Памятник В. И. Ленину в Петухово, установленный в 1924 г. (ныне утрачен). Фото автора
Десакрализация Ленина, то есть снятие с него священного нимба, происходит двумя способами. Одни анализируют и оценивают его поступки в историческом контексте, другие распространяют не имеющие фактических доказательств версии и слухи в угоду господствующим взглядам и конъюнктурным интересам. Владлен Логинов справедливо полагает, что искать в политической деятельности Ленина причины сегодняшних российских проблем по меньшей мере недобросовестно, ибо сейчас мы проживаем совсем другое время. Это то же самое, что винить Христа в крестовых походах и кострах инквизиции, хотя и в том, и в другом случаях клялись словом и именем Божиим.
Как ни крути, а страна под названием СССР, ставшая мировой державой, – это наследие Ленина. Большевики отстояли в гражданской войне, отбили у иностранных интервентов и собрали под красное знамя преобладающую часть бывшей Российской империи. И на Тихом океане / Свой закончили поход… А разобрали страну на составные части уже другие люди через семьдесят с лишним лет.
Сейчас говорят, что ленинская идея союза республик стала миной замедленного действия, взорвавшей Советский Союз. Переместить бы такого теоретика в 1922 год и предложить ему обнародовать план административного устройства СССР по образцу прежних губерний николаевской России. Последствия нетрудно представить: взрыв националистических движений и «парад суверенитетов», а может быть – новая гражданская война.
Наверное, кое-кто просыпается в холодном поту, увидев во сне бальзамированного Ильича, грозящего кулачком из саркофага. Поэтому каждый год в канун дня рождения и дня смерти Ленина в информационное поле вбрасывается тема захоронения его тела. О проблемах, которые при этом возникнут, молчат. Допустим, тело Ленина увезли на Волково кладбище и предали земле рядом с могилой матери. Как тогда поступить с Мавзолеем, давно признанным выдающимся архитектурным сооружением? Что делать с советским некрополем – братскими могилами, захоронениями руководителей государства, прахом выдающихся военачальников, учёных, героев, политических деятелей, замурованным в Кремлёвской стене (вот пятёрка самых известных: Чкалов, Курчатов, Королёв, Гагарин, Жуков)? Как обойти действующий закон, который запрещает перемещать прах умершего без согласия родственников?..
Не дело, говорят нам, что в центре Москвы, на главной площади страны, устроено кладбище. Но разве кладбища бывают только на окраинах? Разве не в центре Парижа находится кладбище Монмартра? А могила Наполеона в Доме инвалидов? Молчаливое присутствие погубителя тысяч людей, несостоявшегося завоевателя Европы, сосланного по приговору триумвирата победителей на пустынный атлантический остров, не только не возмущает толерантных французов, но и поддерживает в них память о достославных деяниях своего великого соотечественника. (Кстати, спустившись под землю и увидев чёрный саркофаг под массивной плитой, я подумал, что именно таким может быть разумное решение проблемы захоронения Ленина и судьбы Мавзолея.)
Верховная власть не вмешивается в дискуссии, предпочитая камуфлировать Мавзолей перед парадами. Можно понять это осторожное молчание: кому хочется прослыть осквернителем праха четырёхсот человек?
Напоминая о том, что выставлять покойника на всеобщее обозрение противно христианским обычаям, Русская православная церковь, однако, не возражает против устройства рядом с могилами рок-концертов и ледовых шоу. Наверное, чтобы воздать за грехи прежней безбожной власти и её безбожным служителям.
А ведь Красная площадь с её сложившимся, занесённым в реестр ЮНЕСКО ансамблем, – наглядная иллюстрация популярной идеи неделимости истории Отечества. Здесь мы видим рядом Покровский и Казанский соборы, памятник Минину и Пожарскому, Лобное место, советский некрополь и Мавзолей Ленина, к подножию которого были брошены в 1945 году фашистские знамёна. Отсюда уходили в бой в декабре 1941-го защитники Москвы; сюда без всяких призывов стекались толпы ликующих москвичей 12 апреля 1961 года, в день исторического полёта Юрия Гагарина.
Лично мне очень жаль, что Красная площадь, место священное и особо почитаемое, постепенно превращается в пространство для концертов и развлечений на фоне исторических реликвий. Как будто нет рядом Манежной площади, самим названием указывающей на своё предназначение для зрелищ.
Шорох пера по газетной бумаге
Газета «На смену!» 60-х годов воспитала многих замечательных журналистов и писателей. Назову несколько имён. Михаил Азёрный, Гортензия Владимирова, Галина Мурзинцева, Василий Панкратов, Людмила Соломеина, Станислав Троицкий, Геннадий Чукреев, Андрей Грамолин стали собственными корреспондентами центральных газет. Станислав Самсонов создал в Москве издательство «Либерея», возглавлял журнал «Библиотека», а его жена Ольга Краева вела несколько программ на радиостанции «Юность» в пору её былой популярности. Александр Тихомиров получил известность как тележурналист, Анатолий Курчаткин – как писатель, автор многих книг прозы.
В свердловских СМИ продолжили успешную журналистскую и редакторскую карьеру Евгений Панфилов, Юрий Дорохов, Анатолий Пискарёв, Юрий Черемовский, Жанна Телешевская, Галина Фёдорова, Алексей Нагибин, Вера Коган (Сумкина), Борис Тимофеев, Юрий Бойко, Анатолий Акимов, Николай Кулешов и другие насменовцы, с которыми мне довелось вместе делать газету.
И в моей профессиональной судьбе «НС», где я проработал четыре года, значила не меньше, чем столичные журналы, которым я посвятил без малого сорок лет. Она незабываема и неповторима, как первая учительница, первая любовь, первый ребёнок. Служба в ежедневной газете дисциплинирует мысль, учит писать быстро и коротко, сдавать материал в установленный срок, понимать, что твоё слово есть дело, а за дело надлежит нести ответственность. Широкая тематика газеты дала возможность познакомиться с реальной жизнью в её разнообразных проявлениях и, так сказать, поверить практикой полученные в студенческие годы знания.
По утрам я спешил в редакцию с предвкушением счастливых творческих мгновений. В троллейбусе, не обращая внимания на толчею, воображал, как поднимусь в отдел, достану из стола незаконченный материал и зачеркну прежний заголовок, заменив его только что придуманным.
И вот уже перо поскрипывает по неровно обрезанному желтоватому листу (их готовили в типографии из срыва – повреждённой части разматываемого рулона газетной бумаги), и в памяти всплывают самые нужные и самые точные слова, подсказывая неожиданные повороты сюжета. Происходит то, что выразительно передано в стихотворении Иосифа Бродского:
Человек превращается в шорох пера по бумаге, в кольца,
петли и клинышки букв и,
потому что скользко,
в запятые и точки.
Мой внутренний редактор незаметно присматривает за ходом мысли, чтобы она объезжала места, где скользко, и в то же время не скатывалась в болото восторженного примитивизма. Я играю по установленным правилам, но никого не допускаю в свой внутренний мир, который совершенствую и обогащаю, раздвигая тем самым границы личной свободы.
Нахождение баланса между естественной потребностью выразить себя, беспрепятственно высказываясь по избранной теме, и сдерживающими эту потребность внешними ограничениями является, пожалуй, самым серьёзным испытанием для молодого журналиста. Кажется, мне удалось найти верное разрешение подобного противоречия на базе понимания свободы как познанной и осознанной необходимости. (Мы в университете диалектику учили всё-таки по Гегелю.) Осознание неизбежных политических, правовых и экономических ограничений свободы высказывания даёт возможность журналисту настроиться на рабочую волну, а не на вечную конфронтацию. Это происходит, разумеется, не вследствие философских раздумий, а почти подсознательно, методом проб и ошибок, в процессе осознания своего места в общественной системе и формирования определённой идейной и социальной позиции. Наставления, полученные в процессе учёбы, внешние указания и запреты, соображения материальной и служебной выгоды, уроки собственного жизненного опыта – всё это сплавляется воедино, превращается в психологическую установку, называемую обычно внутренним редактором. Смею утверждать, что такой вывод справедлив для всех эпох и политических систем.
В ходе социологического исследования, проведённого в 2010-х годах фондом «Медиастандарт», журналистов спрашивали, насколько они свободны в своей работе. Оказалось, что их мнения о собственном положении разительно отличаются от мнений о ситуации в журналистском сообществе в целом. Более 80-ти процентов опрошенных заявили, что работа журналиста в России скорее несвободна и несамостоятельна. Главными ограничителями свободы назвали бизнес-структуры, владеющие СМИ, органы власти, существующее законодательство и… всё того же внутреннего редактора.
Но «несвобода» где-то далеко, «у других». А когда речь заходит о собственной работе, оценки меняются. Больше половины респондентов указали, что в их работе много самостоятельности и свободы; противоположное мнение лишь у десяти процентов. Вот он, вечно живой феномен превращения внешних ограничений и побуждений во внутренние установки, оцениваемые как собственные убеждения! Такого журналиста можно, конечно, назвать конформистом, но следует ли так уж решительно бояться конформизма? Кто как не десятки миллионов советских конформистов всех профессий отстроили и отстояли в боях Отчизну?..
Этим успокаивающим пассажем я и хочу закончить главу из истории замечательной газеты с восклицательным знаком, на страницах которой отразилось время – время молодости, труда и первых раздумий о деле, которое избрал.
В 2020 году «На смену!» могла бы отметить столетний юбилей, однако этого не случилось. Вот какое сообщение было опубликовано 26 августа 2009 года на сайте Уральского информационного агентства URA.Ru:
В Екатеринбурге прекращается выпуск легендарной газеты «На смену!».
Предложение для ФПГ: издание можно сохранить.
Выпуск одной из старейших свердловских газет, «На смену!», будет приостановлен. Как рассказала URA.Ru главный редактор издания Тамара Ломакина, с 28 августа впервые за 89 лет «На смену!» перестанет выходить в свет. Это связано с финансовыми трудностями: последние полгода издание боролось с кризисом, но дальше выживать оказалось невозможно. Ранее газета входила в сферу влияния «Газпром Трансгаз Екатеринбург», однако впоследствии оказалась в самостоятельном плавании. «Это не вина местных газовиков, просто есть указание „Газпрома“ избавляться от непрофильных активов», – говорит Ломакина.
Аббревиатура «ФПГ» в заголовке означает, по всей видимости, финансово-промышленные группы – именно к ним обращена последняя мольба, оставшаяся безответной.
Газета с восклицательным знаком ушла в историю.
Наступивший 1968 год оказался последним в моей насменовской биографии. Шарж Михаила Бурзалова
ИСКУШЕНИЕ СОЦИОЛОГИЕЙ
Летом 1968 года я не устоял перед соблазном снова изменить линию жизни. Через четыре года работы в «На смену!» повторять пройденное стало неинтересно, взгляд замылился, перестал чувствовать новизну. Поэтому я без долгих раздумий принял неожиданное предложение заведующего кафедрой теории и практики печати нашего факультета Валентина Андреевича Шандры поступить в аспирантуру факультета журналистики МГУ по целевому направлению Уральского университета. По окончании аспирантуры мне предстояло возвратиться в университет на преподавательскую работу.
Вряд ли привлекла бы меня такая перспектива, если бы не специальность, по которой я должен был проходить научную подготовку. Она называлась «социология печати» и манила лаврами первопроходца. Я мог бы отказаться и по другой причине: нашему первенцу ещё не исполнилось трёх лет, а в ноябре ожидался второй ребёнок. Но моя мама, переехавшая к нам в Свердловск, пообещала поддержку и благословила меня на неизведанный и тернистый путь. На прощальной вечеринке в редакции Валерий Анищенко преподнёс мне от имени коллег оду, в которой сетования на судьбу-разлучницу заканчивались следующим пассажем:
А наши чувства не остынут,
Мы на столе напишем, друг,
Что здесь сидел (профессор ныне)
Коллега наш – А. Полещук.
Что он, набив в «На смену!» руку,
Отсюда двинулся в науку.
Привожу эти строки, чтобы показать, как неосмотрительно самоуверенны бывают поэты, предсказывая будущее.
Явление соцгруппы.
Профессор Прохоров
Факультет журналистики МГУ располагался в те годы в старом трёхэтажном здании постройки архитектора Матвея Казакова на проспекте Маркса – ныне снова Моховой улице. Во внутреннем дворике студентов журфака встречал плодовитый публицист и умелый издатель Герцен. Памятник работы скульптора Андреева появился здесь в 1920-е годы. У противоположного крыла внушительного корпуса, как и следовало ожидать, был установлен памятник Огарёву того же автора.
Интерьер моей второй alma mater находился в явном диссонансе с классическим видом творения Казакова. Длинные коридоры с выщербленным паркетом, пыльные окна и скучные клетки студенческих аудиторий, похоже, считались несущественными подробностями кипевшей здесь интеллектуальной и творческой жизни. В блёклых стенах журфака работали люди, чьи фамилии на обложках учебных пособий я хорошо помнил со времён студенчества, – Розенталь, Вомперский, Западов, Гуревич, Пельт, Черепахов и другие. Факультет возглавлял всеми обожаемый декан Ясен Николаевич Засурский, которого за глаза называли просто «Ясен», и это странное имя казалось специально предназначенным для человека столь редких научных дарований и обаяния. Все знали, что он поступил в институт в возрасте 14 лет, в 21 год стал кандидатом наук, в 38 – доктором, и является крупнейшим в СССР знатоком американской литературы и журналистики. Созерцать такое созвездие достоинств в одном человеке было непривычно выпускнику провинциального университета.
Мой реферат на тему профессиональной ориентации молодёжи, написанный по материалам «На смену!», был принят благосклонно, вступительные экзамены прошли без трудностей.
Как раз во время экзаменов советские танки и воинские подразделения стран-участниц Организации Варшавского договора вошли в Прагу. Газеты ежедневно печатали пространные статьи, речи, репортажи из Чехословакии. Понять суть выдвигавшихся в Чехословакии программ обновления социализма, экономических реформ, преобразований в духовной сфере было трудно, потому что, как издавна повелось, вместо «опасных» документов у нас печатали их критический разбор. Но впереди были вступительные экзамены и тестирование каверзными вопросами, поэтому пришлось просто заучить официальные формулы.
В 60-е годы социология перестала числиться в СССР лженаукой. Она обрела права в академической сфере в виде Института конкретных социальных исследований и Советской социологической ассоциации; социологические подразделения были образованы в Академии общественных наук при ЦК КПСС и в ЦК ВЛКСМ; начались эмпирические исследования с применением социологических методов. Тем не менее место социологии в системе общественных наук оставалось довольно неясным. Ведущие советские обществоведы продолжали считать марксистской социологией исторический материализм вкупе с научным коммунизмом, которые объясняют все общественные процессы с исчерпывающей полнотой и не нуждаются ни в каких дополнительных научных подпорках.
Социологическую группу журфака МГУ возглавлял Евгений Павлович Прохоров, в ту пору кандидат филологических наук и доцент. Он же был основоположником и организатором соцгруппы, как её обычно называли; числилась она в составе кафедры теории и практики печати. В соцгруппе состояли три учёные дамы, недавно удостоенные кандидатской степени, – Алла Верховская, Ирина Фомичёва и Алла Ширяева, лаборант Татьяна Шумилина и сам Евгений Павлович. В 1968 году к ним прибавились четыре аспиранта – Луиза Свитич, Марина Смирнова, Григорий Кунцман и я; позднее с кафедры радио и телевидения к нам перебрался аспирант Валерий Сесюнин.