Бармен из Шереметьево. История одного побега

– Никакого. Но «Ларин» не был никак поощрен за ту перламутровую икону.

– Цесаревича Алексея?, – оживился генерал.

– Ну да. Все же случилось прямо у него в баре..

– Так ведь вся слава смежникам ушла! За это бы его наказать надо!, – воскликнул начальник и заразительно расхохотался. Это была громкая история с женой африканского дипломата, пытавшейся на подвязках между ног вывезти старинную икону и чуть не задушившей опера Шубина из Десятого отдела ВГУ КГБ СССР (борьба с контрабандой) его же собственным галстуком. Тогда наградили многих из «десятки», негритянку выдворили, а Саша Шубин стал начальником отделения.

– Ну я же не могу говорить агенту, что контрабанда не наш профиль, что Управление «Т» и «Десятка» не одно и то же.

– Это – да! Это безусловно, – сразу согласился шеф, – но может его деньгами поощрить?

– Вы, очевидно, не понимаете сколько они там имеют, – медленно и довольно грубо отвечал Валов, глядя почему-то в окно, и глаза его, сузившись, налились ненавистью, – так я вам скажу: до трёхсот рублей в день! В день! А за Олимпиаду этот пидарас отбил себе однокомнатный кооператив!

Начальник, пораженный такой тональностью, хотел поставить опера на место, но тот продолжал, не замечая:

– Бармен чаевыми в рублях и валюте за пятидневку получает больше чем мы с вами вместе за месяц! Это они нас с вами могут деньгами поощрить, – и, заметив как генерал изменился в лице, резко замолк.

– Ну ты давай эмоции-то попридержи и объясни – от меня-то ты чего хочешь? Зачем ты ко мне пришёл? Ты ведь и сам можешь этого племянника легко провести.

– Не могу. Они близкие родственники. В приказе сказано «в особых случаях».

– В каком приказе?, – машинально спросил бывший партиец и сразу пожалел.

– Два ноля шестидесятом, – с удивлением ответил майор. «Ах ты ж, сука!», – расстроился генерал и, чтобы сбить тему, спросил:

– А он что – в самом деле педераст?

– Да. Завербован в 1977м на инциденте с гомосескуальным партнером – выдернули из дежурной части Зеленоградского ОВД. Ревность. Драка. Непроникающее ножевое ранение.

– Что-то не нравится мне ваше отношение к источникам, – официальным тоном заговорил бывший инструктор ЦК, – Откуда столько ненависти? Почему вы с таким раздражением говорите о собственном агенте, который не первый год у вас на связи? Да – подчас они имеют немалые деньги, да – их не поднимают по тревоге, они живут материально в чем-то лучше нас, но скажи честно – ты бы поменялся местами с этим «Лариным»?

И опять партработник понял, что сморозил не то: ведь агент – гомосексуалист. Эх – да что за день такой…

– Ну давай рапорт. И написал в левом углу – «Согласен».

Племянник и дядя

– Ну, вроде всё утряс, – сказал Влад, – в пятницу выходишь на работу. Бешено заколотилось Димкино сердце – слишком уж невероятной казалась ему удача. Четвертый месяц он жил в дядиной новенькой кооперативной квартире на Ленинградке и жил, по его собственным представлениям, вовсе даже неплохо. Квартира, хоть и однокомнатная, оказалась очень немалой, с большой лоджией и огромной кухней. На этой самой кухне у Влада стоял сделанный под заказ угловой диван. Одна сторона этого дивана была широкой, а вторая поуже. Вот на этой широкой стороне и спал Димка, спрятав шмотки свои в большие выдвижные ящики. Влад дома бывал редко, а когда бывал – обычно крутил диски на своей многотысячной супер аппаратуре, да читал журналы на английском, которыми он с кем-то обменивался.

Закончив с отличием МИНХ им. Плеханова, Влад довольно быстро начал продвигаться вверх по служебной лестнице, но вдруг заскучал и попросил перевода из Мособлпищепрома директором в небольшое кафе в Измайлово. С некоторым недоумением просьбу удовлетворили и наступило прекрасное время свободы и хороших денег.

В совершенстве зная отчетную часть, Влад вечерами после закрытия переделывал практически все бумаги. Старенькая бухгалтерша Нина Ивановна давно просилась на пенсию, жалуясь на ухудшающееся зрение, но вместо пенсии новый директор стал платить ей ежеквартальную премию и освободил от половины расчетов, взяв их на себя. Старушка не могла поверить такому счастью, а предприятие довольно скоро стало работать почти как частное – наверх уходили аккуратные отчеты и выручка, чуть выше той, что сдавал предыдущий директор. Значительная же часть оставалась Владу. Кафе давало совсем немного, может лишь десятую часть от оборота кулинарии, но, сдавая его под свадьбы и юбилеи нужным людям, молодой директор обрастал знакомствами. Кулинария же предоставляла огромный простор для заработка. Хорошие деньги приносили, например, кости. Влад получал от мясокомбината по два ПАЗика костей в неделю. В эти дни он привозил в кафе племянника Димку в помощь грузчику Степанычу и те вдвоем специальными кривыми ножами срезали с костей хрящи и остаточное мясо, которые шли в кулинарию для изготовления пирожков и пельменей, которых и в прейскуранте-то не было, а голые кости развешивались в кульки – из под ценника с надписью «суповой набор» их живо разбирали неискушенные советские инженеры и служащие. Были и многие другие, относительно безопасные схемы, впрочем, всё это пришлось оставить ради валютного бара в Шереметьево.

Неожиданному приезду племянника Влад очень обрадовался, и не столько потому, что это был единственный его родственник на всем белом свете, а скорее оттого, что жизнь Влада в этом 1981м году как-то застопорилась. Проблемы начались ещё два года назад – периоды тяжелых депрессий сменялись подъёмом, но бурный 80й с его Олимпиадой и переходом на работу в Шереметьево как-то на время выровняли психику. Отношения с Юргенсом, хоть и продолжались, но стали носить монотонный характер, быт был устроен, перемен на работе ждать тоже не приходилось и, когда почта принесла письмо из далекого Владивостока, Влад ожил и стал с нетерпением ждать племяша. Племянник Дима был не только единственной родной душой, но и довольно интересным, во многом необычным человеком.

С детского сада и до седьмого класса школы Димка точно знал свое будущее. Он будет путешественником! Его смешили разговоры сверстников о профессии космонавта или военного – ведь друзьям-мечтателям ничего о космонавтике или военном деле не было известно, а Дима о деле своей будущей жизни знал всё. Знал досконально. Ничего специально не заучивая, он легко мог назвать столицы всех государств. Он знал с какими странами граничит, например, Парагвай и легко мог найти на карте город со смешным именем Папеэте. Не было никой проблемы уложить маленького Диму в кровать – он просто закрывал глаза и перед ним появлялся огромный медленно вращающийся глобус с рельефом гор и синими океанами. Оставалось только вглядеться, да хоть в южную оконечность Чили, приблизить ее, и вот в лицо Димке летят соленые брызги мыса Горн, в воздухе стоит крик тысяч чаек и пацан засыпает, улыбаясь. Однако, примерно в седьмом-восьмом классе он начал осознавать всю катастрофичность своего положения – положения советского школьника. Первой утопичность его жизненных планов попыталась разъяснить мать, но это оказалось непросто, как вообще непросто отнять у человека мечту, и Димка обиделся не на систему, а на свою одинокую тяжело работающую маму. Ему казалось, что будь она, например, секретарем обкома партии, то он вполне смог бы стать путешественником. Вон Юля из параллельного класса съездила с родителями в Болгарию, а у нее папа лишь комсомольский, даже не партийный работник! Ближе к окончанию школы пришло и сформировалось уже ясное и полное понимание ситуации, но при этом мечты детсткие никуда не исчезли – десятиклассник Дима точно так же хотел видеть мир. Георгафия и красоты родины его почему-то не интересовали – ни белые ночи Ленинграда, ни лесные просторы ударно строящейся Байкало-Амурской магистрали. Понимание того, что его мечта неосуществима именно из-за политического устройства страны, сделало его настоящим врагом системы, но врагом тихим, пассивным. Он начал слушать Би-Би-Си на английском и Голос Америки на русском, но интересовали его не диссиденты и преступления режима, а то, что реально происходит в мире и как люди живут за границей. Бороться он ни с кем не собирался, зато твёрдо решил бежать из этой страны, бежать любым путем, любым способом. Проблема, однако, была в том, что ни путей, ни способов побега не существовало – каждый из многих тысяч километров советской границы охранялся истово и охранялся в основном от пересечения изнутри. Целые области были объявлены погранзоной, в некоторых местах ширина этой запретной зоны доходила до двухсот километров – даже приблизиться к контрольно-следовой полосе было немыслимо. Нечего было и думать о пересечении сухопутной границы – этот вариант пришлось отбросить. Между тем отзвенел последний звонок и школа закончилась.

– Слушай, он летит в Ригу, – звонила Владу растерянная мать, – поступать в какой-то авиационный институт.

– Действительно странно, – опешил дядя, – не помню за ним никакой тяги к небу…

– Влад! Надо его отговорить. Пусть идет в наш.

– Я попробую.

Но в «наш» – единственный в Зеленограде ВУЗ – Институт Электронной Техники, Димка документы не сдал, а полетел в Латвию, хотя и сам оценивал свои шансы как невеликие. Вскоре после провальной попытки поступить в Рижский институт инженеров авиации, в почтовом ящике обнаружилась повестка в военкомат. Мечтатель отнёсся к этому спокойно и решил проситься служить в погранвойсках. Ночь за ночью его преследовал один и тот же сон где он, швырнув в сторону автомат и фуражку, резво бежит через вспаханную КСП – контрольно следовую полосу прочь от страны советов. Поборов колебания, Димка направился к своему единственному родственнику за содействием. Ведь Влад знает всех и может все – должен же у него быть блат в военкомате! Ведь это вовсе не трудно – помочь племяннику попасть на службу в погранвойска. Дядя выслушал сбивчивую просьбу, стал задавать вопросы, потом стал в упор смотреть на племянника, надолго замолчал и вдруг спрятал лицо в руках. Дима знал что дядя у него чувствителен и сентиментален, но тут испугался не на шутку. Влад же резко поднялся и, открыв финскую «стенку», достал карту СССР. Расстелив ее перед притихшим родственником он стал нервно обводить карандашом всю огромную границу, протыкая при этом бумагу.

– Вот, вот, вот и вот!!!, – зашипел он, показывая протяженность советских границ от Китая до Ледовитого океана, а воооот этот крохотный кусочек – турецкая граница. Ведь ты уже знаешь, что финны и иранцы сразу выдают перебежчиков обратно?? Знаешь??

Дима не знал, но с готовностью кивнул. Влад пальцами вырвал участок границы с Турцией и дал этот клочок бумаги Димке.

– Бери этот кусочек, прикладывай вдоль всей остальной границы и считай!

– И что это будет?, – прошептал ошеломленный племянник, – зачем это?

– А эта дробь, эта единица, разделенная на то, что ты насчитаешь и будет твой шанс, твой один из тысячи шанс, попасть именно на этот участок!

Позже, уже в армии, Димка узнал, что на турецкий участок границы СССР существует особый отбор – шансов не было вовсе!

Контрольно-следовая полоса после этого разговора ему больше никогда не снилась.

Отношение к нему Влада стало совсем иным – внимательно настороженным. Дядя, зная о детских мечтах племянника, и представить не мог, что все эти мечты живы, что Димка их не перерос не забыл, не отказался от них. Это вызывало уважение и большие опасения. Странно всё же – как сильно его тянет к перемене мест, изумлялся Влад. Сам он в восемнадцать лет ничего подобного не испытывал. Может голос балканской крови? О Димкином отце сведений было совсем чуть-чуть. Например, известно было экзотическое имя его – Джанко, но от Зеленограда венгерский коммунист Джанко, к несчастью, был бесконечно далеко. В пору пламенной комсомольской юности сестра Влада была премирована путёвкой в только-что открывшийся Международный Молодёжный лагерь «Спутник». Там и случилось Димкино зачатие. Кроме необычного имени про отца было известно что он этнический серб, но почему-то с венгерским гражданством. Говорить о нем мать категорически отказывалась, да Димка и не спрашивал никогда. Допытывался Влад, но только поначалу – пока не понял, что история эта случайная и никакого развития её ожидать не следует. Отчество новорожденному записали нейтральное – Иванович. Через много лет Влад по каким-то каналам узнал, что Джанко жив-здоров, переехал в Югославию, где женился и наделал детей. Шустрый такой папаша, плодовитый гад – размышлял Влад, но никаких действий не предпринял – опасно, очень опасно. Сестра давным-давно остыла к комсомолу, к тому же работает на «номерном» заводе, да и во Владовой биографии родственник за границей означал немедленный конец карьеры. Ну его к черту – цыгана этого, – рассудил Влад и больше к этой теме не возвращался.

Он и сам некоторое время мечтал вырваться из СССР и даже когда-то пытался зарегистрировать брак с одной весёлой одесситкой еврейского происхождения. Кончилось всё, впрочем, ужасно – девушка рассчитывала на то, что сможет перевести этот брак по-расчету в нужное ей, правильное русло нормального брака. Владу ничего не оставалось как признаться ей в своей ориентации и это вызвало у несостоявшейся невесты такой эмоциональный взрыв, который даже немалыми деньгами погасить оказалось непросто – она уже видела себя в Бруклине с мужем-красавцем, который к тому же обязан ей своим выездом. Далее следовала провалившаяся попытка устроиться на круизное судно в Черноморском пароходстве, где он, слава богу, получил отказ на самой ранней стадии – ему доходчиво объяснили, что без залога в виде любящей супруги и пары карапузов на берегу, в загранкруиз его никто не выпустит. Постепенно, надежда вырваться из страны угасала, а на смену ей пришли затяжные депрессии, а через несколько лет Влад уже и не был уверен – хочет ли он уехать? Он, не вполне легально, но относительно безопасно, зарабатывал громадные по меркам советского обывателя деньги, быт его был устроен и налажен, но именно с умершей мечты началось, незаметное со стороны, расстройство его психики. Впрочем, помощь и участие в жизни немногих родственников отвлекала Влада, придавала его жизни особый смысл.

Сестра его разрывалась между работой и врачами и дядя решил серьёзно поговорить с племянником. Вопросов он задавать не стал – очень боялся толкнуть пацана к прямой лжи, что было бы болезненно для обоих, а просто попросил выслушать.

– Видишь ли, в твоём желании свалить нет ничего необыкновенного. Тысячи мечтают об этом, многие попытались и теперь гниют по зонам, и лишь единицам это удалось. Единицам. И ничто не говорит за то, что ты попадешь в их число. Мой тебе совет – не дёргайся! Загубишь, сломаешь себе жизнь.

– Так ведь это вовсе и не моя жизнь получается…, – с тоской отвечал племянник.

– Мы все тут живём не своей жизнью – научись уже принимать реальность!

– Так что ж тогда делать-то мне?, – совсем уже еле слышно прошептал Димка.

– Живи. Не делай резких движений и живи со своей мечтой. Я тебе так скажу – без мечты совсем херово. Сходи в эту свою армию и будем искать варианты уехать легально. Надо жениться на еврейке. Поедешь в Бобруйск или в Черновцы – оттуда выпускают на «ура», – неубедительно говорил дядя, но Димка его не слушал. В восемнадцать лет два года кажутся вечностью, а ему очень хотелось сбежать немедленно.

– Чего ж ты сам-то тогда не уехал?, – простодушно поинтересовался он.

Ответить на этот вопрос невозможно – не рассказывать же подростку о своих поражениях на этом пути, о том, что родной дядя является информатором КГБ, о том, что его, поневоле знакомого с методами работы этой организации, теперь вообще никто и никогда из страны не выпустит.

– Так я как-то и не хотел…, – вновь соврал Влад, тяжело вздохнул и отвернулся.

А Димка ушел в армию.

Мартин

Мчится на юг по автобану E7 коричневый Мерседес. Гельмут Рюб, старший инженер Ziemens AF везет своего сына в аэропорт Франкфурта-на-Майне и мучительно пытается начать разговор.