жена. Я о таких женщинах только от других слышу, но сам не встречал. Тебе же невероятно
повезло. И что ты делаешь среди нас – сплошных семейных неудачников?..
– А ты разве тоже? – спросил Бояркин. – Ты что же, не женат?
– Был. А как дети подросли, ушел. Мою жену можно было терпеть. Мы как-то тяжело
жили. Вроде бы и не ссорились, но разговаривали, как тугие на голову. Да все сдуру.
Молодой-то глупый был. Строил свою жизнь впопыхах, так же вот, как ты. Думал время
коротко, а оно все-таки длинно. Внешне она была красавица, с высшим образованием, с
исключительной памятью, но глупа. Глупа, правда, как-то неприметно для окружающих. В
голове у ней могли быть черт знает какие познания, но она оставалась глупой. Рассуждала
умно, а поступала всегда не так. Правда, вспоминаю я ее сейчас по-доброму – слишком много
времени с ней прожито. А еще раз жениться уже не могу. Бывали, конечно… И бывают, хоть и
не часто, но все не то. Никто из них не пытался вот так, как тебя, Роман, в плен взять, хотя к
стойлу привязать почти каждая не прочь. А ведь требовать от нее того, чего она не понимает,
бессмысленно. И не объяснишь это за один присест – такой женщиной, как твоя жена, надо
просто быть – и все. А нам, мужикам, такую можно только встретить, воспитать такую нам
не под силу. Я бы вот тоже хотел иметь умную женщину. Такую, чтобы ей нравилось, что я,
например, с бородой или, если сбрею, то без бороды; что у меня на руках мозоли, что домой
я прихожу усталый, в пыльных сапогах, чтобы умела она видеть комплименты не в словах, а
и в поступках, в выражении глаз, в жестах, чтобы нравилась ей моя прямота, чтобы поняла,
что живу я так, как считаю нужным, но без зла. Разве это так сложно? А вот попробуй-ка,
найди такую.
"Наверное, и мне придется ждать, когда дети подрастут, – думал Бояркин, слушая
Алексея. – А, значит, надо пока успокоиться, жить так, чтобы быть понятным многим
другим. А жена пусть понимает тебя настолько, насколько способна и насколько ей
необходимо. Ужин сварен, пол помыт, рубашки постираны, будь доволен. Господи, да ведь
это так просто". Бояркин даже повеселел.
Водки оказалось многовато – очень скоро это поняли они оба. Федоров, несмотря на
только что закончившийся доверительный разговор, резко отругал их в ответ на
предложенный стакан и, расстроено бросив книжку, ушел из общежития.
Бояркин и Батурин посидели, поговорили о том, какой хороший мужик Федоров,
покончили с последней бутылкой и перестали держаться на ногах. Бояркин чувствовал, что в
его сознание окружающее прорывается лишь короткими бессвязными кусками. Ничего уже
не соображая, он выволокся в улицу и, вместо того чтобы шагать в свое общежитие,
приплелся к дому Осокиных, открыл ворота и постучал в окно. Потом он обнаружил, что на
него сквозь стекло смотрят пожилые мужчина и женщина – Дунины родители, а сама Дуня
стоит рядом, дергает за рукав и требует, чтобы он сейчас же ушел. Бояркин подчинился и
направился к себе. У клуба его окружили местные парни. Они что-то говорили, но до
Николая доходили лишь всплески голосов. Тем не менее, он что-то отвечал, а потом все
исчезло.
Очнулся он утром на одной кровати с Романом. Невозможно было притронуться к
челюсти, к бедру, ступить на ногу. Сведения о своих вчерашних действиях пришлось
собирать у других. Но никто ничего не знал. Похоже, что он упал после первого же тычка в
челюсть, которого не успел даже заметить, и потом, когда его пинали, не чувствовал уже
ничего. Подобрал его Роман, прибежавший сразу же, как только узнал, что около клуба бьют
кого-то в белом плаще.
– Я тебя часа полтора искал, – рассказывал Роман, взлохмаченный и опухший, –
сбегал уже в твою общагу – там нет. Да и вообще бы не нашел, если бы не белый плащ, –
ночь-то была темная. Сначала думал, что тебя вообще убили. Ты почти не дышал и не
шевелился. Нес тебя, как мешок, через плечо… А выглядишь ты ничего, даже без "фонаря".
– Что-то бока жжет, – сказал Бояркин.