Лучик-Света

Известно, что нормально живущие люди и, тем более, люди счастливые, о смерти не думают. Так их устроила природа. Чтобы понапрасну не переживали, не портили себе и другим жизнь, а жили спокойно, занимаясь приятными насущными делами. И в этой их жизни природой думать разрешено обо всём, кроме собственной смерти. Даже тогда, когда с этой смертью, только не своей, они как-то соприкасаются. На тех же похоронах. Или на войне. Или в каких-то происшествиях. Тогда люди смотрят на мертвых, отстраняясь, никак не распространяя такую возможность на себя. У всех нас в мозгу на этот счёт имеется хороший предохранитель. Он не позволяет живому человеку думать о своей смерти и, тем самым размягчать волю, откладывать мечты и стремления, то есть, становиться живым мертвецом.

У меня, к примеру, имеется весьма интересный одноклассник, который давненько работает патологоанатомом. Казалось бы, кому, как не ему знать о смерти всё, если он с нею, можно сказать, связан общим делом! Я его об этом даже спросил как-то, мол, расскажи о смерти что-то умное и полезное, чтобы, когда придется, я был бы во всеоружии. Он посмеялся надо мной и ответил совсем буднично: «Знаешь, Серега, у меня, что ни день, столько всякой рутинной работы, что думать о смерти совершенно некогда! Да и не интересно мне это!»

Вот так-то! То есть, о смерти не думают даже те люди, которые с нею рука об руку связаны! А вот на меня почему-то нахлынуло.

И до чего же я додумался бессонными ночами, шевеля воспаленным от усталости мозгом? Впрочем, уже говорил: всё получалось как-то бессистемно и глуповато.

Например. Люди умирают по-разному. Кажется, мысль совсем не новая, но к ней добавляются услышанные где-то замечания, будто кому-то повезло – умер легкой смертью. Стало быть, бывает смерть и иная, долгая, и мучительная. Бывает она ожидаемая или, напротив, внезапная. У кого-то она случается в молодости, но каким-то везунчикам удается дожить до глубокой старости.

Вот и опять ничего нового мой воспаленный мозг не породил!

Никак не могу в эту тему проникнуть сколь-нибудь глубоко, хотя из головы она не выходит! Или у меня тоже срабатывает тот самый природный запрет, установленный природой? Пожалуй, именно так, ведь с печи в детстве я не падал, а продвинуться дальше не могу! Нужная мысль не задерживается в мозгу, а отскакивает безвозвратно и с огромной скоростью, будто мячик от ракетки. Развивать становится нечего!

Пусть так! Тогда зайду с другой стороны. Элементарный вопрос. Долго жить, это хорошо или плохо? Вопрос, не претендующий на оригинальность! Понятно каждому, если даже в старости здоровьем пышешь и живешь интересно, насыщенно, да еще не бедствуешь, то продолжения захочется кому угодно! А коль всё наоборот? Тяжелые болезни, обездвиженность, жуткая диета, всякие недержания, страдания от болей… Кому такая жизнь нужна бесконечно?

А уж родственники, так они вообще, даже выражая свою искреннюю заботу о вашем пошатнувшемся здоровье, вряд ли тайно не мечтают, чтобы весь этот кошмар со «скорыми», уколами, суднами, стонами, нездоровым запахом для них, наконец, закончился.

Ну и куда меня занесло? Додумался до того, что здоровому человеку живется лучше, нежели больному! Банальнейшее открытие! Даже с учетом справедливой, но едва ли не юмористической поправки, будто всякая смерть не есть личное дело самого покойника, поскольку затрагивает не только его интересы, но и интересы подчас очень многих людей, его окружающих! Стало быть, нечего, дорогие наши, умирать без спросу! Ха-ха! Выходит, даже в этом вопросе нет у нас никакой самостоятельности действий!

Да уж! Без диалектики мне не обойтись! Иначе говоря, что кому-то приятно, другому совсем не подходит! Я уже не вспоминаю тех, кто за «бугром» ждет вступления в права на наследство. Сколько у них там людей убивают из-за денег, из-за алчности, из-за стремления любым путём и поскорее отхватить, а то и захватить чьё-то состояние! Ей богу, хорошо, что советская власть нас хоть от этого оградила!

Кстати, еще немного о той самой легкой смерти, с которой кому-то якобы повезло. Чаще всего, если не считать всякие криминальные случаи или катастрофы, к легким причисляют смерти из-за внезапной остановки сердца. Или из-за закупорки его каким-то случайным и нелепым тромбом. Конечно же, я сужу об этом с позиции абсолютного дилетантства в медицине. Однако именно в таких случаях, как мне известно, о покойном говорят с облегчением и даже завистью. Мол, раз – и умер человек! Мгновенно и легко! Самому приятно и других не мучил!

А так ли это? Ведь для него, несчастного, всё происходит совсем не так, совсем не легко, и совсем не безболезненно! Я ведь как это понимаю? Если сердце остановилось, то тут же прекратился и поток крови, выталкиваемой из сердца, и какой-то участочек спинного мозга, выполняя свою работу, немедленно забьет тревогу: «Аврал! Так быть не должно! Не хватает кислорода! Следует без промедления восстановить кровообращение!»

Ну, а если оно не восстанавливается, как следует, хотя уже другой какой-либо участочек спинного мозга, которому положено, этим занимается? Тогда – плохо дело! Тогда первоначальный испуг по нервам доходит до головного мозга. Он, да и сам человек, первым делом впадает в панику, на которую, в свою очередь, панически реагирует уже центральная нервная система. Именно она для экономии самого ценного в это время кислорода, переставшего доставляться с кровью в головной мозг, отключает наиболее прожорливые относительно кислорода органы, разумеется, за исключением самого мозга.

Сразу в проигрыше оказываются все мышцы. Именно в этот момент окружающие видят, как несчастный падает, если стоял, поскольку мышцы его ног отключились, или заваливается на бок, если сидел, и так далее.

Отбросим в сторону лишенные смысла охи и ахи, поскольку специалист в такой ситуации хладнокровно проверит пульс. И правильно сделает! Только потом он выдаст своё последнее: «Всё!» Это означает, что сердце больше не бьется, значит, несчастный отмучился! Вроде бы, всё верно! Это конец!

Но я думаю об этой ситуации иначе. Как бы, не так! Мозг-то больного всё ещё живой, значит, работает! Значит, человек так или иначе живет и понимает, что попал в непоправимую беду. Он остро чувствует сердечную боль и боль от падения, он переживает мучительное удушье, он пытается понять, что с ним происходит и что будет дальше? Он ведь жив, пока жив его мозг.

Так будет продолжаться еще несколько минут! Человек, возможно, даже слышит вас, собравшихся вокруг, и даже видит что-то, попавшее в поле его зрения, хотя повернуть голову или глаза уже не в силах… Мышцы-то отключены. Но он жив! Ему по-прежнему больно, ему страшно, ему тяжело! Это лишь для окружающих он скончался, отмучился, а в действительности-то он страдает! И более всего потому, что сам уже ничего не может поделать. Он понимает своё бессилие! Он утратил возможность бороться за жизнь, но слышит, как его запросто подталкивают туда, вместо того, чтобы спасать!

Кажется, подобное состояние величают клинической смертью. И из нее некоторым смертным повезло вернуться. Такое иногда случалось. Они-то о потустороннем мире потом и рассказывали в цветах и красках всякие восхитительные небылицы, будто действительно побывали на том свете! На том свете, которого нет, и видели своё безжизненное тело со стороны, и прочие совсем уж невероятные байки. Можно ли им верить? По-моему они воспроизводят лишь то, что напридумывал их мозг ввиду острого кислородного голодания. А, может, и нет! Кто же это точно скажет?

Как-то, приехав в Одессу к матери, я разговорился с хорошим соседом. Гляжу, а он немощно по лестнице поднимается, отдыхая на каждой ступеньке. Предложил я ему на себя опереться, помог. Заодно постояли, обсудили, что да как? Оказалось, перенес тяжёлый инфаркт, да еще, рассказал, как интересно всё с ним получилось.

– Лежу, – говорит он, – я на полу собственной квартиры, всё слышу, а сил совсем нет, даже моргнуть не в состоянии! Один медик со «скорой» проверил пульс, пару раз надавил на грудную клетку и предложил второму сворачиваться. Мол, конец мужику настал. Нечего понапрасну возиться, только время терять, то да сё… Так второй ему сначала посоветовал заткнуться и стал мне делать какой-то больнющий укол; а я-то всё слышу, хотя ответить не могу. Но первый вдруг завелся: «Поехали поскорее, не видишь, что ли? Готов он!» Тогда второй, как мне на слух показалось, его к стене прижал и размеренно так прошипел: «Ты только вякни еще разок, я ведь рассержусь! Врач, называется!» Это он так заставил делать мне массаж сердца, искусственное дыхание и прочее. Долго они возились со мной, и знаешь, ведь вытянули с того света. Хотя, если честно, там я, кажется, еще не побывал! Разве, где-то поблизости!

Вот он – реальный случай! Человек еще живой. Он всё видит, всё слышит, страдает, а кто-то спешит приписать ему легкую смерть, избавиться поскорее! Вот попал бы он, скажем, под асфальтоукладчик, который мгновенно привел бы все его мозги в нефункционирующее состояние, тогда бы он, возможно, ничего и не успел почувствовать, не стал бы страдать… Всё ведь произошло мгновенно! Всё в нём мгновенно отключилось! Однако очень уж неприглядно выглядел бы такой «счастливчик» после того, как стальная махина с него скатилась! Нет, в подобной участи, даже если она такая уж легкая, я не заинтересован! Такую смерть, как говорится, и врагу не пожелаешь!

И всё же остаётся вопрос! Боюсь ли я смерти?

На сегодняшний день отвечаю честно, как на духу! Страха не испытываю, но очень не хочется! То, знаете ли, в старческом возрасте медленно так, постепенно и размеренно происходит трансформация сознания, в результате которой старики смиряются с печальным исходом и даже ждут его, а для меня эта встреча пока крайне нежелательна! Ведь я не без оснований уверен, будто всё у меня, как говорят, впереди, а тут, на тебе, словно обухом по голове… Конечная остановка! Вываливайте его! И все планы сразу в прах; и то, что всегда считалось второстепенным, оставлялось на потом, становится вдруг самым важным; и цена каждой секундочки взмывает, и за каждую из них, предстоит ещё побороться. Но времени на борьбу не осталось!

А если нет времени, но нет и сил для борьбы! Бр-р! Только с этого жуткого момента, с этого понимания безысходности и приходит, как я понимаю, настоящий страх смерти, которая с тобой может сделать всё, что ей вздумается, а ты не только не в состоянии сопротивляться, но даже возразить ей не в праве!

Бедная моя девочка! Ведь я, думая об этой чертовке-смерти, лишь пытаюсь понять то, что испытываешь ты, чтобы знать, как тебе помочь. Но ни к чему так и не пришёл!

Глава 17

Недавно скрытно от тебя я посетил районную поликлинику, чтобы выписать рецепт на обезболивающие средства. Собственно, сильных болей до сих пор, с твоих же слов, ты не испытывала, но я опасался что подобные лекарства понадобятся внезапно. Попробуй тогда нашу медицину быстро раскрутить!

В поликлинике меня вежливо послали… Наркотические препараты, группа «А»!

Я дошел до главного врача, изрядно возмущаясь их порядками, но ничего не достиг. Мне всюду твердили, будто подобные средства отпускаются в особом порядке, поскольку они наркотического действия. Я же заводился и требовал, чтобы они включили тебя, наконец, в этот свой пресловутый особый порядок. Ведь ты давно находишься у них на учете, а для чего он, если помощи никакой! «Получается, что всё это лишь ваши внутренние игры, нужные только вам, а не больным людям!»

Но медиков, обличенных некоторой властью над нами, не пронять: «Таков порядок, не нами заведенный!»

Я едва сдерживался:

– Вы же клятву давали, что станете беззаветно служить интересам людей, или как там у вас это называется! А когда пришло время доказать свою состоятельность, все оказались клятвоотступниками! И скоро опять под свои профессиональные праздники грамоты да ордена начнете себе вручать! Будете трезвонить на весь мир о гуманности своей профессии и о том, как она и вы нужны людям! А на деле вы мало отличаетесь от палачей! Даже в масках, как и они! И помощь оказываете лишь ту, которая вам выгодна! Разве не так? Молоденькая женщина стала жертвой злого рока – и где же ваша хваленая гуманность? Больная мучается, а вас инструкции заботят, которые во вред больным! И никакой гуманности на самом деле! И никакого сострадания!

Я ушел, хлопнув дверью, лишь после того, как главврач со всей очевидностью (стало быть, я его все-таки пронял) тоже стал закипать, как и я, и зловещим голосом поинтересовался, смогу ли я успокоиться без вмешательства в наш разговор родной милиции? Тебе о своем провальном вояже, чтобы дополнительно не волновать, я, конечно, ничего не рассказал.

В феврале, и я уже говорил тебе об этом раньше (помнишь?), ты из-за прогрессирующей мышечной слабости больше не вставала. Мне срочно пришлось решать и эту задачу, ведь я должен был как-то работать, задерживаясь, иногда допоздна. Тебе же в таком состоянии оставаться без присмотра больше было невозможно.

«Как же быть?» Задача заранее казалась неразрешимой. Тем не менее, всё вышло значительно проще, нежели мне представлялось изначально. Я всего-то вызвал на дом участкового врача, а он легко и просто открыл на меня «больничный» по уходу за больным, то есть, за тобой, поскольку ты официально являлась инвалидом первой группы, а твоя беспомощность стала очевидной. Я превратился в сиделку.

Уже после этого я решил самую трудную для меня часть этой задачи: поставил в известность своего начальника, главного инженера Станислава Николаевича, о том, что мне представлялось большой свиньёй с моей стороны. Надо сказать, что он, коль именно ему вменено организовывать науку и производство нашего НПО, конечно, едва устоял от столь обезоруживающей новости. Еще бы! Неожиданно из обоймы выпадал самый нужный, практически незаменимый заместитель, на котором всегда держалось почти всё, и который до той поры «больничных» никогда не брал, выздоравливая, если уж приходилось простужаться или температурить, непосредственно на рабочем месте! И вдруг, на тебе! Ушел на «больничный»! Да еще на неопределенный срок! Прямо, бунт на корабле! Настоящая измена!

Но его реакция оказалась иной:

– Сергей, ты мне скажи, совсем Светлане плохо? – только и спросил Станислав Николаевич. – Ну, что же! Мы как-то выкрутимся и без тебя! А ты, смотри, поддерживай ее, бедняжку; в такое поверить до сих пор трудно, и сам держись. Вижу ведь, давно тебя качает от семейных твоих проблем! Ну а понадобится что, о нас не забывай!

С тех пор у меня началась другая жизнь, ведь на работу спешить не приходилось, словно я опять оказался в отпуске. Вот только отпуск тот вынужденный, растянувшийся на полтора месяца, стал для меня сущим адом. «А что же вы хотели, ухаживая за лежачим больным!» – подтрунивал я над собой поначалу, однако через несколько таких дней и ночей юмора моего, как будто и не бывало! Осталась лишь незнакомая ранее предельная или абсолютная усталость и раздражение на весь мир.

На меня постоянно давила, словно рухнувшая на голову бетонная плита, почти неразрешимая задача. С одной стороны мне следовало срочно устроить нашу с тобой совместную жизнь в ее новом качестве, что с непривычки оказалось мне не совсем понятно, трудно и утомительно. А с другой стороны, и говорю это всерьез, хотелось выжить и самому, ибо я уже давно подумывал о том, что взялся за непосильную для себя ношу.

Ко всем моим заботам добавилась еще одна: ты теперь не хотела, чтобы я отлучался от тебя хоть на минутку. И мне приходилось только и делать, что покорно сидеть у постели, гладить твою руку, а урывками выполнять всё остальное, то есть, приносить, выносить, стирать, гладить, поправлять, менять, заправлять, разогревать…

Иногда ты просила что-то вспомнить или что-то рассказать, и тогда слушала с большим интересом, но скоро утомлялась и на несколько минут впадала в чуткий сон. Потом, видимо, просыпалась, поскольку, не открывая глаз, тихим голосом призывала меня. «Я, Сереженька, кажется, заснула. Прости! Мы на чём остановились?» И я продолжал, радуясь твоему интересу к тому, что, собственно, и составляет обычную текущую размеренную жизнь здоровых людей, но при этом сам всё более и более уставал. И накопившаяся усталость меня постепенно и основательно подтачивала. Я это чувствовал, но ничего поделать не мог.

И ведь странно! Выполнять всё то, что на меня тогда возлагалось, если поразмыслить, не столь уж трудно! Но если всё это становится бесконечной и непрерывной полосой, в которой день и ночь неразделимы (незагруженный мозг побеждается нездоровым сном; от сидения безумно устает спина и еще кое-что; читать не получается из-за сильного отупения; питаться приходится черте как, поскольку я в кулинарии оказался ни на что не способен), то, в конце концов, жизнь непременно превращается в тот кошмар, который, как мне казалось, способна выдержать почти любая женщина, но ни один мужик. Если, конечно, он с детства сам не вяжет и не вышивает нитками «мулине». Но это не про меня!

Уход за лежачими больными, как процесс, как набор обязательных мероприятий, периодически повторяющихся, понятен, сдается мне, любому взрослому человеку. У меня он был даже несколько проще, чем обычно, поскольку мне не приходилось скармливать тебе по особому графику множество всяческих лекарств, – ты обходилась без них, разве что, настойка уфимского целителя у нас прижилась. Не приходилось делать тебе и уколы, и всё же я переносил свою ношу с невероятными муками.

К тому же они не исчерпывались лишь процедурами и круглосуточным дежурством, поскольку от наблюдения тебя, угасающей на моих глазах, мою душу разрывала жалость к тебе, и обида на твою судьбу, и собственная тоска от приближающейся потери, и еще, бог знает что? И всё это – на фоне невыносимого желания спать, которое и желанием называть, в общем-то, нельзя! Это был жесткий приказ несдающемуся сознанию и растекающемуся от бессилия телу; это была изощренная пытка мозга; это были явственные физические муки, испытываемые каждой клеткой предельно уставшего организма.

Мне тогда было очень тяжело физически, тяжело было и на душе. Причем настолько, что в иное время, особенно ночью, когда спать хотелось до нестерпимой боли, до отказа собственной воли подчиняться этому неумолимому «надо дежурить», я готов был выть! Готов был бросить всё и исчезнуть куда-то без оглядки. Но я знал, что не имел права думать о себе. Не имел права оставить тебя без помощи и поддержки. Не имел права показать тебе, как трудно переношу свою работу, и потому терпел, не жаловался, а улыбался тебе, возможно, вымученной улыбкой, но я готов был ради тебя на всё, и, превозмогая себя, всё-таки делал то, что требовалось, зажимая себя обручами несдающейся воли, как мог. Тем не менее, иногда я сознавал, что расплатой подобному насилию над собой вполне может стать мой нервный срыв, который, как мне казалось, теперь не за горами!

Обруч судьбы вокруг меня стремительно сжимался, и мне, особенно ночью, становилось невыносимо жалко себя. В один из таких моментов ты заговорила, очень тихо и невнятно, как и всегда в последние дни, поскольку твои губы пересыхали и плохо смыкались:

– Измучился ты со мной, Сереженька… Так ты поспи… Или погуляй, сходи… Я без тебя не уйду…

– Нет-нет! – возразил я с натянутой улыбкой, стараясь понять смысл твоих последних слов. Что значит, «я не уйду»? Ты так шутишь или имеешь в виду совсем другой уход?