«Вокруг света» и другие истории

А ведь моё исследование могло бы стать в некотором смысле финальным аккордом нашего проекта. Достаточно было проанализировать факторы, влияющие на результативность информации: роль издателя, авторитет печатного органа, квалификацию журналиста, качественные характеристики сообщения, наличные потребности и интересы аудитории, способность читателей адекватно воспринимать информацию, читательские оценки и прочее. Получилась бы простенькая, но вполне приличная диссертация. Однако амбициозный неофит жаждал открытий…

Решили, что я всё-таки поеду в Шацк, буду набираться опыта в опросах, помогая Луизе Свитич потрошить тамошних журналистов. В том было небольшое утешение.

Я не сразу возвратился в общежитие. Допоздна бродил по городу. В голове вертелось:

Он переделать мир хотел,

чтоб был счастливым каждый,

а сам на ниточке висел:

ведь был солдат бумажный.

Двенадцатого мая, в день рождения, решил избежать объяснений, фальшивых подбадриваний и пожеланий коллег и спозаранку уехал к Самсонову в ЦК комсомола – поработать над его заданием. Заместитель редактора газеты «На смену!» Станислав Самсонов оказался в Москве вскоре после меня. Его приняли на работу в ЦК ВЛКСМ, в отдел по связям с союзами молодёжи социалистических стран (Отдел ЦК – так, с прописной буквой, он шифровался в документах). В обязанности Самсонова входило курирование журналистских обменов между молодёжными изданиями и подготовка обзоров этих изданий. Будучи человеком инициативным, Станислав задумал подготовить брошюру о работе союзов молодёжи соцстран и предложил мне заняться её написанием, намекнув на возможность гонорарного издания в «Молодой гвардии». Материалы были разнокалиберные и неравноценные по качеству: отчёты журналистов и работников ЦК о командировках в страну, справки о беседах с делегациями, приезжавшими в Москву, переводы выступлений молодёжных лидеров и статей из газет. Самсонов выколачивал их из коллег, разыскивал в шкафах среди бумаг и передавал мне.

Как обычно бывает, я увлёкся этой довольно хлопотной работой, которая постепенно стала интересовать меня сама по себе, независимо от того, случится или нет публикация. Кстати, ту брошюру мы закончили и сдали руководству отдела. Через два-три года она была издана, но на обложке почему-то значились другие авторы.

А в тот памятный для меня день рождения, который я провёл в трудах, закончился распитием бутылки водки у Самсонова на холостяцкой кухне. Выслушав мои стенания, он произнёс фразу, которую можно считать циничной, а можно пророческой: «Умный человек после московской аспирантуры в Свердловск не поедет».

Старинный городок Шацк, что на Шаче-реке, выглядел довольно уныло, подобно большинству русских провинциальных городков, оставшихся после многочисленных пертурбаций без своих традиционных занятий и уклада. Нас поселили в школе-интернате, откуда интервьюеры ежедневно совершали рейды в город и близлежащие деревни и сёла. Интервьюерами были студенты, которых наскоро обучили приёмам сбора первичной информации по вопроснику. Разумеется, опросы вели и сами авторы исследований. Пришлось преодолевать немало трудностей – от явного нежелания аборигенов откровенно отвечать на провокационные вопросы незнакомцев до отсутствия нормальной (или любой) еды в столовых и магазинах. Тем не менее, группе удалось опросить около полутора тысяч человек.

Студентка Татьяна Коростикова посвятила трудам и дням социологических добровольцев прочувствованное поэтическое сказание. В нём есть такие строки:

Приспособлялись изучать,

Какая здесь в фаворе пресса —

ЦК о том желает знать

Не из пустого интереса, —

Чтоб содержание газет

И телепередач улучшить…

В авоську – стопочку анкет —

И марш по сёлам… Чтоб прищучить

Реципиентов, в пять утра

В автобус надобно вломиться…

– Анкета? Экая мура!

Над ней же надо час трудиться!

Рязанское лето, несмотря на афронт, который я потерпел на ниве науки, отзывается во мне яркими впечатлениями. В детские годы я немало поездил по стране благодаря тому, что мама, фельдшер железнодорожной больницы, могла ежегодно оформлять бесплатный билет. Но бывать в срединной России никогда не доводилось.

И вот я еду в Спас-Клепики (название-то какое уютное!), чтобы провести там для Луизы Свитич формализованное (то есть с едиными стандартными вопросами и вариантами ответов) интервью с сотрудниками районной газеты. Впервые в жизни вижу из окна настоящую дубраву, тихие речки с заливными лугами; потом въезжаем в Мещёрские болота, где ещё сохранились узкоколейки, построенные для вывоза добытого торфа. Водитель автобуса то и дело задрёмывает, голова его клонится к рулю, и тогда бдительные местные тётки, принаряженные по случаю поездки на базар, восклицают с милой рязанской протяжностью: «Шафё-ёр, ня спи-и!»

Я не случайно выбрал Спас-Клепики. Однажды прочитал у Паустовского, что город стоит на реке Пра с коричневой водой. Необычный цвет объясняется тем, что река вытекает из обширных мещёрских торфяников. Но писатель был здесь в 30-е годы, и я сомневался, что застану ту же картину.

На следующий день спозаранку поспешил к реке. Солнце уже поднялось над крышами, и в его косых лучах я увидел, что у воды действительно коричневатый оттенок. Ложе реки устилал толстый ковёр мха, слегка пружинящий под ногами. От моих шагов поднимались со дна фонтанчики древней коричневой пыли. Я зачерпнул пригоршню мягкой на ощупь воды и долго вглядывался в порханье невесомой торфяной взвеси, не желающей осаждаться на ладонь…

Городок с речкой в травянистых берегах, с длинной бревенчатой гатью через болотистый пустырь и сонными улицами, вдоль которых стояли ещё крепкие старые дома с подклетями, верандами, чердаками и мезонинами, был мало похож на городки Урала и Сибири. Неподалёку от Дома колхозника, где я обитал, обратил внимание на двухэтажное каменное здание. Табличка извещала, что здесь, в церковно-учительской школе, учился Сергей Есенин. Соскучившись на чужбине по родному дому, будущий поэт снаряжал котомку и отправлялся отсюда пешим ходом в село Константиново, впитывая по дороге красоты рязанской земли.

Наша социологическая команда ездила в Константиново на автобусе. После посещения родного дома поэта я долго стоял на высоком берегу Оки, сбегающем к урезу воды жёлтыми, поросшими редкой травой осыпями. Передо мной расстилались дали – голубые, лазоревые, синие, почти чёрные, с жёлтыми солнечными блёстками и редкими штрихами облаков. Они переливались, плыли, дрожали, уходя за невидимую линию горизонта. Пристально, до головокружения, я вглядывался в их немыслимую глубину.

Быть может, именно здесь родились известные строки:

Гой ты, Русь моя родная,

Хаты – в ризах образа…

Не видать конца и края —

Только синь сосёт глаза…

Синь придумал не Есенин, это звонкое и выразительное слово бытовало в языке. Он его знал, а мы знаем только благодаря этому стихотворению.

Сказать, что проникнуться поэзией Есенина, ощутить её неповторимость можно, лишь побывав в его родных местах, – значит сказать банальность. Но банальность суждения не отменяет его истинности. Именно зрительные впечатления и историческая память Рязанщины раскрывают перед нами натуральную, не придуманную ради экзотики чувственность есенинских стихов, в коих естественным образом сливаются славянское язычество и наивное православие, восторг перед непостижимой тайной природы и не знающая пределов отчаянная русская душа. Эта многоликая поэтическая целостность адекватно воплощена в потрясающей оратории Георгия Свиридова «Памяти Сергея Есенина». Я впервые услышал её в зале Свердловской филармонии и с тех пор несчётное число раз слушал дома в грамзаписи и в телевизионных передачах в исполнении хора Владимира Минина.

Оказалось, что знакомиться с рязанской землёй значительно интереснее, чем фиксировать ответы братьев-журналистов на каверзные вопросы. Однако я добросовестно выполнил обещанную Луизе работу и после Спас-Клепиков побывал с таким же заданием ещё в двух районных редакциях.

Неожиданное предложение

Последняя аспирантская осень не принесла никаких перемен. Коллеги начали готовить результаты полевых работ к обработке на ЭВМ, и от этого я стал ощущать себя в соцгруппе лишним. Разрабатывать новую тему диссертации было поздно, мои научные занятия потеряли смысл, а бездельное пребывание на восьмом этаже корпуса «Д» и общение с охваченными научной лихорадкой однокашниками становилось день ото дня мучительнее. Я не знал, как быть. Надо было возвращаться в Свердловск, к безденежной семье, но вернуться в родные палестины после позорного провала и слоняться по редакциям в поисках работы было невыносимо стыдно.

И тут чуткая судьба бросила мне спасательный круг: Самсонов сообщил, что меня хочет видеть Житенёв, и намекнул, что речь, вероятно, пойдёт о будущей моей работе.

Владимир Житенёв, секретарь Свердловского обкома комсомола, был избран секретарём ЦК ВЛКСМ в декабре 1968 года. В его ведении находились студенческий отдел и группа по работе с молодыми учёными. Я познакомился с Житенёвым в 1964 году на совместной вечеринке работников обкома комсомола и членов редколлегии «На смену!» Замысел дружеской встречи, приуроченной к дню рождения ВЛКСМ, состоял в том, чтобы сблизить на неформальной основе пишущих и руководящих товарищей ради пользы общего дела, тем более что в редакцию пришло много новичков. Из официального приглашения следовало, что мне предстоит явиться с женой в условленное время по адресу: «Улица Чапаева, 16». Адрес вызвал у нас некоторое удивление. Оказалось, что обкомовцы устраивают праздничный вечер не в каком-нибудь ресторане, а в столовой студенческого общежития университета – той самой, где до недавнего времени кормились винегретами и котлетами мы, обитатели этого общежития. И так же, как в студенческой компании, каждый участник вечеринки должен был сделать денежный взнос.

После двух-трёх официальных тостов компания разогрелась, все стали чувствовать себя свободнее. Вскоре в центре внимания оказался Владимир Житенёв, 26-летний второй секретарь Свердловского промышленного обкома ВЛКСМ (ещё не все новации Хрущёва были отменены). Громким голосом он произносил поздравления, рассказывал какие-то истории, подавал остроумные реплики, делал понятные коллегам намёки, первым выводил жену на танцевальный круг, с энтузиазмом пел в нестройном комсомольско-журналистском хоре. Однако всё это нисколько не напоминало ухищрения штатного затейника, видно было, что Житенёв по натуре человек открытый, азартный, деятельный.

Все, кто знал Житенёва, сочли совершенно закономерным его избрание в декабре 1964 года первым секретарём обкома, воссоединённого в прежнем обличье из двух половинок. Тут, на мой взгляд, многое сыграло роль – и его профессионализм, обеспечивший быстрый служебный рост (успешная работа секретарём комитета комсомола УПИ, в горкоме и обкоме комсомола), и в не меньшей степени его лидерские качества, честное служение своему делу. В годы учёбы в УПИ Житенёв проявил себя как подающий надежды специалист по редкоземельным элементам и одновременно как студенческий лидер. Он предпочёл аспирантуре комсомольскую работу. Я уверен, что такой выбор соответствовал его потребности находиться среди молодёжи, помогать вступающим в жизнь людям становиться образованнее, честнее, трудолюбивее, счастливее.

Быстрый карьерный рост, обретение жизненной и профессиональной зрелости не сделали из Житенёва комсомольского чинушу, он остался искренним и притягательным человеком. Показательно, что у журналистов «На смену!», в том числе у тех, кто ходил в скептиках и фрондёрах, Житенёв пользовался уважением: «Настоящий мужик!»

Я не раз заходил к нему по редакционным делам и всегда встречал доброжелательный приём и понимание. Несколько раз подготовил по его просьбе большие материалы, не интересуясь, для какого выступления или статьи они потребуются. Видимо, моя проба пера как спичрайтера пришлась ему по вкусу. Думаю, он испытывал ко мне и чисто человеческое доверие. Однажды коллеги делегировали меня к Житенёву из-за назревания в редакции крупного конфликта, и благодаря его вмешательству конфликт рассосался, не перешёл в острую фазу…

И вот я в кабинете на третьем этаже здания с закруглённым фасадом, что на углу улицы Богдана Хмельницкого и проезда Серова – нынешних Маросейки и Лубянского проезда. Без сомнения, не мой скромный послужной список, а наше давнее знакомство и доверие ко мне сыграли решающую роль в том, что Житенёв протянул мне руку, когда я пребывал в состоянии растерянности и тоски, – предложил мне поработать у него референтом.