Белоручка

В это время Минусов, которого эта фраза застала уже в дверях, обернулся и, сложив на груди руки, сделал вид, что, несмотря на нанесённое ему оскорбление, готов ещё слушать, если сейчас последует пронзительное покаяние. Но покаяния не последовало.

– Дамы и господа, – приподнявшись и опершись руками на стол, заговорил Капризов, стараясь никого не обделить свои взглядом, – в первую очередь хочу заверить, что этими документами я не преследовал цели кого-либо обидеть, а поступил так лишь, как я уже неоднократно заявлял, из экономии времени. Вполне возможно, мне следовало бы встретиться с каждым из вас отдельно и обсудить имеющиеся вопросы наедине. Но я решил иначе. И кажется, не ошибся. Ведь насколько лучше и, так сказать, честнее собраться нам всем вместе и откровенно поговорить, глядя друг другу прямо в глаза. Итак, я хочу сделать вам, дамы и господа, несколько предложений…

Иудин усмехнулся.

– Вы что-то хотите добавить, Игорь Эдуардович? – неожиданно оборвав свою речь, обратился к нему Капризов.

Он нарочно заучил все имена и отчества гостей, с тем чтобы произвести дополнительный эффект, обращаясь к ним лично, а заодно завладеть их расположением. В самом деле, Иудина это на секунду смутило, но затем, вновь собравшись, он с фальшивым безразличием ответил:

– Ничего особенного, можете продолжать. Я только подумал, что если таким образом вы хотите склонить нас к чему-то… По крайней мере, со мной такой номер не пройдёт, только зря стараетесь.

– Игорь, – взволновался Престольский, который давно ёрзал на стуле, – помолчи, пожалуйста. Дай договорить человеку.

Иудин только развёл руками.

– О, нет-нет, Игорь Эдуардович, – заговорил опять Капризов, – я вовсе бы не хотел, чтобы вы так обо мне подумали. Признаюсь, дамы и господа, – обратился он уже ко всей публике, – даже немного обидно. Я желаю, чтобы моя задача состояла лишь в том, чтобы быть с вами здесь и сейчас как можно более откровенным. И, согласитесь, глупо было бы с моей стороны не предпринять ряд мер, которые в случае неудачного завершения нашего откровенного разговора защитили бы меня в будущем. Эти зелёные папки, что лежат перед вами, скорее не штурмовое оружие, а оборонительное. И призвано оно защищать меня самого от вас, как бы это парадоксально ни звучало, а вовсе не для того, чтобы я этой информацией вас к чему-либо принуждал… Итак, перейду к своим предложениям. Как вы уже поняли из моего представления, я явлюсь советником по работе с общественными проектами при губернаторе. И – внимательно слушайте, дамы и господа, сейчас случится первое откровение – в мои обязанности входит вести с вами работу. Вы – я это знаю, да и местные власти тоже – компания весьма сомнительная. Но опять-таки прошу на меня не обижаться. Вы, откровенно говоря, местная камарилья, состоящая сплошь из негодяев…

На этих словах господину Капризову пришлось прервать свою речь, ибо приглашённые принялись с гневными криками вскакивать со своих мест, загромыхали падающие стулья, посыпались листки из папок, а перед Шведом из опрокинутого стакана Престольского пролилась вода… В общем, начался хаос. Стоящий у дверей Минусов вновь подскочил к столу и, как бы обхаживая негодующих, принялся повторять:

– Я же говорил! Он мерзавец! Настоящий мерзавец! К нам подослали провокатора! Не слушайте его! Провокатор! Вы понимаете, что он нам сейчас сказал?! Мерзавец! Мелкая дрянь!

Пока все были заняты своими оскорблёнными, а потому раздражёнными чувствами, Меркулов, тихо подкравшись к двери, запер её на ключ, а затем вернулся и сел на прежнее место в ряду стульев, стоящих вдоль стены.

Господин Капризов остался удовлетворённым тем впечатлением, которое произвёл на гостей.

– Неслыханная дерзость, – пафосно вещал писатель Стуликов, обращаясь то к одному своему соседу, то к другому. – Я бывал в разных учреждениях, общался со множеством людей, в том числе и со служащими в тюрьмах. Но даже там, в месте мрачном, где сидят люди доброй воли, куда ссылают, может быть, лучших представителей нашего общества, со мной так не обходились. Даже там понимали, что писатель – это человек тонкий и неуравновешенный. Осознавали, что я могу, если довести, и чем-нибудь тяжёлым грохнуть. Но тут, казалось бы, в мире цивилизации, где человек человеку должен быть братом…

Но писателя Стуликова никто не слушал, все были поглощены собственными эмоциями, не имеющими определённого характера, но в то же время заставляющими, кажется, катиться куда-то без раздумий и без оглядки.

– Вы – мерзавец! – тыча дрожащим пальцем в Капризова, уже визжал Минусов. Его трясло от злости, и капли пота показались на его рыхлом морщинистом лбу. – Слышите, господин хороший? Вы – мерзавец! Я говорю вам это не боясь, в лицо! Можете подавать на меня в суд, но и там я буду стоять с высоко поднятой головой!

– Хамство, видимо, нынче в чести у современной власти, – громко рассуждала Агата. Иудин смотрел на неё, и ему хотелось её остановить, ибо, по его мнению, женщины не должны были вмешиваться в споры и склоки, но он и сам вдруг поддался всеобщему возбуждению и только поддакивал, и любовался ею. – До чего же может опуститься человек, наделённый хоть сколько-нибудь начальствующими полномочиями. И с этими людьми, нам говорят, надо работать? Это отвратительно, товарищи!

Единственными, кто сохранял молчание в этой компании, были Швед, которому вся эта ситуация казалась почти потешной, и эколог Канадская. Женщина сидела мрачная и сосредоточенная. Она словно что-то знала и чего-то ждала.

– Ладно, ладно! Господа! Давайте успокоимся, – заверещал вдруг Престольский. Он, как опытный переговорщик и прозорливый плут, очень хотел узнать, чем всё кончится и к чему придёт вся эта встреча. – В самом деле, Михаил Михайлович, ну что же вы нагнетаете?!

– Я нагнетаю?! – гудел Минусов. – А не вас ли только что обозвали почти что скотиной? Вам приятно?!

– Михаил Михайлович, уйти мы всегда успеем. Но ведь так и не стало ясно, для чего мы сюда были приглашены!

– Для унижения!!! – кричал Минусов, как уколотый петух. – Надо уходить из этого позорного, осквернённого места! Каждая минута, проведённая здесь, оставляет грязный отпечаток на нашей… вашей, господа, совести и душе!

Высказав эту мысль, Минусов снова ринулся к двери. Он дёрнул за блестящие латунные ручки, но дверь не поддалась. Он дёрнул ещё раз и ещё, но двойная дверь только лишь прогнулась под его усилиями, но не уступила.

– Нас заперли! – провозгласил Минусов так, как будто это была его невероятная победа. – Видите, до чего может довести лишь маленькая уступка таким господам хорошим?!

Надо признать, с этой публикой, с этой оппозиционной, мятежной, неспокойной публикой до того момента не позволял себе так обращаться даже губернатор. И причина была в том, что раньше эту публику властные чины недолюбливали и побаивались. Но побаивались не за то, что она имела силу и вес. И вовсе не за то, что она могла выплеснуть потаённую правду или же дать сдачи, коли подвергнется коварной атаке. Отнюдь. Её побаивались, как боятся и не любят старую сварливую соседку в многоквартирном доме, с которой лишний раз не хочется встречаться ни в подъезде, ни во дворе. Ну а коли уж случилось неприятное свидание, то предпочитают молчаливо слушать и покорно кивать в ответ на самые бредовые и озлобленные мысли, ею извергаемые. Всё равно эту безумную старуху не переубедить, а если же поставить хоть одну только, даже самую маленькую запятую, то весь день будет испорчен изжогой и головной болью.

Подобный закон действовал и тут. С этим легковозбудимым обществом старались вступать в контакт только при крайней необходимости, и не дай бог перечить ему открыто! При любом самом ничтожном возражении эти люди впадали в истерику. Крики, стоны, обращения в разные инстанции, истеричные статьи с передёргиванием фактов, жалостливые интервью с жертвами, информационные ураганы в интернете, надуманные дискуссии на радио и телевидении, локальные забастовки и мелкие козни – это всё обрушивалось на обидчика, как град с грозового неба. Разумеется, никакого особого вреда принести это ему не могло. Да и сами уязвлённые через месяц-другой забывали о причинах своего возмущения, принимаясь за свою каждодневную протестную и оппозиционную деятельность. Однако шуму было много.

Особенно было неприятно, когда этот шум доходил до Москвы. В центре люди не всегда понимали контекста событий, происходящих в провинции, и могли, не разобравшись, ударить кого-то дубинкой по голове. А это неприятно и, что хуже, несправедливо. Да, пусть дубинка и резиновая, да, пусть потом и погладят, между делом шепнув: «Ну, ты же понимаешь, тут такое дело, нужна была реакция». Но так или иначе, а никому лишний раз с этой крикливой, сварливой, желчной и обидчивой публикой, которая, как баба на базаре, торгующая гнилой картошкой, взяла за правило чуть что винить в своей ущербности весь мир, связываться не хотелось. Даже при том обстоятельстве, что поддержки среди простого народа это трухлявое сообщество не снискало, а подчас и вызывало отторжение.

…Шум прекратился совершенно неожиданно и в результате действий персонажа, от которого этого меньше всего ждали.

Швед, который до сих пор сидел тихо, лишь наблюдая за начавшимся бедламом, взял в руку опрокинутый стакан Престольского, поднялся и со всего маху ударил им об пол. Короткий, но пронзительный звон разнёсся по залу, и все разом замерли.

– В самом деле, – обратился Швед к наступившей тишине, – давайте дослушаем, что нам хочет сказать господин Капризов. Если нужно, – обратился он уже к Минусову, который так и стоял у двери, – я сам лично для вас сломаю дверь, и мы все выйдем. Но мне хотелось бы верить, что, как говорил господин Капризов, мы здесь не теряем время, а собрались для чего-то важного.

Произнесённые слова возымели на аудиторию должный эффект, и всё молча расселись по своим местам. Господин Капризов ещё подержал театральную паузу, чтобы окончательно завладеть вниманием публики, и наконец поднялся над столом.

– Если меня больше не будут перебивать, – заговорил он, – я бы хотел продолжить и донести до вас ту мысль, ради которой я и просил вас собраться здесь. Итак, как я сказал ранее, у меня было поручение – впрочем, его и сейчас никто не отменял – провести с вами работу. И не только с вами, а, так сказать, с разными политическими силами Рошинска, а также курировать другие общественные проекты. Вы же являетесь, на мой взгляд, лишь частью, но самой передовой и самой яркой частью, политической и околополитической губернской среды. Кстати, хочу отдельно поблагодарить тех, кто составлял дополнительные списки с целью рассылки специальных приглашений. Насколько я понял из представленной мне информации, – тут Капризов деловито нацепил на нос очки и посмотрел на лист, лежащий перед ним, будто с чем-то сверяясь, – ваши фигуры в городе имеют не только самый большой политический вес, но и, что важно, человеческий ресурс. Кроме того, вы, дамы и господа – хочу подчеркнуть, именно вы, – вызвали определённое беспокойство как в команде губернатора, так и в Москве. В Москве, разумеется, беспокойство родилось со слов Сенчука, но, выслушав его опасения и доводы, их нашли обоснованными. В результате чего сюда прибыл я. Но что я хочу отметить: я не намереваюсь каким-либо образом охлаждать ваш пыл, пытаться урезонить, умаслить и уж тем более запугать или строить вам козни. И не надо искать подвоха в моих словах, ибо я положил быть с вами честным. Потому как от моей честности будет зависеть успех того предприятия, которое я решил организовать.

Капризов сделал паузу, обведя взглядом присутствующих, и продолжил:

– Вы ведёте свою политическую борьбу за власть уже давно. И не только с нынешним, но и с прошлым губернатором. Будем говорить откровенно: честным путём, то есть через выборы, вам власти не видать как своих ушей. Это, я думаю, вы и сами понимаете. Кроме того, в народе бытует мнение, что вы довольно маргинальная часть общества и что иметь с вами дело не следует. Но вы настойчиво продолжаете биться в закрытую дверь в надежде, что рано или поздно вам отопрут, а может быть, если повезёт, вы даже сможете сорвать двери и занять некоторые чиновничьи кабинеты. Хочу заверить вас: этому не бывать. И не потому, что я такой злой или хочу посеять в ваших сердцах уныние и слабость. Отнюдь.

Капризов снял очки и сел.

– Я это говорю исходя из своего опыта и выкладок, которые должны быть очевидны для всех.

– А если я не хочу сесть в кабинет? – осведомился Иудин, который развалился на своём стуле, закинув ногу на ногу, таким образом продемонстрировав военную обувь, в которую был обут.

– Вполне возможно. Я этого отрицать не буду. Но нежелание занимать один из властных кабинетов не означает, что вы не хотите влиять на политическую обстановку, верно?

Иудин покачал головой, словно посчитав этот довод справедливым.

– Так вот, а теперь я перехожу к главному. Исходя из того, что все вы так или иначе, в большей или меньшей степени решили заняться политикой или находиться в околополитической среде, а некоторым из вас даже удаётся на этом неплохо заработать, я предлагаю следующее. Всем вам, кто доверится мне, кто будет строго и неукоснительно выполнять мои распоряжения, я обещаю, что следующей осенью город Рошинск, а также губерния будут почти в полном вашем распоряжении. Другими словами, вы получите здесь власть. Разумеется, после новых выборов и с некоторыми ограничениями на них. То есть, как вы понимаете, не все вы сможете в них участвовать, однако властные полномочия получит каждый обязательно. Делая вам это откровенное предложение, я, как вы видите, встаю на скользкую дорожку, но зато теперь ясны мотивы появления лежащих перед вами папок, ведь так?

Наступила звенящая тишина. Минута шла за минутой, но никто не решался нарушить молчания.

– И каким же образом? – пискнул наконец Престольский. – Каким образом вы передадите нам власть?

– При помощи маленькой, бескровной, камерной революции, – спокойно пояснил советник. – Да-да, именно передам. Я не собираюсь делать тут что-то для себя. Только для вас.

– С чего такая щедрость? – ядовито спросил Минусов.

– На этот вопрос сейчас я вам ответить не могу, – заверил Капризов. – Но будьте уверены, слово я держу.

– А когда ответите? – поинтересовался писатель Стуликов, которому Капризов вдруг стал очень симпатичен.

– Как только вы дадите согласие во всём мне подчиняться и выполнять мои указания.

Крагин усмехнулся.

– Это кот в мешке, Дмитрий Кириллович. Нам нужны гарантии, что это не очередная провокация.

– Ах, ну да, конечно! Разумеется, – спохватился Капризов. – Я ни в коем случае не требую ответа сейчас. Я дам вам время подумать. Только помните, что время дорого. Надо управиться до следующей осени. И чтобы раздумья ваши были сладкими, а также чтобы вы поверили в искренность моих намерений, я кое-что принёс. В качестве, так сказать, задатка.