывший клерк Рамсей Макдональд (1866–1937), начал переговоры с либералами, а через три года образовалась Лейбористская партия, принявшая участие в выборах. Лейбористы громко именовали себя «партией прогресса» и, конечно, не осмеливались покушаться на святую для всех парламентариев вещь – свободу торговли.

Благодаря их поддержке Либеральная партия получила подавляющее большинство в палате общин, юнионисты покинули правительство, и в 1908 г. премьер-министром стал Герберт Асквит (1852–1928). Однако законопроекты, принятые в палате общин, отвергались в палате лордов, вплоть до закона о бюджете (1909). И тогда либералы избрали надежный способ воплотить свои проекты в жизнь. После смерти Эдуарда VII они стали шантажировать его слабохарактерного сына Георга V (1865–1936).

Поскольку либералы вынуждены были учитывать пожелания своих союзников, они потребовали упразднить право вето, закрепленное за палатой лордов. Предварительно Асквит подготовил билль, ограничивающий права лордов, а затем потребовал от Георга V присвоить звание пэра значительному числу либералов и таким образом подчинить верхнюю палату партийному большинству. Асквит припугнул короля «недовольством трудящихся классов», и Георг, повздыхав, согласился назначить новых пэров, если лорды провалят билль. Он искренне не понимал, почему либералы, изобличающие «нечестивых пэров», сами так рвутся занять их место. Премьер-министр подготовил список из 245 кандидатов в пэры, которым предстояло сыграть роль либеральных марионеток. По мнению прогрессивно настроенной общественности, это «аристократическое» пополнение (юристы, финансисты, литераторы) нисколько не уступало тем, кто занимал место в парламенте по праву наследования.

В начале 1913 г. либералы вновь извлекли на свет Божий закон о гомруле, впрочем, довольно умеренный. Обессиленная палата лордов не могла противостоять ему, и тогда на короля насели консерваторы, которых возглавил Эндрю Бонар Лоу (1858–1923). По их словам, в случае принятия закона Георгу, а с ним всему институту монархии грозило возмущение английских патриотов и протестантского Ольстера. Заговорили о роспуске парламента и даже помянули добрым словом Кромвеля – в присутствии самого короля! Возразить ему было нечего: пресловутая ответственность перед конституцией сковывала его по рукам и ногам. Вопрос о гомруле пришлось отложить в связи с Первой мировой войной (1914–1918), а с началом национального восстания в Ирландии (1916) он утратил свою актуальность.

Англичане до сих пор верят, что их страна меньше всех других европейских держав, кроме России, была заинтересована в войне, развязанной исключительно немцами, рвущимися к мировому господству[30 - По-видимому, при оценке виновности того или иного государства в развязывании войны факт ее объявления в расчет не принимается. Мы говорим о «вероломности» нападения Гитлера на СССР, англичане же спокойно реагируют на то, что их страна дважды первой объявила войну Германии.]. Это был мощнейший патриотический психоз за всю историю Великобритании, превзойденный лишь во время второй войны с Германией. Люди с немецкими именами, несмотря на долгое проживание в стране и незапятнанную репутацию, объявлялись изменниками и без всякого суда подвергались тюремному заключению. Шпионов ловили во всех углах королевства. В 1915 г. самовлюбленный радикал Дэвид Ллойд Джордж (1863–1945), заступивший на пост национального лидера, предложил королю подать пример народу и на время войны отказаться от употребления алкоголя. Георг V и королева Мария Текская серьезно ограничили себя в еде и вине, но вскоре стали замечать усмешки окружающих и поняли, что их попросту «подставили».

При этом военная доблесть ценилась лишь в среде аристократов и джентри. После ряда поражений правительство либералов ввело всеобщую воинскую повинность, позабыв о заветах своих учителей, проклинавших Иакова II за его попытку создать регулярную армию. Ллойд Джордж попытался научить офицеров воевать, переключив их внимание с Западного фронта на Ближний Восток. Тем же занимался Уинстон Черчилль (1874–1965) вплоть до катастрофы на Дарданеллах. Однако победа была достигнута на западе.

Война существенно изменила состав палаты лордов. За девять лет премьерства Асквита звание пэра было присвоено в девяноста случаях, и почти столько же пэров появилось за шесть лет премьерства Ллойд Джорджа. Титулы даровались теперь не за политические заслуги перед той или иной партией, а за крупные взносы в партийную казну. Маркиз Керзон с детской непосредственностью заявлял: «Так же как солдат отдает государству свою храбрость и доблесть, художник – свой талант, капитан индустрии – свою энергию и предприимчивость, а человек науки – свои изобретения, так и богатый человек отдает на благо страны свое богатство, которое зачастую является его единственным достоянием»[31 - Последние слова, возможно, содержат скрытую иронию. Не столь уж наивен был Керзон!]. В итоге Ллойд Джордж заставил короля осыпать титулами промышленников и финансистов: 26 из них стали пэрами, 130 – баронетами и 481 – рыцарями.

Кто же были эти замечательные люди, заботящиеся о благе страны? К примеру, 3 июля 1922 г. по случаю дня рождения короля титул пэра был пожалован пяти магнатам: Роберту Борвику, Уильяму Вести, Сэмюэлу Уорингу, Арчибальду Уильямсону и Джозефу Робинсону. Борвик, производитель пекарного и молочного порошка, не успел всерьез зарекомендовать себя на ниве служения родине. Зато прочие отличились сполна. Вести в военное время бесплатно передал свои холодильники в распоряжение правительства. Выяснилось, однако, что ему было заплачено за использование складов на французском побережье, а свой мясной бизнес он под шумок перевел в Аргентину, дабы избежать налогов, и тем самым лишил казначейство трех миллионов фунтов. Уоринг сколотил состояние на поставках военного оборудования, разорив акционеров своей прежней компании. Уильямсон во время войны вел дела в Южной Америке, нарушив запрет на торговлю с врагом. Наконец, Робинсон спекулировал правами на недвижимость, надувая своих коллег.

Одновременно с «богатыми людьми» позаботились о женщинах. В 1918 г. они получили право голоса, окончательно закрепленное за ними в 1928 г. Допуск в политику обеспечил прекрасному полу не менее ценные приобретения в области права: теперь женщины могли курить, посещать кинотеатры, вести более открытую и не скованную условностями сексуальную жизнь, носить менее однообразную и строгую одежду.

Когда в 1923 г. смертельно больной Бонар Лоу досрочно подал в отставку, у короля появилась редкая возможность назначить главу правительства, не дожидаясь результатов очередных выборов. Наиболее предпочтительной выглядела кандидатура Керзона, талантливого и опытного политика, давно заслужившего этот пост. Однако сам Бонар Лоу через своего секретаря не советовал Георгу V назначать Керзона, поскольку член палаты лордов «в глазах общественности выглядит представителем того привилегированного консерватизма, на который в наш демократический век нельзя слишком полагаться». Короля вновь припугнули «возмущением демократической общественности всех направлений», и, в конце концов, Георг выбрал Стенли Болдуина (1867–1947), чье достоинство состояло лишь в том, что он входил в палату общин, а не в палату лордов.

Выбор оказался неудачным. Желая обеспечить большинство для консерваторов в палате общин, Болдуин проигнорировал совет Георга V и в конце того же года вывел свою партию на выборы, по итогам которых либералы и лейбористы набрали большее число голосов. Премьер-министр тут же подал в отставку, а король получил первое в истории страны социалистическое правительство во главе с Макдональдом. Впрочем, лейбористский кабинет распался менее чем через год из-за письма Григория Зиновьева к британским коммунистам, содержавшего требование привлекать лейбористов к участию в вооруженном восстании[32 - Российские историки дружно обозвали письмо «фальшивкой».]. Снова лейбористы пришли к власти в 1929 г. Они сразу же восстановили полные дипломатические отношения с Советской Россией и заставили Георга V пожимать руку сначала Г. Я. Сокольникову, а затем М. М. Литвинову.

Противостоять экономическому кризису кабинет Макдональда был не в силах. Однако король, проникшийся симпатией к главе лейбористов, предложил ему возглавить национальное правительство. Консерваторы и либералы, заботящиеся о своей репутации, возражать не стали. В 1931 г. Макдональд фактически порвал с лейбористами, и те, брызгая слюной от ярости, заклеймили его предателем и снобом. Национальное правительство одержало победу на выборах, а вскоре беспартийный Макдональд, к своему ужасу, обнаружил, что окружен одними консерваторами. Так что его замена Болдуином в 1935 г. выглядела вполне логичной.

В 1930-х гг. в Великобритании наблюдались полнейший идеологический разброд и даже некоторая растерянность. Пожилой Ллойд Джордж пророчески уповал на «новый курс» по американскому образцу. Социалисты предлагали в качестве альтернативы Советскую Россию. Бернард Шоу и Герберт Уэллс носились с утопическими псевдонаучными проектами. Сэр Освальд Мосли терялся в своих симпатиях, примыкая то к консерваторам, то к лейбористам и пытаясь создать британский вариант фашизма. В реальности же торжествовали политические комбинации, нацеленные на ослабление древних носителей власти – монархии и аристократии.

Принцу Уэльскому, будущему Эдуарду VIII (1894–1972), ставились в вину не только его симпатии к Германии и нацистам. Гораздо страшнее для правоверных английских политиков было желание будущего короля… править своей страной. Принц заявлял отцу, что «убежден в своем праве высказывать собственное мнение», а затем осмелился покритиковать пацифистские настроения лондонского общества. Однажды Георг V откровенно признался, что не волновался бы за будущее престола, будь принц дураком. Короче, Англии не требовался умный и смелый король, ей нужна была очередная кукла. Эдуард ускорил свое падение из-за нелепой женитьбы на дважды разведенной Уоллис Симпсон, чьи бывшие мужья пребывали в добром здравии, и на престол вступил его младший брат Георг VI (1895–1952).

В связи с временным крушением идола свободной торговли и введением системы тарифов основной движущей силой правительства стали новые консерваторы-технократы, освободившиеся от идеалов сельской жизни Викторианской эпохи. Главным среди них был Невилл Чемберлен (1869–1940), неплохо управлявшийся с экономическими проблемами и способствовавший развитию индустриальных технологий. Однако он оказался не слишком компетентным в вопросах внешней политики.

Просчеты консерваторов были вызваны не пресловутым «потаканием агрессору», а невниманием к наращиванию собственных вооружений. Великобритания оказалась плохо подготовленной ко Второй мировой войне (1939–1945) из-за ослабления оборонительного потенциала. У истоков пацифизма стояли лейбористы и рабочие, категорически не желавшие голосовать за расходы на вооружение, планируемые Консервативной партией. Особенно пострадал военный флот, так как средства на его содержание были значительно урезаны Черчиллем, когда тот служил министром финансов. В приличном состоянии находились лишь военно-воздушные силы, которые и решили исход противостояния Великобритании и Германии.

После начала боевых действий в Европе настроения в обществе вдруг резко изменились. Новый патриотический подъем сопровождался множеством бессмысленных мероприятий. Повсюду проходили учения по противовоздушной обороне, в парках были вырыты окопы, на зданиях размещалась зенитная артиллерия, обывателям выдали противогазы, школьников эвакуировали в сельские районы. Усадебные дома были реквизированы министерством обороны, и в них размещены военные базы, больницы, секретные учреждения.