– Но он возвратится поздно. Вы пожаловали бы завтра поутру.
– Очень хорошо-с! – сказал офицер, кланяясь.
Но вдруг на лестнице раздался звучный напев: «Ла, ла, ла, ла!» Магнат обыкновенно, проходя крыльца, сени, передние, подавал о себе голос какой-нибудь итальянской арией.
– А! это вы, – сказал он, заметив офицера, – очень рад! Что ж вы ждете меня в передней? Я ведь не такой большой господин, у которого для людей, имеющих в нем нужду, нет другого места, кроме как у порога. Милости просим! Так вам нужна помощь? У вас жена, дети?
– Жена, дети-с…
– Жена и дети? скажите пожалуйста!.. Здравствуй, mon cher!.. Я раздумал ехать в клуб. Забыл взять деньги, а это худой знак… Куда ж вы?
– Может быть, я беспокою? – сказал офицер.
– Э, нисколько. Так у вас жена и дети? Кажется, трое детей?
– Трое-с.
– Да нет, у вас четверо.
– Виноват, так точно-с!
– И жена на сносе?
– Так точно-с.
– А велики дети?
– Старшей девочке так уж лет шесть-с.
– Вы на службе женились?
– Нет, уж вышедши-с.
– Да вы, кажется, и в отставке-то недавно?…
– Не так давно-с, другой год…
– Другой год! а! И женаты, следовательно, также другой год. Стало быть, на первый же случай бог вам дал тройни, да и не то чтоб грудных младенцев, а уж так на возрасте… лет по пяти, не правда ли?
– Как-с? – проговорил офицер, смутясь.
– Да уж так, не иначе! Поверьте мне, что так! Вот, mon cher, как бедных людей преследует судьба: богатым совсем не дает детей; а тут человеку, который не знает, как сам себя прокормить, вдруг залпом троих подросточков… Э-эх, Федор Петрович, стыдно! Вот уж этого-то не ожидал от вас!
Офицер побледнел, задрожал как лист, приподнялся со стула как уличенный в преступлении.
– Стыдно, господин Яликов, промышлять таким обманом!
– Не погубите-с! – проговорил Яликов, готовый упасть на колени.
– Полноте, что вы это! Как ты думаешь, mon cher: у человека было огромное состояние, была жена, – образованная дама высшего тона, – все с рук спустил! И вот теперь в каком положении!
– Кто, я с рук спустил? – проговорил жалобным голосом, – неправду вам сказали-с, ей-ей неправду! Вот вам Христос, что я ни душой, ни телом не виноват!
– Где ж ваше состояние? где жена? а?… Да отвечайте же!
– Не могу-с!.. Горько-с!.. Бог с ней! – проговорил Яликов, зарыдав и закрыв лицо шляпой.
Сначала Рамирский смотрел с презрением на бедняка, которого обман Дмитрицкий вывел на чистую воду, но когда он горько зарыдал, сожаление глубоко проникло в душу Рамир-» кого.
– Если б ты знал, топ cher, жену его, – вот истинный ангел! Не правда ли, Федор Петрович? – сказал Дмитрицкий.
– Да-с, ангел, точно ангел! – отвечал Яликов, отирая глаза.
– Я думаю, вам ужасно как жаль Саломеи Петровны? – Какже-с… жаль!..
– Нельзя и не жалеть. Представь себе, mon cher, роскошнейшую женщину, красавицу, блестящего воспитания, полную чувств, музыкантшу, певицу – ну, просто очарование… вышедшую по любви замуж… вот за них. Великолепный дом на лучшей ноге, прислуга, экипажи, ну, словом все – роскошь! Не правда ли, Федор Петрович?
– Действительно так-с! – отвечал Яликов, вслушиваясь с грустью в описание своего прошедшего счастия.
– Не понимаю, каким же образом все это рушилось? – спросил Рамирский.
– Да поди, спрашивай виноватого; пожалуй, обвинят и зайца, который перебежал дорогу Федору Петровичу; а если посудить глубже, так вся беда-то, как говорится, в колыбели выкачана, на материнских руках вынянчена, родительским попечением взлелеяна, добрыми людьми откормлена. Отчего, например, я, Волобуж, иностранец, а не русский, не какой-нибудь Дмитрицкий? Я бы и был Дмитрицким, если б дома не научили меня играть роль смирного мальчика, тогда как я был шалун; если б в пансионе не научили меня играть роль прилежного, тогда как я был лентяй; а потом отчаянного и лихого малого, тогда как я был трус. Таким образом, разыгрывая чужие роли, можно забыть о своей собственной; под вечной маской сотрется собственное лицо, родной отец не узнает родного сына. Понятно? Кто, например, поручится, что и я не виноват, что Федор Петрович, также по привычке играть роли, вздумал разыграть перед нами отца семейства, удрученного бедностью; кто поручится, что бедная супруга его, Саломея Петровна, не разыгрывает теперь роли француженки и не заведывает каким-нибудь Чаровым.
– Да уж если правду говорить, так она и в девушках была еще француженкой! – сказал Яликов, – я это тотчас заметил, да каналья сваха надула.
Рамирский с грустным удивлением слушал слова Дмитрицкого; имя Чарова его поразило, но он невольно усмехнулся на замечание Яликова. Дмитрицкий не был смешлив и пресерьезно сказал:
– Без сомнения, должно быть так, Федор Петрович.
– Да уж душа никогда не обманет, – прибавил Яликов.
– Конечно, особенно ваша. Знаете что, Федор Петрович, ведь Саломея Петровна здесь.
– Где-с? – с испугом спросил Яликов.
– В Москве.
– У родителей-с?
– Нет, от роли дочери она отвыкла. Хотите, я вас с нею сведу?
– Нет уж… Бог с ней!.. Куда уж мне… Если б хоть отдала мне ломбардный билет… Если б вы изволили сделать милость попросить ее, – сказал Яликов, привставая с места и кланяясь.
– Вот задумали о ломбардном билете! Вы, мужчина, не умели беречь денег, где ж уберечь их слабому нежному существу! Ее самое, дело другое, можете получить: я об этом озабочусь.
– Нет уж, покорно благодарю! – проговорил Яликов, снова вставая, – я беспокоить не хочу Саломеи Петровны… Если б какое-нибудь местечко открылось… потому что за квартиру вот плачу целковый в месяц; пища также – уж все проешь в день гривенничек.
– С женой-то на сносе и с четырьмя детьми? Послушайте: мало!