Золотая ангулоа

Золотая ангулоа
Александр Кучаев

В романе «Золотая ангулоа», предназначенном только для взрослых читателей, рассказывается о морских и сухопутных приключениях племянницы миллиардера Юлии Белогорской и недавнего безработного Кости Серьгина, ставших заложниками преступной организации и оказавшихся в совместном заключении.

Александр Кучаев

Золотая ангулоа

Часть первая

Узники

– Прекратите ходить взад и вперёд!

– Надо же мне размять ноги.

– Прекратите, говорю: вы действуете мне на нервы!

– Но…

– Господи, как вы невыносимы! Угораздило же меня оказаться взаперти именно с вами!

Бросив на женщину мимолётный взгляд и вновь отметив про себя, как она хороша, Костя сделал почти незаметную недоумённую мину, хотел сказать, мол, мадам, вы сами, бывает, прохаживаетесь не меньше моего и тоже действуете мне на нервы, однако я терплю и молчу. Но, так и не сказав ничего, прошёл в свой угол и опустился на тощую подстилку, служившую постелью.

Не сказал потому, что на самом деле на нервы она ему не действовала. Её прогулки, сопровождаемые непринуждённым покачиванием бёдер, скорее, даже развлекали его, в какой-то степени рассеивая мрачные думы и внося нечто пикантное в их однообразное бытие.

Он следил за ней с отведённого ему места, удивляясь лёгкости её походки и грациозности каждого, даже самого незначительного движения. Эта женщина в его представлении была олицетворением женской красоты и сексапильности. Казалось, она вобрала в себя столько прелести, сколько могло принадлежать миллиону особ женского пола. Она должна бы волновать его, но на каком-то подсознательном уровне он категорически запретил себе поддаваться её чарам, поэтому за всё время совместного заточения кровь его так ни разу и не ускорила свой бег.

Половина помещения, где их содержали, – северный его торец – была вырублена в скале и напоминала пещеру. Вторая половина была сложена из тёмного, грубо отёсанного камня.

Костя обследовал в её стенах каждый шов, проверяя крепость постройки и надеясь найти что-нибудь шаткое, но камень лежал плотно и неколебимо и нигде не было ни малейшего намёка даже на подобие щёлки. Похожее на амбразуру продольное окно под низким, тяжёлым потолком было забрано стальными рифлёными прутьями в палец толщиной.

Что прутья сидят прочно, он понял сразу, как только очутился в темнице. И всё же с наступлением ночи он подступился к этим арматуринам, надеясь расшатать в кладке их концы и сделать пролаз. Цепляясь снизу то за один из них, то за другой, он рывками долго и упорно пытался ослабить каменные мурованные тиски. Тщетно: прутья не подались ни на миллиметр и даже не дрогнули, голыми руками их было не взять. Пробовал на крепость и дверь, врезанную в стену в метре от окна, но и она держалась намертво. Нечего было думать и о подкопе: сарай стоял на сухой, затверделой почве, и чтобы вгрызться в неё, без лома или хорошего кайла не обойтись.

Окно под потолком было единственным доступом к свежему воздуху. Притиснув лицо к его прутьям, Костя подолгу изучал открывавшийся пейзаж, состоявший из неровного тёмно-бурого грунта, за которым возвышались голые, унылые холмы, переходившие дальше в чёрные горные кряжи.

Местами, в разрывах между холмами, в низины спускались длинные языки бурых, с красными прожилинами песчаных дюн, переходившие у своей оконечности в широкие, плоские россыпи. Иногда поднявшийся ветер сгонял их ещё дальше вниз или перетаскивал то влево, то вправо относительно основного направления движения.

С другой, тыльной стороны сарая доносился непрерывный, монотонный шум волн, то затихавший, почти неслышный в слабо ветреную погоду, то наполнявшийся грозными нотками, когда ветер начинал дуть чуть сильнее. Костя поначалу думал, что это даёт знать о себе какое-нибудь озеро или широкая река.

За ночь сарай выстывал, железные прутья и каменная рама окна мокли от росы, к утру от холода начинали стучать зубы и тело бил судорожный озноб. Затем, в течение нескольких часов после рассвета, крыша и стены прогревались, постепенно приходило ощущение приемлемости существования, даже некоторые признаки комфорта. Но после полудня узилище, в которое их поместили, так раскалялось от солнечных лучей, что воздух обжигал кожу и не шёл в лёгкие. Костя искал спасения возле окна, но жуткий зной пёр и снаружи. Женщина держалась в северном конце сарая, прижимаясь к самому полу и скальной стене, видимо, не такой горячей.

Перед рассветом, когда становилось особенно холодно, она поднималась со своего ложа и начинала быстро ходить и энергично размахивать руками, пытаясь согреться. Но к Костиному углу никогда не приближалась. Он терпел холод, сколько мог, в конце концов тоже не выдерживал, и тогда они вдвоём мерили сарай, при этом никогда не пересекаясь друг с другом и обратив все чувства в самих себя.

Из отдельных слов вечно подвыпившего охранника, обрывистых, непродолжительных разговоров его с людьми, которые дважды появлялись в «камере», он понял, что место, где их запрятали, находится на севере западного побережья Африки. Значит, за холмами – Сахара, огромная пустыня, в большинстве своём состоящая из солончаков, песчаных дюн и каменистых плато с неглубокими долинами, где на сотни километров нет ни капли воды, где палящее солнце и сухой ветер, и где ждёт только верная гибель.

Но если бы он вырвался отсюда, то и не пошёл бы в глубину материка, а двинул вдоль побережья. И не на юг, а на север, к Средиземному морю. Тогда у него появился бы шанс выйти к какому-нибудь селению и получить необходимое содействие.

На западе же, судя по непрерывному шуму волн, простирался бескрайний Атлантический океан, а не озеро или река, как он думал вначале. И берег океана был где-то недалеко. Вот вдоль прибоя он и пошёл бы. Добрался бы до Гибралтарского пролива, на той стороне которого англичане и испанцы. Надо полагать, в проливе ходит паром.

Вчера вечером огромный двухметровый охранник по кличке Дихлофос, надзиравший за ними, видимо, хватив больше своей повседневной дозы, сделался непривычно словоохотливым. Доставив еду, он направился к выходу, чтобы, как и в предыдущие дни, сразу уйти, но не ушёл, а остановился и медленно, с ленцой, повернулся к пленникам.

– Знаете, кенты, надоело мне с вами, – прислонившись к дверному косяку, он почесал затылок, потом подмышкой, достал сигарету, закурил и глубоко затянулся. Оглядел обоих и нехорошо ухмыльнулся, – надоело, да. Еду готовь, ходи к вам, корми. Не по мне эта кухарская работа. И ещё выводи вас… Ты надоел, вахлак, ты! – раздражённо рыкнул он, бросив мрачный, тяжеловесный взгляд на Костю и своим выпадом напугав его. И тут же успокоился, посмотрев на женщину сделавшимися вдруг сахарными глазками, – но ничего, недолго осталось. Вот эта ночь, потом ещё день и… А вы думали, вас выпустят? Нет, господа миллиардеры, не надейтесь. Правильнее сказать, выпустят, только… Посадят в вертолёт – и над морем, в свободный полёт. Ага, в полёт, даже камень не будут привязывать. Тут столько акул! Ещё никого к берегу не прибивало.

Дихлофос несколько раз затянулся сигаретой, наполняя темницу клубами ядовитого табачного дыма, прошёлся по женщине ещё одним долгим изучающим взглядом и громко причмокнул.

– Жалко, конечно, такой товарец пропадёт, но ничего не поделаешь – против боссов не пойдёшь. Как бишь тебя зовут? А, вспомнил, Юлия Иннокентьевна! Славная ты бабёночка, Юлия Иннокентьевна, вкусненькая. Будь моя воля, я бы тебя отсюда забрал – и в свою конурку. Ух, мы бы с тобой!.. А то мне одному скучно бывает, особенно по вечерам. Только и развлечений, что вино да телевизор. Как ты насчёт картошки дров поджарить – не возражаешь? Напоследок, а то больше не придётся… Что трясёшься? Обрадовалась на дармовщину, да? Рано радоваться, мармеладненькая моя, некогда мне пока, надо там, у себя, кое-что закончить. На мне ведь, кроме вас, и дом, и корабль не такой уж маленький – всё надо содержать в чистоте и порядке. А то начальство приедет, заругается.

Узнав о своей участи, женщина побледнела как мел, задрожал и Костя, а Дихлофос, насладившись произведённым эффектом, прокрякал, выдавая эти звуки за смех, бросил окурок, придавил его носком башмака и вышел за дверь. Лязгнул засов. На замок их не запирали. Не было необходимости. Место уединённое, посторонних никого, достаточно одного засова.

После ухода охранника в сарае повисла напряжённая тишина.

…Ночь, о которой говорил Дихлофос, давно миновала. Время к полудню. Осталось несколько часов. Не думал он закончить жизнь где-то на краю земли, за тысячи километров от Рябиновки.

Женщина в другом конце сарая зашевелилась, приподнялась на постели и села, обняв колени. В глазах страдание, вроде даже слёзы. Эх, да тут будешь страдать и плакать, когда финал известен и скоро за ними должны прийти!

Костя вздохнул и лёг на спину. Его тоже томила тревога. Он всё не мог приладиться: то закидывал руки за голову, то прижимал к груди, привставал и опять ложился. Наконец, повернувшись на бок, лицом к стене, затих.

* * *

С чего всё началось? С круизного теплохода, на котором ему втемяшилось путешествовать? Нет, пожалуй, с той аварии.

Словно это было только что, вспомнилось, как встречный КамАЗ с пьяным водителем пошёл прямо на него.

Чтобы не угодить под колёса грузовика, Костя Серьгин, а для своих просто Серьга, размашисто повернул руль вправо, и его машина, задетая бампером КамАЗа, закувыркалась по высокому крутому откосу предмостной дамбы. Потом – провал в памяти. Потом – больничная палата и неподвижные ноги.

Жена с сыном недели две приходили, сидели сбоку койки и всё больше молчали. Сын уныло изучал коричневые подтёки на потолке, боясь посмотреть на беспомощного отца. Костя понимал: ребёнок, тяжело ему видеть больного. А когда им сказали, что безнадёжный он, прекратили посещения.

– Не придут они больше, не жди, – на ухо, чтобы не услышали на соседних койках, шепнула пожилая санитарка, убиравшая палату. – Велели передать. Вот так, родимый.

«Недолго музыка играла», – подумал тогда Костя, придавленный сказанным. Но, поразмыслив, молвил сам себе: «Нет, правильно они сделали. На кой ляд он, лежачий, им нужен? Спасибо, хоть предупредили».

Спустя некоторое время жена подала на развод и с кем-то сошлась. И опять Костя не осудил её. «Зачем понапрасну время терять, – размышлял он бессонными ночами, безуспешно пытаясь отогнать воспоминания о совместно прожитых годах. – Баба молодая, ладная. Тридцать недавно исполнилось – всё ещё у неё впереди. Кому, как не ей, жить по полной программе?» Он хорошо знал её темперамент и почему ей не терпелось вновь выйти замуж.

Она попросила оформить на неё их трёхкомнатную квартиру, и он так и сделал.

– Дурак ты, дурак, – приговаривала тётка по матери Варвара Степановна, – оставил всё этой блудливой стерве, а сам где будешь обитаться? Об этом ты подумал?!

– Тётя Варь, она так радовалась, что квартира осталась ей, – сказал Костя, чему-то таинственно усмехаясь. – Словно малое дитё. Знаешь, не мог я ей отказать, ну не мог! А мне хоть здесь подыхать, хоть на свалке – разница невелика. Недолго ждать осталось. Вот пролежни пойдут, за ними заражение крови и … кирдык.

– Я тебе дам подыхать! – негодующе возопила тётушка, всплескивая руками. – И думать забудь о смерти!

Все приятели вдруг исчезли, словно их и не было никогда. Никто ни разу не появился в палате. А бывало, шли к нему: кто за деньгами, кто за тем, чтобы словечко, где надо, замолвил. Одна только Варвара Степановна не оставляла его, приезжала чуть ли не каждый день и не переставала твердить: мол, медицина нынче вон какая, и его обязательно поставят на ноги.

– А Нюрке мы ещё покажем, покажем, говорю тебе, – с Анной, теперь уже бывшей Костиной женой, она и раньше не ладила, старалась не встречаться с ней и за глаза почему-то неизменно называла только Нюркой. – Такого мужика бросить! Да таких, как ты ещё поискать надо! Вот погоди, поправишься, будет она локти кусать, будет, попомни, Серьга, мои слова!

Насколько Костя знал, если Варвара Степановна чего-то сильно хотела, то своего всегда добивалась. Почти всегда. С ним, конечно, случай особый, и чтобы поставить его на ноги, ясно дело, одного желания маловато. Но он и сам отчасти внушил себе, что с ногами всё наладится, и пусть не повеселел, вроде бы стал понемножку настраиваться на выздоровление. Постепенно он начал больше думать не о погосте, а о том, как будет бодро вышагивать на своих двоих.

Тётушка же, не ограничившись успокоительными речами, наводила справки, рыскала по городам и весям и нашла-таки толкового специалиста по позвоночным делам, хирурга по фамилии Гарникян.