Бармен из Шереметьево. История одного побега

– Ну зачем же ты открываешь уже четвертую банку пива?, – хочет он сказать Мартину, но, понимая что это закончится очередным скандалом, Рюб молчит. Молчит и младшая – она напросилась проводить брата, сидит тихо на заднем сиденье и ужасно жалеет что поехала: эти двое всё время ругаются. Вообще-то, если честно, то она рассчитывала доехать до Касселя и остаться у подружки с тем, чтобы папа ее подобрал на обратном пути, но теперь ей и заговорить об этом страшно – такое тут висит безмолвное напряжение. Впереди появляются первые указатели на Кассель – ровно полдороги от дома Рюбов в Брауншвайге до Франкфурта и маленькая Эмма решается:

– Папа. Ты должен завезти меня к Стелле.

– А ты что с ней созванивалась?

– Да. Вчера и сегодня. Она меня ждет.

Папа неожиданно соглашается – он ещё надеется на разговор с сыном и лучше если это произойдёт без младшей.

Через десять минут мерседес, зашуршав гравием, остановился у большого красного дома с острой крышей.

– Мы провожаем Мартина в Советский Союз!, – закричала Эмма своей подружке. Стелла с мамой подошли к машине, но Мартин не смог подняться – он уже был пьян.

– И ты даже не обнимешь сестрёнку?, – с нарастающим раздражением спросил отец.

– Я обниму её когда вернусь, – нашелся Мартин и помахал рукой. Девочки побежали в дом.

– Через пять часов!, – крикнул старший Рюб, – я заберу ее через пять часов.

Всю оставшуюся дорогу отец и сын не проронили ни слова.

– Где? В какой момент и как я его потерял?, – в тысячный раз думал Рюб и не находил ответа. Мартин рос нормальным, немного замкнутым парнем. Увлекался механикой, но не той что требует чертежей и аналитического мышления – ему нравилась видимая и понятная механика. В Брауншвайге есть прекрасный Технологический Университет, но Мартин учиться не стал, а предпочел уехать в Вольфсбург, где начал работать наладчиком конвейерных линий в концерне Фольксваген. Отец пару раз навещал его и остался очень доволен – сын и ещё трое парней снимали большой дом, где каждый имел свою комнату с удобствами. Жили дружно, по вечерам пили пиво в большой гостиной, смотрели телевизор или шли бродить по Порше Штрассе, недавно переделанную в пешеходную зону. Но ничего не длится долго когда тебе двадцать лет и вскоре на место уволившихся одного за другим приятелей въехали двое рабочих-итальянцев значительно старше Мартина по возрасту. В доме стало скучновато, монотонная работа тоже не радовала. Вечерами Мартин все чаще наливался пивом в одиночку. Сам ли он ушел из Фольксвагена, или же был уволен – неизвестно, но к Рождеству 1980го года он вернулся домой и, по протекции отца, был принят наладчиком в Ziemens AF. В Брауншвайге за близость к границе с Восточным Блоком правительство платило неплохую надбавку и Мартин ничего не потерял в деньгах, но вот характер его окончательно испортился – он стал замкнут, в разговорах язвителен и только младшая сестренка могла найти с ним общий язык. Женщин он избегал, считая что большие залысины делают его непривлекательным в их глазах.

– Вот это всё, что я от тебя унаследовал, – сказал он как-то отцу, глядя в зеркало на свои редкие волосы.

Летом 1981го завод получил заказ на установку конвейерной линии в СССР и Мартин неожиданно согласился на длительную командировку в город Свердловск, о котором раньше никогда и не слышал. Впрочем, вскоре передумал и …передумал вновь, решив-таки лететь в эту огромную и странную страну, где 36 лет назад был убит отец его отца.

– Вы едете в Советский Союз работать. Зарабатывать деньги. Не пытайтесь играть Джеймсов Бондов, не задавайте русским вопросов, выходящих из темы вашего пребывания в их стране, – говорил представитель Федеральной разведывательной службы (БНД) Германии и продолжил, – самое главное это не дать себя скомпроментировать, не попасть в капкан КГБ. Практика показывает, что это легко достигается концентрацией внимания на работе и лимитированием всех контактов с советскими гражданами. Позволю себе повториться что развитие дружбы между народами СССР и ФРГ не является вашей задачей – оставьте это артистам, музыкантам, писателям и дипломатам! Если все же кто-либо из вас окажется в плохой ситуации, когда советские власти будут предлагать вам сотрудничество – мы хотим об этом знать! Помните – Федеральное Правительство Германии всегда на вашей стороне и будет бороться до конца, безотносительно того была ли компроментирующая ситуация искусственно спровоцирована КГБ, или же вы ее создали сами, по своей вине. Но мы должны об этом знать! Мы просто обязаны это знать!

В Шереметьево бригаду встретил угрюмый господин Лемке из Посольства ФРГ. Он пожал каждому руку и раздал всем карточки с телефонами дипмиссии. На обороте карточек стоял маленький штамп с двумя московскими телефонами самого Лемке – прямым рабочим и домашним.

– Звоните мне в любое время, если того потребует ситуация, но только не по производственным вопросам – я в этом ничего не смыслю!, – объявил он, подмигнул, и инженеры понимающе засмеялись. В Свердловск, однако, Лемке не полетел, хотя и оставался в Шереметьево до конца пересадки группы на рейс до аэропорта Кольцово. Уже довольно давно он был, что называется в официальной терминологии КГБ «установленный разведчик». Этот негласный титул присваевается работникам посольств и дипломатам после тщательного изучения их деятельности. Списки установленных разведчиков ждут своего часа – до осложнения отношений, либо какого-нибудь международного скандала. Тогда «установленные» разом высылаются. Лемке же пока такое не грозит – отношения с ФРГ хорошие, вот и новенький аэропорт этот построен западными немцами. По слухам, циркулирующим в шпионских кругах, существует негласная рекомендация Андропова не усердствовать с высылкой «установленных». В этом есть своя логика – ведь на место высланного приедет другой, про которого ещё ничего не известно, а этот уже почти родной – неплохо изучен и местами предсказуем. Тем не менее на Урал господина Лемке не пустили бы ни при каких обстоятельствах.

В Свердловском аэропорту гостей встретили две переводчицы с убогим немецким и пригласили в абсолютно новенький, пахнущий сырой резиной, автобус. Гостям объяснили, что таких автобусов два и они закреплены за группой на все время контракта. Мартин с любопытством смотрел на мелькающие за окном стройки и бесконечные кривые заборы. Через полчаса, однако, визуальное знакомство со столицей Урала пришлось прекратить – окно залепилось брызгами грязи: город в ней утопал, снега тут ждали как избавления. Группу разбили на две части – двенадцать человек поселили в гостинице Центральная, остальных на третьем и четвертом этажах гостиницы Большой Урал. Инженеры получили индивидуальные номера, наладчиков расселили в двухместные. Гостиничные номера в классификации КГБ делились на «оборудованные» и «необорудованные». Иностранцев категорически запрещалось селить в необорудованные системами контроля номера.

Соседом Мартина оказался пожилой турок из Мюнхена – иммигрант в первом поколении. Неприятно удивил более чем скромный размер комнаты. Вдоль всей стены над изголовьем кроватей в номерах проходила декоративная деревянная панель. Панель эта, полая внутри, на самом деле являлась частью довольно сложной системы прослушки. Турок об этом не имел ни малейшего понятия – он сразу поставил на панель в ряд пять фотографий своих детей, развернул маленький коврик и стал молиться, давая Рюбу понять, что никаких общих интересов у них быть не может и, поэтому, общение лучше свести до минимума. Мартин, впрочем, интересовался не Исламом, а выпивкой и тут открылись серьёзные проблемы: алкоголь купить было почти невозможно. Впрочем, не только алкоголь – в магазинах столицы Урала было, что называется – шаром покати. Центральный Гастроном города находился прямо перед гостиницей, при этом ничего съедобного там купить было нельзя. Мартин не был стеснен в средствах, но потратить марки в Свердловске было просто невозможно. Неважно сколько марок лежит на твоем счету, если их нигде не принимают. Менять же валюту на рубли по оскорбительно низкому официальному курсу не имело никакого смысла. В Москве с её «Березками» иностранцу жить было не так тягостно, но в Свердловске не было ни одного магазина этой сети – город был, как тогда говорили, «закрытый». Впрочем, вскоре эту проблему удалось частично решить. Немцам выдали чеки Внешторга, которые принимали на четвёртом этаже магазина Пассаж в специально оборудованной закрытой секции. Ирония была в том, что выпускались эти чеки и боны для оплаты труда как раз таки советских граждан за рубежом, а не наоборот, но деваться некуда – оставить западных немцев один на один с пустыми полками свердловских магазинов было нельзя и часть зарплаты было решено выдавать чеками. Ассортимент товаров в этой закрытой секции мог вызвать шок у рядового свердловчанина – там были сырокопченые колбасы, крабы и шпроты, сыр и другие продукты длительного хранения. Тут же продавалась одежда и электроника. Рюб сразу купил две картонных коробки чешского пива и другой алкоголь.

Работа была организована в две смены и жильцы номеров почти не видели друг друга – наладчиков нарочно распределили так чтобы один работал днём, а второй в ночную смену. Кормили по специальным талонам в ресторане гостиницы – опытнейшая метрдотель Жанна Матвеевна удивительным образом запомнила всех немцев в лицо и мгновенно усаживала за столик. Справедливости ради следует заметить, что отличить западного немца от коренного уральца в Свердловске 1981го года было не такой уж сложной задачей. Мартин сдружился с ресторанным барменом Сашкой и часами просиживал за стойкой, наливаясь алкоголем. Было этому бармену лет сорок, у него отсутствовала ступня правой ноги, что не мешало ему оставаться довольно заметной фигурой в городе – Сашку хорошо знали и менты, и воры, и каталы, и, безусловно, кэгэбэшники. Именно у него в баре Мартин познакомился с наигранно печальной девушкой по имени Галя, за что последняя впоследствии «забашляла» бармену стандартные пятнадцать рублей.

Грустная Галя не всегда была проституткой – себя она искренне считала жертвой первой, несчастной любви. Нежный юноша, на два года моложе рассказчицы, являлся объектом этого глубокого и чистого чувства. Но вот беда – случилось ему трагически разбиться на мотоцикле «Ява». Гале, соответственно, ничего не оставалось как покинуть родной город Ровно, где все напоминало о любимом, и уехать в Ленинград. Она рассказывала эту историю клиентам так часто, что и сама в нее почти поверила. Со многими такое случается.

В северной столице дела её пошли неплохо – она схватила разговорный финский и прилично немецкого. Снимала квартирку в Купчино напополам с фарцовщиком Мариком и уже начала откладывать кое-какие деньги, как пришла беда. Беда прилетела от товарки по цеху Лели, с которой у Грустной случился конфликт. Два цыганёнка подстерегли Галю у подъезда и сильно избили кусками арматуры. После больницы Грустная вернулась на полгода в Ровно и, отлежавшись, рванула в Москву. Однако ж пристроиться в послеолимпийской Москве оказалось почти невозможно. Путаны со всех областей и республик Союза, наслушавшись о заработках времён Олимпиады, кинулись в столицу. Найти свою нишу в этом муравейнике честной проститутке было архитяжко. А вот для швейцаров и вышибал наступило золотое времечко. За проход в отель или валютный бар путаны легко давали десятку и уже ходили слухи, что Максимычу из гостиницы «Белград» после смены проломили голову и забрали аж 400 рублей! Эту историю охотно муссировали официанты – традиционные ненавистники швейцаров. Как бы то ни было, Галя смогла снять комнату и пыталась работать в недавно открывшейся гостинице «Космос», без особого, впрочем, успеха. Именно в «Космосе», от свердловской проститутки Буньковой, дочери крупного уральского партаппаратчика, она узнала о партии западных немцев, командированных на Урал.

– Ну, а что ты сострижёшь с монтажников конвейера?, – поделилась скепсисом Грустная, – ведь там одни работяги!

– Зато здесь ты, бля, с дипломатами в брызгах шампанского!, – закатив глаза заржала на весь бар полусумасшедшая Буня, – а вчерашний бетонщик Зоран из братской Югославии??

– Тихо, сучка, не блажи! Скажи лучше – где я там жить буду?

– Найдем. Мне ж тоже домой нельзя – папа сразу в дурку положит.

Через пару дней, зябко поёживаясь и пряча носы в меховые воротнички модных коротких курточек, подруги спускались по трапу прямо под неоновые буквы «Аэропорт Кольцово».

Свердловск закрытый город

– Слушай! А давай мы тебя острижем наголо! А бриться перестанешь и отпустишь щетину. Очень интересно и романтично получится!

Голова Мартина покоится на коленях Гали – она перебирает его редкие волосы

– Sei nicht albern, – бормочет Рюб, но идея ему нравится. Ещё больше ему нравится, что Галю заботит его внешность. В разные периоды Мартин перепробовал всё – он мыл свою редкую белесую шевелюру специальными шампунями, призванными добавить объём, пытался подкрашивать, и даже втирал какую-то австралийскую мазь, но в конце концов плюнул и стал носить кепку а-ля Брайан Джонсон – новый солист его любимой группы AC/DC. Прикрытые кепкой, волосы как-то перестали его раздражать.

Влюблённые неспешно оделись и отправились на первый этаж – пора было освобождать номер чтобы не встречаться с турком. В парикмахерской при гостинице «Большой Урал» было полно народу, пахло потом и дешёвым одеколоном. На стульях вдоль стены сидели женщины в норковых шапках и держали в руках аккуратно сложенные шубы. Гале предстояло лёгкое унижение. Конечно она и сама могла побрить Мартина наголо – не бином Ньютона, но нужно знать тонкие дворцовые игры «Большого Урала». А дело в том, что парикмахерская находится внутри гостиницы, за постом ушлого швейцара. Парикмахерская частенько становится последней соломинкой путаны, за которую та отчаянно хватается чтобы прорваться в гостиницу:

– Я на стрижку записана!, – нервно кричит проститутка швейцару, стремительно пробегая вперед, и смиренно садится в очередь парикмахерской. Раздраженный инвалид ковыляет за ней, постоит минуту, да и вернется к входу. Он ещё не дошел обратно до своего хлебного поста, а путана уже стрелой взлетела на заветный четвертый этаж и лишь пустой стул напоминает о разыгравшейся мини-драме. Впрочем на него уже кто-то усаживается – салон в «Большом Урале» популярное место, лучшее в городе.

Галя стремительно подходит к первой освободившейся парикмахерше:

– Вон бундеса наголо постричь, – кивает она на Мартина

– Сколько?

– Пятёру.

– А тебе?

– Ничего. Потом пройти поможешь, если что.

– Ну тащи. Только говори по-немецки, а то очередь порвёт…

Через полчаса они гуляют у Оперного театра и крупные мохнатые снежинки медленно падают на свежеобритую голову монтажника Рюба.

– Schei?e, – говорит он и проводит рукой по обритой голове.

– Чистый шайзе, – подтверждает Грустная Галя и они оба смеются. Не так уж всё и плохо, если разобраться.

Вечером в баре у Сашки встретили Буню. Никакой радости от этого подруги не испытали. По приезду в Свердловск они сняли комнату у бабы Маши, сторожихи из Оперного театра, но вскоре Бунькова забухала и исчезла, а Гале пришлось платить за комнату одной. Сначала она злилась, но потом, рассчитав график дежурств хозяйки, начала приводить Мартина к себе, чтобы уж совсем не примелькаться в гостинице. Возвращения Буни в комнату она совершенно не хотела, тем более что та съехала на отечественных клиентов или, в терминологии валютных проституток, – «завонялась». Удивительным образом, истории, что она рассказывала в московском «Космосе» про номенклатурного папу, оказались чистой правдой. Бунькова действительно была единственной дочерью зав отделом Свердловского обкома партии, росла в огромной квартире не зная ни в чем нужды, но на беду влюбилась в тренера по плаванию, к которому ходила заниматься. Тренер был очень весёлым и очень ушлым в сексе, Буня летала на седьмом небе. Ей хотелось всему миру рассказать и всем-всем похвастаться своим Асланчиком. В большой обкомовской квартире на улице маршала Жукова царила паника.

– А нельзя ли его …убить?, – каким-то сиплым шоптом спросил Буньков.

– То есть как это – убить?, – растерялся Краснов – начальник УКГБ СССР по Свердловской области.

– Ну незаметно. И вывезти куда-нибудь… спрятать?, – продолжал раздавленный горем отец, трясущейся рукой наливая гостю коньяк.

Генерал резко поднялся.

– Эти времена прошли, Семён. Не говори глупостей! И вот что – у тебя есть время до понедельника. Мой совет – дай ему денег и пусть этот гандон убирается к себе в Абхазию. Иначе придется эту информацию как-то реализовывать через милицию: там уголовная статья вне зависимости от её согласия – она малолетка. Черножопый урюк конечно сгниет в тюрьме, но не раньше чем весь город обсосёт эту историю в курилках и на кухнях. Решай, Сёма – времени не осталось.

…И член бюро Обкома Буньков действительно выдал веселому абхазу денег – попросил никогда не приезжать в Свердловск. Ну не вылетать же из номенклатуры! Мыслимо ли на шестом десятке оказаться без спецполиклинники, без распределителя, без служебной машины, наконец?