Пепел родного очага

– Не знаю, ничего не знаю.

Хункарпаша видел, что отец еле сдерживает слезы, и только сейчас заметил, насколько он стар: нависшие седые брови словно оттеняли темноту в глазах, морщины на лице напоминали потрескавшийся старый камень, лежащий веками у дороги, а провисшие плечи походили на старое коромысло, прогнувшееся под тяжестью лет.

Через несколько дней Хункарпаша с Надией перебрались на новое место жительства и первое, что сделали – это очистили от метровых сорняков и вспахали огород за домом. На все сил не хватило, но в это лето они посадили все овощи, картошку, кукурузу и подсолнечник у изгороди. Целую неделю Хункарпаша перекрывал крышу, заменив стропила и застлав их жердями, поверх которых уложил толь. Надия этим временем подмазывала печь, укрепляя глиной расшатавшиеся кирпичи из сырца. Еду готовили на дворе, где Хункарпаша сложил из камней небольшой очаг.

Соседи тоже не оставались в стороне: кто подвозил на осле жерди из леса, кто нес старую скамейку или стол, кто-то незнакомый принес им в потемках ржавую лопату, мотыгу и поломанные грабли, положив их на крыльцо. Иногда приезжали на помощь из родного села отец и сестры с зятьями. Свою кровать молодые соорудили сами из старого топчана, валявшегося в сарае.

Они и сами еще не знали, что в эти счастливые дни зачали своего первенца.

После первых хлопот по устройству своего первого очага молодожены устроились на работу: Надю приняли фельдшером в медпункт, а Хункарпаша долго обивал пороги в Хасавюрте, пока не встретил друга детства и тот не предложил ему должность заведующего товарным складом.

Новый дом решили строить через два года, когда их сыну Магомеду исполнилось год и в старой лачуге стало тесно. Сначала ее хотели снести, и на этом месте ставить новый, просторный дом, но потом раздумали – еще неизвестно, сколько придется строить новое жилище, а там придет и новая зима. Поэтому наметили место чуть в стороне от старого дома, но так, чтобы тот оставался в глубине сада.

Хункарпаша нанял шофера и еще нескольких мужчин в городе, чтобы привезти песок, цемент, камня из старой каменоломни. За досками и бревнами ездили в леспромхоз на Ставрополье, рамы и двери заказывали в Хасавюрте на промкомбинате. С гвоздями был дефицит, и Хункарпаша договорился с местным кузнецом, чтобы тот наковал с центнер разных гвоздей. Но у того не было подходящего материала. Тогда Хункарпаша съездил в Махачкалу и договорился с военными, чтобы они продали ему старую проволоку-катанку, валявшуюся на станции после разгрузки военной техники. Наконец все приготовления были закончены.

Чтобы сэкономить деньги, рыть подвал и заливать фундамент решили сами, но через несколько дней поняли, что им это не под силу. Хункарпаша ругал себя за жадность и за потерю драгоценного времени. Пришлось нанимать бригаду строителей из Чечни, которых тогда много неприкаянно бродило по бескрайним просторам России. Строители принялись за дело крепко, быстро и основательно. Уже к осени дом стоял под крышей, с печками и окнами. Но ни на штукатурку, ни на покраску, ни на железо на крышу не хватило ни времени, ни средств.

Дом был большим, в пять комнат, светлым, с высокими потолками, с толстыми стенами, которые зимой хорошо держали тепло, а летом сохраняли прохладу, и молодые не могли нарадоваться своему жилью. Надя предложила пригласить всех родственников Хункарпаши и тетю Полину на новоселье, но Хункарпаша предложил отложить торжества до следующей осени, когда дом будет готов полностью.

На следующий год дом достроили: он стоял, словно игрушечный, свежепобеленный, свежевыкрашенный, с новой железной крышей и резным крыльцом. И лишь тогда Надя написала письмо тетке, а Хункарпаша пригласил своих родственников. Гуляли несколько дней. А мать Хункарпаши тогда впервые с уважением посмотрела на свою невестку и потом до самой смерти никого больше так не любила.

11

Вечером позвонил Гусейн-Али. К трещавшему телефону подошла Надия. Хункарпаша, сидя у телевизора, слушал теледебаты двух претендентов на пост мэра Махачкалы и лишь чуть повернул голову, чтобы слышать разговор жены.

– Алло! Здравствуй, сынок, здравствуй! Ты чего звонишь? Что-что?! – Она понизила голос, и Хункарпаша подумал, что она не хочет мешать ему слушать трескотню по телевизору. Через несколько минут Надия вошла в комнату и остановилась за его спиной. Он улыбнулся, он любил такие моменты, когда она находилась сзади – от нее веяло теплом и любовью, и в такие минуты он чувствовал себя, в прямом и переносном смысле, как за каменной стеной. Обычно в такие мгновения она наклонялась, прижимаясь к его спине, и клала руки на его плечи. Но в этот раз все было по-другому, она не наклонилась и не помурлыкала в ухо, и его охватила тревога. Он запрокинул голову и посмотрел в ее глаза.

– Кто звонил?

После долгого молчания Надия ответила:

– Гусейн-Али.

– Что ему надо? Случилось что-нибудь?

Хункарпаша повернулся на стуле всем телом и увидел, как по щекам жены ползут слезы. Наконец она ответила:

– Случилось, Паша. Амира ранили.

Хункарпаша вскочил со стула и забегал по комнате, не обращая внимания на боли в ноге.

– Так, так! Ах, стервец, обманул деда. А все успокаивал: «Это не опасно, это не опасно! Я только туда и обратно!» – передразнивал он. Потом вдруг остановился. – Ты хоть скажи, куда его ранило-то: опасно, нет?

– Я не знаю, он ничего не сказал. Сказал только, что он лежит в госпитале.

– И ты не спросила!

Хункарпаша устремился к телефону.

– Я сам позвоню, я сам все узнаю.

– Да нет их сейчас дома, они к нему поехали, в госпиталь.

– Тогда я сам поеду! Прямо сейчас! Где мои новые штаны?! – гремел он. – Вечно засунут куда-то, а потом не найдешь ничего! Бардак в доме!

Жена подошла к нему, еще колючему и разгоряченному, обняла и склонила голову на его плечо.

– Паша, ну куда ты поедешь! Ведь ночь на дворе. Давай подождем до утра, а? А утречком, рано-рано, и поедем.

Она услышала шумный вздох, словно усталый, старый паровоз выпускал последние пары, и почувствовала, как обмякли и задрожали его плечи.

Ночь они не спали. Хункарпаша то лежал, уткнувшись в подушку, то вставал и бродил по комнате, то и дело поглядывая в окно, словно торопя наступающий день. Он даже закурил на кухне трубку, чего с ним не бывало ни разу. Надия исподтишка следила за мужем, сжимая под подушкой в руке приготовленные на всякий случай таблетки и подремывая через каждые полчаса. Хункарпаша заснул перед самым рассветом, и жена долго не решалась его будить.

В Махачкалу, укутанную синим рассветом и белесыми туманами, ползущими с моря и из русел речушек, они въехали, когда еще не поднялось солнце. И только сейчас вспомнили, что не знают, в какой госпиталь ехать. Решили сначала заглянуть к сыну.

На звонок долго никто не отвечал. Они уже подумали, что несчастные родители с детьми дежурят у постели Амира, когда вдруг за дверями услышали стук и голос Гусейн-Али:

– Кто там?

– Это мы, сынок, – ответила мать.

Пока пили чай, Гусейн-Али рассказывал:

– Слава Аллаху, все обошлось, пуля попала в левую руку и не раздробила кость. Правда, крови много потерял. Говорит, что перевязывать было некогда, вырывались из окружения.

– Из какого окружения! – не вытерпел Хункарпаша. – Он же, стервец, сказал, что будет сопровождать какой-то груз.

Гусейн-Али долго молчал, боясь прервать отца и вызвать его гнев, потом продолжал:

– Я сам так думал. Ведь от него ничего не добьешься! Я только сегодня узнал, что милицейское начальство решило собственными силами провести операцию в Тандо. Они, наверное, думали, что придут в село, отнимут у ваххабитов оружие и этим все кончится! А их там встретили огнем из автоматов и пулеметов. Хорошо, что федералы пришли на выручку, а то бы… – Гусейн-Али удрученно махнул рукой и замолчал.

Жена Гусейн-Али постоянно плакала, промокая слезы носовым платком, а Надия, как могла, ее утешала:

– Хватит плакать, дочка. Все, слава Богу, обошлось. Он молодой, на нем все скоро заживет.

А хозяйка отвечала:

– Сколько раз отговаривали его, чтобы он не шел в эту проклятую милицию. Ведь он институт кончил, специальность у него хорошая, отец предлагал место на своем заводе. А он – ни в какую! Что за молодежь пошла, никак не хотят слушать старших, все норовят по-своему сделать.

Надия про себя улыбнулась. Молодежь, молодежь! А разве они сами не были молодыми, разве Хункарпаша не женился на ней наперекор своим родителям, разве сама мать Амира не уехала из своего села, чтобы опять же наперекор своим родителям поступить в институт! И так было во все времена, так есть и так будет. Надия не помнила кто, но кто-то из знакомых стариков, сказал, что до двадцати лет люди болеют болезнями отцов, до сорока излечивают их в себе, а после сорока стараются излечить их в других. Наверное, прав был этот старик. Но вслух Надия сказала совсем другое:

– А ты терпи, дочка. Такая уж нам, женщинам, выпала доля, что мы должны терпеть за себя, за детей, за внуков, за всех родных людей.

В госпиталь решили ехать все вместе. Перед отъездом Гусейн-Али, как ответственный руководитель крупного предприятия, по телефону долго кому-то втолковывал, что нужно сделать обязательно с самого утра, как провести планерку, а в конце сказал, что сегодня обязательно еще будет на заводе. Хункарпаша слушал, гордился сыном и усмехался поведению сына-хитреца: на завод он мог и не приехать, но его подчиненные целый день будут в рабочем напряжении, и, значит, на предприятии будет все крутиться и вертеться.

В госпитале их долго не пускали к Амиру. Даже влияние Гусейн-Али не помогло, который постоянно кому-то звонил по телефону, упрашивая пустить его к сыну. Он только чертыхнулся:

– Черт знает что, для них не существует ни авторитетов, ни влияния. Ну, погодите, вы еще ко мне придете, кланяться будете, клянчить будете: «Помогите, помогите!» А я еще подумаю, дать или не дать, дармоеды чертовы.