Тайник абвера

– Что, прямо вот так в атаки ходят? – Буторин замер у кухонного стола с пачкой чая в руке.

– Хороший вопрос, – кивнул задумчиво майор. – Я вот тоже считаю, что ведут они себя не так, как другие немецкие части. Своих оборонительных позиций у них нет. Бросают ротами и взводами на отдельных участках, где есть возможность прорыва, используют в качестве разведподразделений, участвуют малыми силами во время разведок боем для прощупывания наших позиций.

– Насчет этой абвергруппы что-то есть у вас? Поделитесь.

– Есть, конечно, – кивнул Капитонов. – «Абвергруппа 104» находится в подчинении «Штаба Валли». Это подразделение…

– …мы знаем, – перебил майора Буторин. – Специальный разведывательный орган абвера, созданный в июне 1941 года для организации и проведения разведывательной, контрразведывательной и диверсионной работы против Советского Союза. Подчинялся управлению «Абвер-заграница». В частности, отделу «Валли-2».

– Совершенно верно. С апреля 1944 группой руководит лейтенант Голли Гиндер, агентурный псевдоним «Рихард». Основная часть курсантов – бывшие советские военнопленные и украинские националисты. С 1944 года в «Абвергурппе-104» началось обучение агентов на специальных курсах под руководством бывшего майора РККА Озерова. В это же время была создана штурмовая команда, которая обучала разведчиков переднего края. Группа состояла из добровольцев из числа украинских легионеров и агентов, уже проверенных работой в советском тылу. Во время дислокации подразделения в Гросс-Рерсдорф было организовано обучение в двух группах: первая состояла из русских (10 человек), вторая – из западных украинцев (25 человек). Группы были изолированы друг от друга, при этом украинская группа имела более широкую программу. Группой руководил офицер штаба «АГ-104» некто Макс. Специальными курсами руководил бывший майор Красной Армии Озеров.

– Где базировалась абвергруппа до последнего времени?

– В Пскове, Максим Андреевич.

– В Пскове? – Шелестов с Буториным переглянулись. Оба помнили наставления Платова перед отъездом на передовую.

– Какие части еще стояли в Пскове за время оккупации? – спросил Шелестов.

Капитонов с шумом выдохнул, как будто собирался с силами или с мыслями. Он свел брови над переносицей и стал похож на школьного учителя. Заговорил, глядя на карту, расстеленную на столе, но показывать на ней было нечего.

– Тогда, в 41-м, к Ленинграду первыми вышли 16-я, 18-я немецкие армии и 4-я танковая группа. В Пскове, учитывая, что он всегда был серьезным транспортным узлом, немцы стали формировать свое тыловое хозяйство. Фактически всей группы армий «Север». Нам удалось установить, что в Пскове были расквартированы командование и хозяйственная инспекция группы армий «Север», командование 18-й армии, штаб оперативной команды 1-а (служба безопасности СД), военно-строительная организация Тодта, госпитали. Не обошлось и без разведшкол. В деревне Печки под Псковом разместилась разведывательно-диверсионная структура СД Предприятие «Цеппелин», а в самом городе эта самая «Абвергруппа-104» и разведывательно-диверсионный отдел армейской разведки абвер «Норд – 1-Ц». Примерно с мая 1943 года появились подразделения власовцев, эстонские комендатура и полиция, латышские добровольцы, испанские легионеры из «Голубой дивизии», штаб железнодорожных войск. Временами в городе было расквартировано до 70 тысяч солдат. Постоянный гарнизон имел численность около 20 тысяч.

– Змеиное гнездо какое-то, – усмехнулся Шелестов. – Что-то в городе осталось после ухода этих подразделений? Особенно нас интересуют разведшколы.

– Кто-то уходил в последний момент, паника тоже была, судя по тому, в каком состоянии мы застали помещения, в которых они работали. Но я бы сказал так, что разведшколы ушли первыми и без паники. Как будто нос по ветру держали и сразу поняли, что наступает конец. Ни бумажечки, ни обрывка документа. Все вывезли тщательно и старательно. Все свои архивы.

– Так что их может интересовать в освобожденном Пскове? – поинтересовался Буторин, подсаживаясь к майору.

– А вы полагаете, что их интересует именно Псков? – с сомнением спросил Капитонов.

– Или пригороды, – веско ответил Буторин и стал расставлять на столе кружки. – Будем завтракать и будем думать!

Коган и Сосновский смотрели на командира батальона спокойно и чуть насмешливо. Капитан Логачев никак не мог понять, зачем оперативникам НКВД, да еще прибывшим из Москвы, нужно лезть в пекло пехотной атаки.

– Так они что, из СМЕРШа? – спросил он полкового особиста, старшего лейтенанта Осмолова.

– Нет, – стал терпеливо отвечать Осмолов. – Они не по линии СМЕРШ, они из Москвы, из Главного управления НКВД.

– Я в ваших структурах запутался, – недовольно ответил комбат. – Вы мне, товарищи, русским языком объясните, какого рожна вам надо с моими солдатами на фашистские пулеметы идти? Язык нужен? Так мы вам наловим их, сколько надо. Хоть с десяток. Будут офицеры, и офицеров прихватим!

Коган оглянулся на дверь канцелярии и прикрыл ее плотно. Сосновский снял фуражку, пригладил волосы и посмотрел на комбата с сожалением.

– Послушайте, Логачев! Вы себе голову не забивайте. Ваше дело – воевать, гнать врага с нашей земли, а наша работа – вылавливать предателей, шпионов и диверсантов. Завтра нам нужно с вами вместе идти в атаку. Давайте договоримся вот о чем: вы свое дело делайте и на нас внимания не обращайте. Передайте своим ротным командирам, чтобы они солдат проинструктировали. Кое-кого придется брать живыми, и мы будем делать это сами. Вашим бойцам и так работы хватит. Главное, чтобы мы вам не мешали, а вы нам. Вот и Осмолов с нами пойдет. А уж его-то все в полку знают.

Особист утвердительно кивнул и развел руками. Мол, не мне и не вам тут решать. Комбат только махнул рукой. Коган сразу по выражению лица Логачева понял, что еще тревожит комбата.

– Ты, капитан, не получал от командования приказа обеспечить нашу безопасность? Не получал. Тебя просто комполка предупредил, что мы с твоим батальоном идем. Никакой ответственности за нас тебе нести не надо. Так что не переживай на этот счет.

Вчера вечером старший лейтенант Осмолов сообщил, что в полосе наступления полка обнаружено как раз то подразделение немцев, которое интересует московских оперативников. Во время разведки боем, которую ночью проводили немцы, осталось несколько убитых. У двоих на руке нашли русские наколки. Скорее всего, даже лагерные, как предположил Осмолов.

За час до рассвета в передовом окопе замелькали тени. Солдаты занимали свои места. Почти неслышно: без бряцанья оружием, без разговоров. Только дыхание и топот сапог.

Сосновский стоял в полный рост возле пулеметного дзота и смотрел не столько вперед, в темноту, сколько на солдат, с которыми ему предстояло идти сейчас в атаку. Коган, как всегда с равнодушным ко всему на свете видом, сидел на дне окопа на снарядном ящике, сдвинув фуражку на глаза, и, казалось, дремал, досматривая утренние сны. Каску, которую ему выдали в роте, он положил рядом с собой, и она холодно блестела в темноте.

Серый невнятный сумрак плыл над окопами, как дымка. Было в этой осязаемой картине что-то таинственное и зловещее. Почему зловещее, Сосновский хорошо понимал. Сколько людей поляжет в этой атаке, кому жить, а кому умереть, будет ясно через несколько минут, через час, если удастся выбить врага из окопов с первого раза. А если не удастся? Значит, отползать или лежать, окапываясь, и ждать новой команды, ждать в лучшем случае еще одной короткой артподготовки. А потом – снова рывок вперед, перешагивая через тела товарищей.

Ветер холодил лицо, пробирался под шинель, но солдаты стояли, прижавшись грудью к брустверу окопа, неподвижно, словно статуи. Они смотрели в темноту, туда, где чернели фашистские позиции: блиндажи, пулеметные точки, окопы. Там, в той стороне, где сгущался мрак, их ждал бой. О чем думали эти солдаты? Сосновский знал от комбата, что основная часть его бойцов воюет не первый год. Есть новобранцы, но и они прошли горнило войны за последний месяц. Многому научились. Вообще-то это были матерые бойцы: уверенные, умелые, беспощадные в бою и снисходительные в минуты затишья. Привыкшие ко многому, в том числе и к потере товарищей. Тех, с кем только что курил одну цигарку на двоих, с кем ужинал из одного котелка, с кем спал под одной шинелью, чтобы согреться.

О чем они думали, о предстоящем бое? Вряд ли. Там все доведено до автоматизма, там тело командует головой. Думать о предстоящем бое бесполезно, потому что ты и представления не имеешь, как все сложится, как там все будет. А вот о доме, наверное, сейчас думал каждый. Там, где осталась мать, где ждали, надеясь на весточку. Каждый видел перед собой взгляд матери или жены: тревожный, решительный и все же полный надежды.

Сосновский вслушивался в голоса, которые иногда слышались в темноте. Тихий шепот доносился из окопа, как шорох сухих листьев. Кажется, это сержанты поучали неопытных бойцов, давали советы. Никто не говорил о том, как сейчас все поднимутся в атаку, как смогут прорваться или не смогут с первого раза. Нет, таких пустых разговоров не было. Каждый надеялся на победу, надеялся вернуться домой живыми. Добить гада в его логове и вернуться к своим. Молодые бойцы, а ведь у кого и отец воюет, у кого-то старший брат. Кто-то давно не получал писем. Неизвестно, живы ли.

Нет, не чувствовал Сосновский в этих людях страха. Скорее решимость подняться в атаку, добежать до вражеских окопов и выбить оттуда врага.

И о немцах наверняка тоже думали. Сосновский это хорошо знал. И молодые солдаты думали, и опытные, закаленные бойцы тоже. Немцы, засевшие в своих окопах, точно так же, как и русские, готовились к схватке. Никто из них не хотел умирать – это он знал точно. Но в одном утверждении не сомневался каждый солдат: защита своей родной земли, своей семьи и Родины – это высшее предназначение. Надо выстоять, во чтобы то ни стало, надо победить. И никто – ни он, ни его товарищи – этого не забудет.

Ночной воздух становился холоднее, и солдаты крепче сжимали винтовку. Сейчас ударит артиллерия, полетят через голову снаряды, мины. А потом раздастся команда. Впереди был бой, впереди – битва за жизнь, за будущее.

Часовая стрелка медленно проползала свое заключительное деление. Началось! Утреннюю тишину в клочья разорвала канонада. Почти все бойцы невольно подняли глаза и стали смотреть в ночное небо, которое распарывали огненные стрелы реактивных снарядов «катюш». Вместе с «катюшами» с закрытых позиций била дивизионная артиллерия.

Немецкие позиции, которые до этого были невидимы в темноте, осветились вспышками, в свете огненных сполохов вспучивались черные фонтаны земли, расползались облака дыма. Картина нереальная, футуристическая. Она завораживала, сковывала ощущением восторга и надежды, что в этом аду невозможно выжить. И что пехота, пойдя в атаку, не встретит там никакого сопротивления.

Вот улетел вперед последний снаряд, еще полыхали и грохотали впереди разрывы, а здесь, над окопами стрелкового батальона, вдруг повисла густая осязаемая тишина. Почти все поняли, что последует за этим.

– Батальон! За Родину! В атаку, вперед!

Еще кричали командиры, дублируя команду для своих подчиненных, покрикивали ободряюще сержанты, а из окопов уже поднимались солдаты. Десятки, сотни – бежали по сухой траве, чуть пригнувшись, держа винтовки наперевес. Никаких звуков, никаких криков «ура». Рано еще кричать. Сейчас главное – максимально сблизиться с врагом, если он еще остался там, в развороченных окопах. Только топот сотен ног, только хриплое дыхание! И вот уже посветлел горизонт, вот-вот брызнут первые лучи солнца, лучи надежды.

В небо взвились осветительные ракеты, повисли, заливая мертвенно-бледным светом поле перед немецкими окопами. А потом по нашим цепям ударил пулемет… Защелкали выстрелы, над головами засвистели пули, и вот теперь по утреннему, пока еще темному полю разлилось мощное русское «ура». Неудержимое, торжествующее, мощное, как надвигающийся тайфун!

Сосновский и Коган бежали рядом, замечая огоньки встречных выстрелов. Еще не совсем рассвело, и враг еще плохо различал атакующих. Неподалеку залегли двое солдат, заработал ручной пулемет. Несколько очередей – и вражеский «косторез» заткнулся в окопе. Полетели первые гранаты, разрывы освещали на миг бруствер, фигуры немцев. Значит, первые бойцы уже достигли позиций, добежали на расстояние броска гранаты.

Где-то справа грохнул взрыв. Сосновский пригнулся и сразу же ощутил удар по стальной каске. Он продолжал бежать, прислушиваясь к ощущениям. Боли нет, по щеке ничего не течет, голова не кружится. Значит, осколок прошел вскользь.

– Миша, быстрее! – крикнул Коган, Сосновский каким-то чудом сумел его услышать.

Надо было торопиться, пока не началась рукопашная, пока первые смельчаки не начали освобождать окопы от немцев. Там пленных не берут. Некогда, не до этого…

Вот и первая линия окопов. Явно слышны возня, глухие удары, редкие выстрелы, крики. Первыми идут сержанты с автоматами. С ними проще развернуться в тесном пространстве. Следом пехотинцы добивают тех, кто остался, прикрывают командира. Штурм длится несколько минут. Если не успели, считай, тебя остановили, а значит, жди контратаки. В чужом окопе трудно обороняться.

Но до этого не дошло. В ходы сообщения полетели гранаты, автоматные очереди уже не слепили – рассвело.

Мелькнуло лицо комбата, послышался короткий приказ, и слева фланговым ударом одна из рот ворвалась на вторую линию. Здесь оказалось проще, наверное, большая часть снарядов обрушилась именно сюда, потому что сопротивляться здесь было практически некому. Окопы обсыпались, от блиндажей осталась лишь непонятная груда земли и торчащие бревна перекрытия. Изуродованное оружие, изувеченные тела, из-под груды земли торчат конечности, обрывки шинелей, каски. Все в крови, все облеплено землей по свежей крови. Месиво!

– У кого гранаты есть? – гаркнул широкоплечий сержант. – Мать его, лупит не останавливаясь!

Сосновский посмотрел в сторону блиндажа, откуда отстреливался немецкий пулеметчик.