– Мне дурно? мне? За какую же бабенку ты меня принимаешь? Когда меня оскорбляют, мне не бывает дурно; я тогда мщу, слышишь ли?
Она сделала Кетти знак, чтобы она вышла.
VI. План мщения
Вечером миледи отдала приказание ввести д’Артаньяна тотчас же, как он явится, по обыкновению. Но он не пришел.
На другой день Кетти снова виделась с д’Артаньяном и рассказала ему обо всем, случившемся накануне. Д’Артаньян улыбнулся; этот ревнивый гнев миледи был его мщением.
Вечером миледи была еще нетерпеливее, чем накануне и возобновила приказание относительно гасконца; но она ожидала его напрасно, как и накануне.
На другой день Кетти явилась к д’Артаньяну, но в этот раз она не была так весела и шутлива как в предыдущие дни, а напротив, смертельно скучна.
Д’Артаньян спросил ее, что с нею случилось; вместо ответа она вынула из кармана письмо и подала ему.
Это письмо было написано рукою миледи; но в этот раз оно было адресовано на имя д’Артаньяна, а не де Варда.
Он распечатал его и прочитал следующее:
«Любезный д’Артаньян, нехорошо быть так невнимательным к друзьям своим, особенно в то время, когда предстоит долгая разлука с ними. Зять мой и я ждали вас напрасно вчера и третьего дня. Неужели сегодня вечером будет то же?
Признательная вам
Леди Клерик».
– Так и есть, я этого ожидал, – сказал д’Артаньян, – мой кредит возрастает настолько же, насколько падает кредит графа де Варда.
– Придете ли вы? – спросила Кетти.
– Послушай, любезное дитя, – сказал гасконец, старавшийся оправдать себя перед самим собой в том, что, что не исполнил обещания, данного Атосу; – ты понимаешь, что было бы невежливо не прийти на такое приглашение. Миледи, не видя меня, не поняла бы причины прекращения моих посещений; она могла бы подозревать что-нибудь дурное, а когда женщина с таким характером как у нее, захочет мстить, то она способна на все.
– О, Боже мой! – сказала Кетти, – вы умеете представить вещи в таком виде, что всегда останетесь правым. Но вы опять будете ухаживать за ней и если вы понравитесь ей под вашим настоящим именем, то это будет еще хуже, чем прежде.
Бедная девушка инстинктивно предугадывала то, что и действительно случилось.
Д’Артаньян разуверял ее, сколько мог и обещал оставаться нечувствительным к обольщениям миледи.
Он велел передать ей, что он благодарен ей как нельзя более, за ее доброту и явится по ее приказанию. Он не осмелился писать ей из опасения, что не сумеет скрыть своего почерка от такого опытного глаза.
Ровно в девять часов д’Артаньян был на Королевской площади. Очевидно было, что слуги, ожидавшие в передней, были предупреждены, потому что как только д’Артаньян явился, прежде чем он успел спросить, можно ли видеть миледи, один из них побежал доложить о нем.
– Просите, – сказала миледи отрывисто, но таким пронзительным голосом, что д’Артаньян услышал его из передней.
Он вошел.
– Меня ни для кого нет дома, – сказала миледи; – слышите ли, ни для кого.
Слуга вышел.
Д’Артаньян с любопытством посмотрел на миледи; она была бледна, глаза были красны от слез или бессонницы. Число свеч было с намерением уменьшено, и все-таки она не могла скрыть следов лихорадки, владевшей ею два дня тому назад.
Д’Артаньян подошел к ней с обыкновенною любезностью. Она сделала над собой чрезвычайное усилие, чтобы принять его, и как она ни была озабочена, но встретила его с самою любезною улыбкой.
На вопрос д’Артаньяна о ее здоровье она отвечала:
– Нехорошо, очень нехорошо.
– Но в таком случае, – сказал д’Артаньян, – я пришел некстати. Вам, конечно, нужно спокойствие, я уйду.
– Нет, – сказала миледи, – напротив, останьтесь, д’Артаньян, ваша приятная беседа развлечет меня.
«Ого! – подумал д’Артаньян; – она никогда не была так любезна, надо быть осторожным».
Миледи приняла самый дружеский тон и старалась придать сколько возможно живости разговору. Но в это время лихорадка, оставившая ее на минуту, возвратила снова блеск глазам ее, румянец щекам и розовый цвет губам. Д’Артаньян увидел опять сирену, очаровавшую его своими прелестями. Ему казалось, что любовь его угасла, но она была только в усыплении и пробудилась в его сердце. Миледи улыбнулась и д’Артаньян чувствовал, что готов был отдать жизнь за эту улыбку.
Была минута, в которую он почувствовал как будто угрызение совести.
Мало-помалу миледи сделалась пообщительнее.
Она спросила д’Артаньяна, есть ли у него любовница.
– Увы! – сказал д’Артаньян самым страстным голосом. – Как вы можете предлагать мне такой жесткий вопрос? С тех пор, как я увидел вас, я дышу только вами и для вас.
Миледи сделала странную улыбку.
– Так вы любите меня? – сказала она.
– Нужно ли говорить об этом, разве вы сами этого не заметили?
– Да, но вы знаете, чем больше в сердце гордости, тем труднее оно сдается.
– О! Трудности не пугают меня, – сказал д’Артаньян. – Я страшусь только невозможного.
– Нет ничего невозможного для истинной любви, – сказала миледи.
– Ничего?
– Ничего, – отвечала миледи.
«Черт возьми, – подумал д’Артаньян, – дело принимает другой оборот. Неужели эта капризная женщина влюбилась в меня и не расположена ли она дать мне сапфир, похожий на тот, который был дан де Варду?»
Д’Артаньян с живостью придвинул свой стул к креслу миледи.
– Посмотрим, – сказала миледи, – что вы сделаете, чтобы доказать вашу любовь?
– Все, чего бы вы от меня ни потребовали. Приказывайте, я готов повиноваться вам.
– Во всем?