Золотая ангулоа

За пятьсот километров повезла она племянника в клинику к этому светилу. Хирург сделал операцию. Всё прошло удачно, и по истечении семи месяцев после аварии Костя снова начал ходить: первые дни на костылях, потом с палочкой, а потом и вовсе сам по себе – без корсета и прочих причиндалов.

Жена и сын сразу вспомнили о нём, стали звать к себе, мужика же, поселившегося в их квартире, обещали прогнать. Анна в общем-то никогда не забывавшая, как ей хорошо было с первым мужем, работящим, весёлым и всегда обходительным, горько раскаивалась, напоминала о сыне, говорила о безотцовщине, но Костя не смог простить предательства.

Обосновался он у Варвары Степановны, в Рябиновке, в шести километрах от города.

Большой, пятикомнатный, если считать с мезонином, деревянный, из кондовой смоляной сосны, тётушкин дом стоял возле не очень обширного продолговатого озера, метрах в сорока от него. Невысокий штакетник, округлая, овитая лозами винограда беседка посреди зелёной лужайки, а дальше, на некрутом взгорке – сам дом. За ним – тепличное хозяйство.

Варвара Степановна всю жизнь выращивала цветы – розы, гладиолусы, хризантемы – и торговала ими. Немало было посажено у неё и в открытом грунте – земли тридцать соток, для всего места хватало. Костя сызмальства помогал ей и знал агротехнику не хуже её самой.

– Вот что, милок, – сказала она, приехав с ним от Гарникяна. – Пока ты лежал, с работы, сам знаешь, тебя уволили, и на твоём месте давно уже другой человек. Ты ведь его спихивать не будешь? В городе армия безработных, если кого и нанимают, то за гроши. Зачем тебе горбатиться из-за какой-то мелочи? Берись лучше за моё дело. Я стара стала, – в свои пятьдесят пять Варвара Степановна ещё крепка была и, упоминая старость, больше прикидывалась, – одной мне не управиться, а вдвоём мы много чего сможем. Ты коренником будешь, я же за пристяжную сойду. Всё это: дом, усадьба – твоё. Хочешь, хоть сейчас на тебя перепишу?

Костя, поразмыслив, на её предложение согласился, отвергнув только последний пункт.

Поселив у себя племянника, Варвара Степановна стала склонять его к женитьбе.

– Ты мужик ещё молодой, с достатком, всё, что у меня есть, фактически принадлежит тебе, за тебя любая пойдёт. Вон Зинка, соседка наша, фельдшерица, в девках сидит: и работящая, и собой пригожа – всё при ней. Или учительница, Лидия Петровна, ты её тоже знаешь; она хоть разведенная, но женщина самостоятельная, ни с кем не путается…

– Нет, тётя Варь, никого мне не надо. Я ещё своей Анютой по горло сыт.

«Коренника» из него так и не получилось. Незаметно к нему вернулась прежняя апатия, переросшая в глухую всё усиливающуюся тоску. Временами она перерастала в физическую боль, доводившую его до изнеможения. Давили мысли о развалившейся семье, о потерянном сыне, о том, что жизнь вообще жестянка и самый лучший вариант – это каким-то образом отключиться от неё. Он рыхлил и поливал цветочные грядки, делал другую работу, но всё – механически, без души и нацеленности на конечный результат.

Варвара Степановна замечала, что с племянником творится неладное, но помалкивала. По утрам она уезжала в город, развозила по торговым точкам выращенную продукцию, и Костя долгие часы оставался в одиночестве.

Иногда отрываясь от дела, окидывал он пустым, угрюмым взглядом цветущую поросль насаждений и думал: «Для чего мне всё это? Глаза бы ни на что не глядели. Эх, бросить бы всё и уехать на какой-нибудь необитаемый остров!»

Как-то, уже в сумерках окончив работу, он сел в лодку и переправился на другой берег озера. В детстве любил он бродить в одиночестве по тамошнему лугу под тихим моросящим дождём, в плаще и резиновых сапожках. Нигде ни одного человека, только он да дождь, да мокрая трава под ногами, да лесок, поднимающийся сразу от края луга. Тогда ему хорошо думалось и сладко мечталось, особенно о будущем.

И вот это будущее настало. И он, как в былые годы, бредёт по тому же лугу…

Уже в темноте, возвращаясь после прогулки, Костя увидел соседку Зину. Она сидела на корме лодки с букетиком полевых цветов.

– Здравствуйте, Константин Иванович! – немного сконфузившись, сказала она, вставая. – Вот, я цветы собрала, – ему вспомнилась одинокая женская фигурка на другом конце сумеречного травяного поля, выплывавшая раза два-три из-за дальних кустов возле опушки леса. – Перевезёте меня на нашу сторону?

– Здравствуй, Зина! О чём речь, конечно перевезу.

За время перевозки не было произнесено ни слова. Лишь выскочив на берег, Зинаида повернулась и протянула букет.

– Это вам, Константин Иванович!

– Прелестные цветы. Только что я с ними буду делать?

– А вы поставьте их в воду у изголовья, вам сны знаете какие хорошие будут сниться!

– Ну спасибо, Зиночка! – сказал он, принимая подарок и сдержанно улыбаясь.

– До свидания, Константин Иванович!

– До свидания, соседушка.

На следующий вечер, возвращаясь с луга, он опять увидел Зинаиду. Снова «Здравствуйте!», и снова почти такой же букетик.

Цветы он не выбросил, а заменил ими уже подвядший прежний букет. Однако когда настал очередной вечер, от прогулки отказался.

Рано утром тётя Варя поехала на торговлю, а Костя, не позавтракав, отправился к хризантемным делянкам и приступил к пасынкованию, удаляя лишние боковые побеги. Прошёл одну грядку, занялся другой.

Беззаботно чирикали воробьи, светило солнце, было тепло, дело спорилось. Он уже собирался закончить работу, как из соседского огорода, отделённого сеткой рабица, послышался Зинин голос. Девушка была одета, словно собралась на свидание, и прекрасно выглядела.

– Доброе утро, Константин Иванович!

– Здравствуй, Зиночка! – ответил он, удалив последний пасынок.

– Я смотрю, вы всё один и один работаете, – соседка лучезарно улыбалась. Она приблизилась к ограждению и взялась пальцами за ромбовидные проволочные клетки, – не скучно одному?

– Нет, не скучно.

– А то давайте я вам помогу. Всё равно мне сейчас делать нечего.

Обогнув грядки, Костя приблизился к девушке и удивился, какой у неё искренний, открытый, ничем не замутненный взгляд. Не выдержав встречного взгляда, Зина опустила глаза, лицо её покраснело, улыбка исчезла, уголки губ опустились.

– Вчера вы почему-то не гуляли на лугу.

– Не гулял, – он в упор смотрел на соседушку. Все её чувства были написаны на лице. Симпатичная, добрая, умная, ум-то у неё от сердца идёт. Ей бы хорошего паренька найти, а то подвалит какой-нибудь вурдалак, в последнее время немало их развелось, и изломает девчушке всю жизнь.

– Ты вот что, Зина, – сказал он, с некоторой натугой подбирая слова. – Ты ведь знаешь – у меня семья была. Как видишь, всё пропало. Мне сейчас ни до чего дела нет, ничего мне не надо. Извини, не товарищ я тебе по твоим сердечным делам.

Глаза у неё налились слезами. Костя подумал, что сейчас начнутся рыдания, но Зина вынула из кармашка беленький платочек, быстро промокнулась им, принудила себя улыбнуться и, бросив на соседа кроткий взгляд, сказала:

– Простите, Константин Иванович, что-то у меня с головой. Какие-то завихрения. Это пройдёт. Простите.

Взметнув подолом, она побежала с огорода и скрылась за углом своего дома. Костя услышал, как хлопнула сенная дверь. Он давно знал девушку, она выросла у него на глазах. Немножко, конечно, жалко её, но на душе было пусто. Ничего, Зиночка, найдёшь себе кого-нибудь. Если повезёт…

Лето и большую часть осени он безвылазно провёл в Рябиновке, погружаясь во всё более глубокую депрессию.

– Ты бы в городе, что ли, побывал, на людей посмотрел, – стала поговаривать тётушка, наблюдая за ним. – А то сидишь здесь, как бирюк.

Костя всё больше отмалчивался, но однажды вечером, вняв уговорам, смыл огородную грязь, натянул на себя парадно-выходную одежду, сел в маршрутное такси и доехал до центральной городской площади. Бесцельно побродил по улицам, созерцая шеренги проституток, освещённых рекламными огнями, потолкался среди прохожих, избегая встреч с компаниями подростков, всегда готовых завязать драку с одиноким человеком. Зачем-то зашёл в универмаг, затем – в какой-то другой магазин и завернул в первую попавшуюся пивную, где и просидел чуть ли не до полуночи. Домой, в Рябиновку, вернулся выпивши – некрепко, но в глаза всё же бросалось.

«Ну вот, хрен редьки не слаще, – подумала Варвара Степановна, когда от племянника потянуло спиртным. – Как бы не повадился».

А Костя и в самом деле повадился. Уезжал по вечерам в город и уже ночью возвращался «под газом». Так продолжалось неделю или полторы, пока не повстречал он Анатолия Дмитриевича, своего бывшего школьного преподавателя по литературе. Из-за низкого учительского заработка Анатолий Дмитриевич лет двенадцать назад подался слесарем на пищекомбинат, да так там и остался.

– Как поживаем, как дела? – задал Костя стандартные вопросы, когда они чокнулись и выпили по первой.

– Дела как сажа бела, Серьга. Каждое утро просыпаюсь, словно на казнь, – ответил бывший учитель, глядя на него заслезившимися после рюмки глазами. – Жить не хочется. Был бы пистолет, давно застрелился.

За бутылкой водки и пивом Анатолий Дмитриевич долго и нудно рассказывал о бессмысленности жизни. О том, как из года в год крутит он эти проклятые краны, и всё одно и то же, одно и то же, и как, чтобы хоть немного выбиться из колеи, после работы и по выходным «закладывает за воротник».

Косте же запали слова о пистолете. «Застрелиться – в?от как надо, вот как проще всего покончить с этим дебилизмом», – думал он, слушая некогда любимого учителя, теперь же слесаря по кранам.