1985, или Полевой сезон

Часа через три он проснулся из-за топота ног. Все его собратья по общежитию давно уже встали и теперь носились взад-вперёд по кухне в поисках съестного. За окнами было белым-бело из-за свежевыпавшего снега. Накинув халат и войдя на кухню, Захар поморщился – там столбом стоял табачный дым. Он не был заядлым курильщиком, сигареты всего лишь помогали ему справляться со стрессом. Радиоточка по-прежнему валялась на полу. Одетая и умытая Танюха выглядела уставшей от жизни голливудской звездой. Улучив момент, Захар шепнул Феде:

– Где ты всё-таки её раскопал?

Фёдор любил прихвастнуть своим богатым жизненным опытом. Быстро взглянув на Татьяну, он подмигнул ей и скабрёзно засмеялся:

– Нам этого добра, Захарушка, искать не нужно. Оно само нас находит! Учись, пионер. Вот скажи мне, мил-человек, закрыл ли ты после нашего сабантуя внешнюю дверь, когда мы по комнатам разошлись? Ты ведь последний на кухне оставался. Нет? То-то и оно! Барышня эта живёт во-он в той пятиэтажке, про общагу нашу знает с детства. Как только у неё по пьяни в одном месте защекотало, так она к нам и пришла. Дверь-то не заперта, да и ставни открыты. Заходи, не хочу. Прямо в валенках ввалилась в нашу комнату, разделась и в первую же попавшуюся кровать плюхнулась. В кровати был я, а мог бы оказаться Игорь. Или ты.

От этой перспективы Захара передёрнуло. Он промолчал и подошёл к столу пить чай с найденными в шкафу сушками. После встречи Нового года напрасно надрывавшийся холодильник был совершенно пустым.

Заморив червячка, он решил съездить в центр города. Захотелось чуток освежиться, а заодно и прикупить чего-нибудь съестного. Ближайший продовольственный магазин был закрыт из-за праздника. Шишковские улицы ещё пустовали. По дороге, спускавшейся к трамвайной остановке, ему попались лишь шумная собачья свадьба да двое ребятишек, катавшихся на санках. В промороженном трамвае с заиндевевшими стёклами почти не было пассажиров. Несмотря на это, водитель-новичок пунктуально объявлял все остановки – улица Сенчихина, универмаг «Юбилейный», Элеватор… На площади Советов Захар вышел. В лицо ему дунул сильный ветер. В овчинном кожухе и купленной на барахолке шапке из собачьего меха холод почти не ощущался. «Сибиряк – не тот, кто не мёрзнет, а тот, кто тепло одевается» – привычно мелькнула старая присказка. Он заехал сюда из-за вспомнившейся студенческой традиции собираться первого января на Красной площади, у Лобного места. Сокурсник Боря называл те сборища «встречами у лобка».

Рядом с остановкой, у газетного киоска, оживлённо и матерно разговаривали русский парень, по виду типичный пэтэушник, и светившаяся восточным шармом девушка-метиска. Чуть поодаль тесным кругом стояли подвыпившие подростки. Они курили, поминутно сплёвывали на тротуар и громко смеялись. Захар свернул за угол, прошёл мимо кинотеатра «Прогресс» с висевшим на фасаде плакатом «Народ и партия едины!», пересёк безлюдную площадь Советов и приблизился к стоявшей на высоком гранитном постаменте огромной голове Ленина. «Написано ли в книге Гинесса, – подумал он, – что это самая большая в мире скульптурная голова Ленина?». Вождь с лёгким бурятским прищуром смотрел в коммунистическое будущее, не замечая огромной снеговой тучи, нависшей то ли над городом, то ли над всем его детищем – Советским Союзом. Ни сам Захар, ни его друзья почти ничего не знали и знать не хотели о тучах, ходивших над СССР. Простые люди жили, не задумываясь о будущем страны. Многие не затрудняли себя мыслями и о настоящем. Главное – соблюдать неписаные правила, чтобы тебя никто не трогал. «Овощи…» – говорил о таких Захар, но на самом деле и сам он жил так же. Несмотря на смерти Брежнева и Андропова, на немощность престарелого Черненко, установившийся уклад казался незыблемым и вечным. К старым генсекам давно привыкли, как свыклись и приспособились к единственной непогрешимой компартии, мизерным зарплатам и полупустым магазинам.

Резким порывом ветра с макушки Ленина сдуло снежную шапку. Снежинки, поблёскивая в свете бившего от земли прожектора, медленно посыпались на Захара. Он словно очнулся, сбросил минутное оцепенение и, сказав про себя: «Две трамвайные остановки для полевика-геодезиста – не расстояние», направился пешком в сторону универмага «Юбилейный». И сам универмаг, и соседний продовольственный магазин были ожидаемо закрыты, но у входа в «Юбилейный» перебирала из-за холода ногами немолодая женщина-бурятка с огромной алюминиевой кастрюлей, стоявшей на перевёрнутом деревянном ящике. Судя по всему, женщина только что там появилась. Со всех сторон к ней торопливо подходили прохожие, некоторые издалека кричали: «Что дают?». В кастрюле лежали невесть кем пожаренные, но аппетитные увесистые чебуреки. «Чудеса ещё встречаются», – подумал Захар, и быстро встал в мгновенно образовавшуюся очередь. Горка чебуреков таяла на глазах, но ему повезло. Расплатившись за десять штук, он положил их в полиэтиленовый пакет и повернул было к трамвайной остановке, но тут же остановился, услышав за собой знакомый голос:

– Какие люди в Голливуде!

Рядом с ним, добродушно улыбаясь, стоял его бывший рабочий Никита Уваров, молодой рыжебородый улан-удэнец со сложной судьбой, не помешавшей ему прослыть отъявленным весельчаком и балагуром. Они вместе, два сезона подряд, проработали на Байкале.

– Привет, Никита! Ты-то что здесь потерял?

– Паря, да ты каво, моя? Забыл, что я живу рядом с «Юбилейным»?

– Точно! А чо голоуший ходишь? Где твоя шапка? У тебя пар из ушей идёт!

– Захар, только не начинай учить меня уму разуму. Я всё-таки старше тебя на целый год! Сняли добрые люди в новогоднюю ночь. Вышел из дома, сел на лавочку покурить и прикорнул маленько. Проснулся – шапки нет.

Они вместе пошли к трамвайной остановке.

– Ну, что там нового в экспедиции? – поинтересовался Никита. Он был сезонным рабочим, но знал многих шоферов, вездеходчиков, техников и инженеров.

– Да всё как обычно. Камеральные работы… Я, возможно, в партию Петровича перейду. Говорят, в Амурской области будет новый объект. А ты? Как ты-то сам?

Никита улыбнулся ещё шире.

– Захарка, не поверишь. Женюсь! Надоело по бабам шастать. Уже два раза от триппера лечился. Придёшь на свадьбу? Официально приглашаю. В феврале!

– Конечно, приду! А кто твоя пассия? Вы давно знакомы?

– Три недели. Ну что ты на меня уставился? Сказал – надоела холостяцкая жизнь. А девушка хорошая, из района. Она к дяде приехала, моему соседу, а он умотал куда-то. Ночь на дворе, стоит на лестничной площадке, плачет… Я её и приютил. Вон твой трамвай идёт. Ну, давай, дорогой. Приглашение вышлю!

У Никиты был большой козырь в борьбе за женскую ласку – собственная однокомнатная квартира, доставшаяся ему после смерти матери.

Двухэтажное здание топографо-геодезической экспедиции, в которой работал Захар Сазонов, располагалось в другом конце города, в глухом переулке с романтическим названием Тупик суконной фабрики. С детства будоражившее воображение слово «экспедиция» означало именно название конторы, а не дальние странствия и работу вдали от дома. Последнее геодезисты и топографы заменяли коротким, но ёмким словом «поле». Весь январь Захар занимался рисовкой рельефа для будущих карт байкальского дна. От бесконечных горизонталей, которые надо было намечать и вырисовывать карандашом на квадратных белых планшетах, рябило в глазах. Особенно тяжело приходилось после обеда – монотонная работа быстро клонила ко сну. Камералка для полевика – межсезонье, вынужденный перекур между полями. Хочешь не хочешь, а результаты полевых измерений надо обработать, сдать в отдел технического контроля и использовать дальше по технологической цепочке. Но в воздухе уже витали разговоры о новом сезоне.

Предчувствия Захара не обманули. Вскоре его перевели из «байкальской» в другую партию, начальником которой был опытный полевик, сорокалетний Сергей Устюжанин. Все работники экспедиции, за исключением руководства, звали его только по отчеству – Петрович. Из-за любимой присказки к нему также приклеилась кличка «Ясен пень». Немногословного, делового и рассудительного Петровича ценило начальство и уважали коллеги. Попасть в его партию считалось большой удачей. В первый свой сезон, на Байкале, Захар был простым исполнителем, во второй сезон его самого назначили начальником партии. Но ему не хватало жизненного и производственного опыта, поэтому ещё в декабре он сам попросился в отставку. В этом году появилась возможность снова проявить свои инженерные таланты в одной из бригад партии Устюжанина. Ларчик открывался просто. Его, морского геодезиста, перевели к Петровичу для выполнения топографической съёмки дна Зейского водохранилища, расположенного в далёкой Амурской области.

Захар мечтал одновременно и о новых таёжных впечатлениях, и о спокойной семейной жизни, не замечая, что эти две мечты противоречат друг другу. Фёдор, с которым он поделился однажды своими мыслями, съязвил:

– Ты, Захарка, хочешь совместить полевую жизнь с половой. Так не бывает! Надо выбирать.

В пятницу после работы большинство сотрудников экспедиции собралось в актовом зале. Общество «Знание» организовало встречу с двумя холёными и хорошо одетыми женщинами, только что вернувшимися из поездки в США. Кто и зачем их туда отправлял – никто не знал, но все догадывались. Люди понимали, что «Знание» говорит лишь то, что одобрено партией, но всё равно было любопытно. Само слово «Америка» уже интриговало. Лекторши по очереди несли дежурную чушь о классовой борьбе и антиправительственных митингах американских трудящихся.

– Двухминутка ненависти, – шепнул Захару интеллигентного вида бородатый радист, сидевший рядом с ним. – Читал?

– Нет. А что это?

– Оруэлл. «1984».

Одна из женщин, выглядевшая помоложе, решилась поделиться впечатлениями от поездки к фермеру, с какого-то перепугу ставшему активистом левого движения. Её поразили невероятных размеров, чистые и упитанные свиньи в его свинарнике.

– Ростом с нашего телёнка! – всплеснула она руками.

– А люди-то как там живут? – не удержалась пожилая уборщица Маруся.

– Люди? – замялась лекторша. – Люди выживают!

Февраль

В просторной будке грузовика, приспособленного для перевозки людей, ехали, оживлённо переговариваясь, человек двадцать работников экспедиции. После работы машина развозила их по домам. Одни выходили у ведомственной пятиэтажки на Саянах, другие – в районе Элеватора, третьи ехали до самого конца, до общежития на Шишковке. Машина отправлялась от самого порога родной конторы. Добираться на ней было намного быстрее, чем ехать с пересадками на переполненном общественном транспорте.

Возвращался домой и Захар Сазонов. Он чувствовал себя совершенно разбитым – не столько от напряжённого рабочего дня, сколько от беcсонной ночи. Сосед по общежитию Фёдор Толстихин совсем сошёл с тормозов – пил, не просыхая, уже вторую неделю. Вчера вечером к нему пришла Танюха, на удивление трезвая и из-за этого похорошевшая. Ни Игоря, ни Айдара дома не было. На скорую руку пожарили яичницу с колбасой и сели ужинать. Слово за слово, рюмка за рюмкой… и всё бы ничего, если бы Танюху быстро не развезло. Она придвинула стул поближе к Захару, по-свойски положила руку на его колено и начала приставать с идиотской просьбой – рассказать по секрету, насколько опытной в постели была его жена. Пришлось послать её к чёрту, встать, пожелать всем спокойной ночи и запереться в своей комнате. Но спать почти не пришлось – из кухни ещё долго доносились то отборная ругань Фёдора, то громкий визг Татьяны. Потом всё стихло, но через час-другой в соседней комнате началось нечто невообразимое. Сначала ритмично заскрипела кровать, потом по комнате заходили, затопали, поднялся шум, а в стену полетели тяжёлые предметы. При этом Танюха так истошно кричала, что Захару пришлось выскакивать и успокаивать разбушевавшегося Фёдора.

Теперь же, прислонившись спиной к переднему борту машины и нахлобучив на глаза собачью шапку, он вслушивался в ровный гул мотора и пытался привести в порядок разбежавшиеся мысли. Рядом с ним две немолодые женщины вполголоса обсуждали замершую очередь на жильё. На другой лавке бывалые вездеходчики рассказывали анекдоты про Брежнева, то и дело взрываясь заразительным хохотом. Остальные пассажиры дремали.

Глядя со стороны на ушедшего в себя Захара, трудно было вообразить, что внутри у него всё клокочет. Копаться в себе он привык давно – если не с детства, то с первых студенческих лет. Это был бесконечный процесс познания себя и своего места в мире. Едва в его голове складывалась более или менее цельная картина, как тут же новая мысль, новый взгляд на старую мысль или новое эмоциональное переживание вдребезги её разрушали. Потеряв внутренний мир с самим собой, он из обломков разбитой картины составлял новую, более объективную. Излишек интеллекта сильно мешал Захару в повседневной жизни. У него было гораздо меньше друзей, чем у многих его сверстников. Но эта инстинктивная избирательность часто давала осечку в отношениях с хорошенькими девушками. Принцип «чем умнее, тем избирательнее», справедливый для общения с мужчинами, с женщинами не срабатывал и перерождался в диагноз «чем умнее, тем глупее».

В его памяти снова, день за днём и месяц за месяцем, всплыли годы, прожитые в Забайкалье. Хотелось разобраться в прожитом, понять, что к чему, отделить мух от котлет. Но сделать это не удавалось, потому что он постоянно скатывался на одну и ту же мысль – кто виноват в его семейном фиаско и как разрубить этот гордиев узел. Скоропостижный брак и неожиданный разрыв с Алиной, показавшей спрятанные за подкрашенными губками острые зубы, нарушили все его умозрительные конструкции. Возвращение в суровую, как правда жизни, мужскую общагу тоже не добавляло оптимизма.

Проблема была не только в Алине. Захара давно уже занимала мысль о фантастической нелепости, иррациональности окружавшего его советского бытия, о всё большей и большей недоступности ещё вчера казавшегося близким идеала «нормальной жизни». Закутавшись в тулуп и закрыв глаза, он в который раз взялся описывать и уточнять для себя этот размытый идеал. Первым делом в голову почему-то пришла высмеиваемая в «Крокодиле» и «Фитиле», называемая мещанской, а на самом деле естественная человеческая мечта о собственной благоустроенной квартире с обстановкой, машине и даче. Допустим, о машине и даче он никогда всерьёз не думал – не до этого, да и всему своё время. Но отдельное жильё требовалось позарез. Как-то раз Захар прочитал в газете «Труд» заметку о том, что по закону молодые специалисты в первую очередь должны обеспечиваться квартирами. Председатель профкома, которому он показал статью, посоветовал сходить с этой газетой в туалет.

Что там ещё? Понятно, что «нормальная жизнь» невозможна без интересной работы, желательно по образованию, по специальности. С этим проблем вроде бы нет. Хотя тоже как сказать… Если бы всё на работе зависело от его знаний! Взять хотя бы прошлый полевой сезон. Тогда дело не заладилось из-за маломощного советского эхолота, который годился разве что для измерения глубины дворовой лужи, но никак не Байкала. Вдобавок под конец сезона пьяный капитан умудрился продырявить о прибрежные камни экспедиционный гидрографический катер. А на лодку эхолот не поставишь. Ему, новоиспечённому начальнику партии, пришлось рыскать по всему побережью в поисках хоть какого-нибудь завалящего судёнышка. Так ничего и не нашли, а в результате произошло самое страшное – не выполнили годовой производственный план!

Для «нормальной жизни» нужны и деньги, куда без них? Ежу понятно, что работа должна быть не только интересной, но и хорошо оплачиваемой. А с этим большие проблемы. В поле ещё ничего, там сдельная система оплаты, от весны до осени кое-что набегает. Хотя… в отпуск домой слетал, и всё куда-то рассосалось. Зимой же полная задница – посиди-ка на повремёнке! Со ста двадцатью рублями в месяц не так-то просто свести концы с концами. Одежду и обувь в магазине не найдёшь, на барахолке дерут втридорога. А магнитофон? А проигрыватель? А, пардон, в ресторан сходить? В монахи он не записывался. Ну да бог с ними, с деньгами. Что там ещё нужно для полного счастья? Любимая женщина, семья, дети… О детях пока промолчим, не до них, а вот с семьёй пробовали – не получилось! И опять в голове засверлила та же мысль – как ни крути, а для достойной жизни нужен свой угол. «Но ведь можно самореализоваться и в общежитии?» – неуверенно пискнул внутренний голос, на что вся его натура тут же возмущённо зарычала: «В общаге рассчитывать на духовную жизнь просто смешно. Там дай бог просто выжить!».

Вспомнился сосед по комнате, казах Айдар. На первый взгляд, неплохой парень – хоть и косит под Джеки Чана, но толковый топограф, книжки о буддизме читает… Вот только дёрганый какой-то, закомплексованный, неадекватный. В прошлое воскресенье, едва за окном начало светать, заявил ни с того ни с сего:

– Захар, пойдём бурят бить?

Каких бурят, за что их бить, и тебе ли, казаху, этим заниматься? Так ведь нет, не послушался, хотя был совершенно трезвый. Знать, давно решил. Буркнул что-то едкое, наспех оделся и пошёл на трамвайную остановку. В городе обошёл своих корешей, нашёл нескольких земляков, и вечером немалой толпой заявились в ближайший молодёжный бар. Там для отвода глаз взяли по коктейлю, а потом одну за другой распили несколько бутылок водки. Довели себя до кондиции и во время перекура в коридоре затеяли-таки драку с одним, тоже подвыпившим, бурятом. Но сколько в Бурятии казахов, а сколько бурят! За пострадавшего земляка тут же заступились свои, причём не только буряты, но и русские. В один момент собралась толпа и началась грандиозная война миров. В конце концов кенты Айдара сумели вырваться и под всеобщее улюлюканье позорно убежали, а его самого избили так, что администрации бара пришлось вызывать скорую. До сих пор лежит, бедолага, в республиканской больнице со сломанным ребром.

А с флегматичным Зябликовым приключилась другая история. Когда Фёдор на две недели уехал в командировку в родную Читинскую область, Игорь привёл после работы из какого-то злачного места молоденькую русскую девчонку и целую ночь с ней прокуролесил. Та вовсе не дорожила своей невинностью, скорее наоборот. Без году неделя, совсем подросток, но себе на уме. Через неделю она сама пришла к нему и осталась уже на все выходные. Они пили на кухне и запирались у Игоря, снова пили и снова уединялись – нисколько не стесняясь Захара, закрывшегося в своей комнате. В воскресенье вечером утомившийся от двухдневной камасутры Игорь проводил её до трамвайной остановки, думая, что навсегда, но у шагавшей рядом пигалицы были другие планы. Через несколько дней вечером на чёрной «Волге» приехал её отец, оказавшийся инструктором горкома КПСС. Он полчаса кричал на всю общагу, что девочке всего шестнадцать лет и что он посадит Игоря за совращение малолетних, если тот не женится на ней или не возместит моральные убытки. Перепуганный Игорь согласно кивал головой, а на следующий день выпросил в отделе кадров отпуск без содержания и тут же уехал на автобусе к родителям в Гусиноозёрск – пережидать грозу.

Машина замедлила ход и в последний раз остановилась. Шофёр вышел из кабины, постучал кулаком по борту и громко крикнул:

– Шишковка! Выходи по одному!

Захар ступил на землю последним. Он размял ноги, закурил и нерешительно покосился на двухэтажную белую сталинку. Это было женское общежитие цеха камеральных работ, куда его не раз звали на чай знакомые девчонки. Однако здравый смысл возобладал, он отвернулся от ярко освещённого окна и по узкой улочке пошёл вверх по склону, в сторону своей холостяцкой казармы. На кухне сиротливо горела тусклая лампочка. Фёдор, одетый и в сапогах, спал у себя перед включенным телевизором. Захар быстро сварил сосиски с макаронами, вскипятил чай и, наскоро поужинав, уединился в своей комнате. Ему не терпелось дочитать «Записки из Мёртвого дома». Достоевского он полюбил ещё на первом курсе за близкий ему психологизм, а эту книгу купил на днях в центральном книжном магазине, отстояв полчаса в очереди. В чтении он был гурманом, методично следовавшим своей давно составленной программе – увы, совершенно нереальной из-за фактического отсутствия большинства книг. Причём их не было не только в книжных магазинах, но и в городских библиотеках. В прошлом году его даже вызывал на ковёр начальник экспедиции из-за доноса, поступившего из одной библиотеки, в которой он требовал книгу Оруэлла «1984». Ему тогда и в самом деле казалось странным, что в 1984-м году у него нет никакой возможности прочитать одноимённый роман.