Дети Бафомета

Зайчиха вспомнила свой сон, луну, меняющую облик, и с тревогой взглянула на череп: пустые глазницы выглядели зловеще, словно в них что-то таилось, что-то, чего они не знали и с чем никогда не встречались, но это что-то внушало страх. Возможно, эта тревога была лишь следствием увиденного сна, но луна-то была не во сне!

«Наверное, это от водки, – попыталась успокоить себя Ушка, – я ведь никогда прежде не пила так много».

Она снова взглянула на череп, перед которым, застыв, как две статуи, стояли Острозубка и Красноклык: в пустых глазницах вспыхнули зелёные огоньки и послышался шипящий голос:

– Уш-ш-ш-ш-ка!

В глазах у зайчихи потемнело, ноги подкосились, и она рухнула на пол.

– Ушка! – крикнула Острозубка, бросившись к зайчихе.

– Да.

Зайчиха открыла глаза и увидела Красноклыка и Острозубку: они сидели на корточках и с тревогой смотрели на неё.

– Что со мной было?

– Ты стояла, стояла, а потом взяла и упала, – быстро ответила мышка, – сейчас тебе хорошо?

– Голова немного кружится, – ответила Ушка.

– Ты упала в обморок, – сказал Красноклык, – такое бывает.

Ушка, приподнявшись, взглянула в чёрные глаза мышки, карие глаза лиса и тихо сказала:

– Нам надо уходить отсюда.

– А вдруг тебе снова станет плохо? – с беспокойством спросила Острозубка.

– Не станет, – ответила зайчиха, – а отсюда надо уходить – это место какое-то мёртвое, оно меня угнетает.

Красноклык загадочно улыбнулся:

– Эта хижина видела много смертей.

– И тебя это веселит?

– Что?

– Почему ты улыбался, когда говорил это?

Красноклык отпрянул в сторону, переглянулся с Острозубкой и сказал:

– Я не улыбался.

– Он не улыбался, – подтвердила мышка.

Ушка посмотрела на их изумлённые лица: нет, они не врут, да и зачем им врать? В этом месте действительно происходит что-то странное, с ней уж точно.

– Да? Значит, мне показалось, – сказала зайчиха после недолгого молчания, – но нам всё равно нужно уходить – здесь слишком сильно пахнет смертью.

Красноклык принюхался.

– Не, не смертью – здесь пахнет тухляком, ссаниной, гнилью, плесенью, дымом и чем-то ещё.

– Ты что, знаешь, как пахнет смерть? – спросила Ушка.

– Нет.

– Вот что-то ещё и есть запах смерти. Пошли отсюда.

Лис снял со стены череп и, развязав пояс, продел его через глазницы.

– Возьму с собой, – весело сказал он.

Теперь череп болтался у лиса на поясе, что делало его немного похожим на шамана из древних времён.

– Ты бы его лучше на голову нацепил, – сказала Ушка, надевая рюкзак, – и шкуру на плечи. Я, кстати, знаю, где есть много шкур. Показать?

– Ха-ха, – скривился в усмешке Красноклык, – я тоже знаю это место, так что спасибо.

Надев рюкзаки, они вышли из хижины и направились в лес. Отойдя шагов на двести, зайчиха остановилась, скинула рюкзак и, со словами: «Я сейчас!», быстро пошла обратно.

– Куда это она? – спросила Острозубка.

– Наверное, забыла что-нибудь.

Ушка забежала в хижину, разворошила хворостиной тлеющие в очаге угли и выкинула их на пол. Угли почти не горели, но Ушка сгребла их в небольшую кучку к стене, накрыла тонкими хворостинками и, опустившись на колени, раздула. Не прошло и минуты, как яркое пламя облизывало стену, а когда зайчиха вернулась к Красноклыку и Острозубке, на месте хижины пылал огромный костёр.

– Теперь везде пахнет дымом, – сказал Красноклык.

– Зачем ты это сделала? – спросила Острозубка, заглянув в слезящиеся от дыма глаза зайчихи.

– Потому что мне так захотелось.

– Честно, – положив лапу к сердцу, сказал лис, – я бы тоже спалил эту хижину с удовольствием, но что-то не додумался это сделать. Ты молодец!

Игриво подмигнув, Красноклык поправил череп и, виляя хвостом, пошёл вперёд.

– Странный он какой-то, – тихо, чтобы не услышал лис, сказала Острозубка.

– Он всегда таким был, – ответила Ушка, – ты просто не замечала. А сейчас он, к тому же, ещё не до конца протрезвел.

Красноклык, словно прочитав её мысли, остановился, достал из рукава куртки бутылку и поднёс её ко рту.

– Эй! Что ты там собрался делать? – крикнула зайчиха.

– Глупый вопрос, если честно, – обернувшись, ответил лис, – странно его от тебя слышать. Я, как ты, надеюсь, заметила, собрался выпить и ничего более.