Жизнь волшебника

Автор

Александр Гордеев

Жанр

Современная русская литература

Год написания книги

1985

<< 1 ... 39 40 41 42 43 44 45 46 47 ... 172 >>

На страницу:

Перейти

43 из 172

Настройки чтения

Размер шрифта

Высота строк

Поля

хороший лишь за то, что не плохой, а не за то, что истинно хороший, как говорится в стихотворении

популярного среди молодёжи поэта Эдуарда Асадова.

На службе, слыша призывы на разные комсомольские стройки, Роман недоумевал: почему это

ударно работать следует только там? Байкало-Амурская магистраль, куда зазывают задорней и

песенней всего, срезает северную верхушку их Читинской области и, как твердят и убеждают радио

и газеты, благотворно преобразует там всю жизнь. Но почему эта жизнь не должна улучшаться

южнее, там, где живёт он с родителями и земляками?! Да ведь если ты к чему-то способен, то

признание земляков куда дороже признания интернациональных людей на стройке.

Программа, выработанная им и Серёгой, предполагает, что для нормальной жизни в селе

людям надо всеми средствами держаться привычного уклада, оставшегося с колхозных времён. Но

то, что творится здесь сейчас, похоже на анархию. Людям-то, оказывается, любо и пьянство с

воровством. Тут уже и укреплять нечего – этот уклад успел до фундамента рассыпаться за какие-то

два года – тряхнуло дом, и он распался на кучу кирпичей. Сельчанам уже не платят зерном за

каждый трудодень, а «культурно» завозят в магазин хлебные кирпичи, чтобы их можно было

покупать на выплачиваемые деньги. И потому уже сейчас собственные караваи в селе – редкость,

а вскоре по всей Пылёвке и духа настоящего хлеба не учуешь. Русские печи за ненадобностью

разбираются, а вместо них ставятся компактные очаги с колосниками для отопления. В доме

Мерцаловых печь ещё стоит, только вот и Маруся не вспомнит уже, когда топили её последний раз:

своей муки нет, а в том, чтобы стряпать хлеб не из своей муки, а из покупной, есть уже что-то

неправильное, неудобное, некрестьянское. Так что, эта печь и впрямь вроде бы не нужна.

А ведь с каким душевным, ностальгическим теплом вспоминаются теперь Роману утренние

пробуждения в детстве от щёлканья дров в большом зеве печи… Лежишь за ситцевой светленькой

занавеской и любуешься игрой пламени на белёных, тогда ещё нештукатуреных бревенчатых

стенах. И слышишь запах лепёшек, которые мама тут же, под большим языком пламени, гнутым

потоком улетающим в трубу, печёт из кислого хлебного теста в чугунной сковородке. Для того,

чтобы кислые лепёшки не поднимались на жару, она тычет их кончиком ножа, и эти штришки

похожи потом на какой-то специальный рисунок, на изображение быстро летящих капель дождя.

Лепёшки, подсохшие на краях, вздутые кое-где коричневыми пузырями, похрумкивают на зубах, и

как вкусны они с молоком! Как не хватает теперь этих лепёшек не столько для пищи, сколько для

полноты самого бытия. И вообще, как недостаёт теперь в селе прежнего душевного уюта. Ведь

если этот уют приглушается в каждом доме, то меньше его становится и во всём селе, во всей

стране даже, наверное. Отец страдает от этого болезненно. Иногда, покипятившись и поругавшись,

он спохватывается:

– И чего это я, дурак, завожусь, чего дёргаюсь? Жил бы в своё удовольствие, как Матвей.

Что ж, это тоже вариант. Сосед Матвей Матвеев, или просто Мотя-Мотя, ещё

несовершеннолетним стрелял из дробовика в одного старшеклассника, который издевался над

ним. Слава Богу, не убил, но в колонию загремел, а там – пошло-поехало, и для того, чтобы

образумиться, Матвею потребовалось суммарно восемь судимостей и семнадцать лет тюрьмы. На

Катерине он женился во время третьей краткой свободы, и Катерина потом только то и делала, что

ждала, встречала, а потом снова провожала Матвея на его странную отработку очередного куска

35

свободы. Теперь из-за здоровья, подорванного такой рваной судьбой, Матвей избегает всякой

физической работы: работает либо сторожем, либо кочегаром. В селе Матвей имеет две славы: как

самый заядлый и удачливый рыбак и как фанатичный мотоциклист. Говорят, что его «Урал»

заводится с одного взгляда на рычаг. Ну, конечно же, это враньё: на самом деле этот рычаг всё же

требуется чуть-чуть ткнуть ногой. И тогда двигатель начинает ровно, спокойно и почти по

голубиному ворковать. Впрочем, этот «голубок» воркует не всегда. Всё зависит от кого и как

уезжает Матвей. Бывает так, что сам-то он уходит вроде бы спокойным, а его мотоцикл, отъезжая,

вдруг взревёт глухим, утробным рыком. Вряд ли знаменитый лермонтовский Казбич так любил

своего коня, как Мотя-Мотя обожает свой мотоцикл, и потому прозвище «Мотя-Мотя» – имеет,