– Ну, все! – резко сказал Бояркин, вскакивая с сена и подхватывая куртку. – У нас
давно к этому идет. Прощай!
Он быстро зашагал от стога. "Чистенькая идеалистка, дитя, – со злостью думал он и
был доволен своей решимостью и этим хорошим, да и к тому же хорошо сказанным словом
"прощай". Скоро он вышел на дорогу, застучав каблуками по твердому. Дуня, наверняка, еще
стояла в раздумье у стога, и Бояркин, вдруг подтянувшись, пошел строевым шагом, ударяя в
темноте о землю всей ступней, как учили в морском учебном отряде.
– Соловей, соловей, пташечка! Канаре-ечка жалобно поет! – лихо, изо всей силы
заорал он.
Других слов он не знал и, повторив одно и то же три раза, со злостью плюнул,
переходя с парадного шага на походный.
* * *
В райцентре пришлось немножко подождать автобус до города. И потом, когда он
подошел, Николай сел на втором ряду со стороны входа, так что если смотреть между
передними высокими креслами, то можно было хорошо видеть дорогу. Сначала Бояркин с
полчаса вздремнул, а потом, глядя на ровную асфальтовую трассу, стал размышлять о том,
почему бы ему ни быть шофером на таком автобусе или машине и не ходить в дальние рейсы
и так же беззаботно, как водитель этого автобуса, не покуривать, выдувая дым в окно на
вольный воздух. Бояркину так понравилась эта мысль, что он не заметил, как, была
преодолена половина пути, и пассажирам предоставилась возможность сходить в туалет и
перекусить.
В буфете Бояркин заметил, что к водителю, у которого был свой отдельный столик,
подсел мужчина лет тридцати пяти со светло-рыжими усами. Он о чем-то уговаривал
водителя. Тот сначала отрицательно качал головой, потом заговорил и, видимо, согласился.
Николай уже достаточно хорошо знал дорогу, и, когда пассажиры расселись по местам, он
сразу обратил внимание, что автобус, вместо того чтобы начать выворачивать с окраины
поселка на трассу, пошел в глубь поселка. Рыжеусый стоял около водителя и подсказывал
дорогу. Наконец автобус остановился. Водитель не заглушил мотор, а, наоборот, раза два
газанул, прислушиваясь к гулу.
– Извините, что задерживаю, – тихо, так что его слышали только на первых местах,
сказал рыжеусый. – Жену с ребенком нужно забрать из больницы. Тут не врачи, а коновалы,
Четырех я уже похоронил, а пятого хоронить не хочу…
– Ну, ладно, иди, иди, – поторопил его водитель, знавший его дело подробней.
Ждать пришлось долго. Самые спокойные пассажиры стали засыпать.
– В районе задерживались, тут опять стоим. Чего он там застрял?! – минут через
пятнадцать крикнул кто-то с задних мест.
– Ничего-о, подождешь, – осадил его водитель.
Наконец рыжеусый принес очень тепло завернутого грудного ребенка. Следом
семенила его жена в простеньком застиранном платье. Автобус тут же тронулся, женщина, не
успев сесть, покачнулась назад и, запнувшись за чью-то сумку, упала в проходе, но не
вскочила, а лишь отчаянно махнула рукой, признаваясь в своей слабости. По всей видимости,
уход из больницы с больным ребенком сопровождался скандалом, на который ушли ее
последние силы, хотя спорил и требовал муж. Ее заголившиеся ноги, которых она уже не
стыдилась, были тонкие и неровные. Тонкими были и пальцы рук с болтающимся
обручальным кольцом на одном из них. Ей помогли подняться, и она сразу же забрала у мужа
ребенка. Муж уступил ей свое место на первом ряду, а сам присел на вертящееся кресло
рядом с водителем. Маленький ребенок лежал с закрытыми глазами и дышал с тоненьким
птичьим свистом. Женщина как-то странно, очень плотно прикрывала ему лицо покрывалом,
видимо, заботясь, чтобы он постоянно дышал воздухом одной температуры. Она не видела
ничего кругом, и все ее внимание было направлено только на ребенка, словно она держала