Три мушкетера

Портос и д’Артаньян с нетерпением ожидали вечера; наконец он наступил.

Д’Артаньян пришел, по обыкновению, в девять часов к миледи. Он застал ее в самом приятном расположении духа; никогда она не принимала его так хорошо как в этот вечер. Наш гасконец с первого взгляда заметил, что его письмо получено и произвело свое действие.

Кетти принесла шербет. Миледи ласково взглянула на нее и сделала ей самую приятную улыбку, но присутствие д’Артаньяна у ее госпожи так опечалило бедную девушку, что она даже и не заметила ее благосклонности.

Д’Артаньян смотрел то на ту, то на другую, и решил, что природа ошиблась, давши знатной даме продажную и низкую душу, а субретке сердце, достойное герцогини.

В десять часов миледи начала выказывать беспокойство; д’Артаньян понял, что это значит; она смотрела на часы, вставала и опять садилась, улыбаясь д’Артаньяну, как будто желая сказать: вы очень любезны, но будете еще любезнее, если уйдете.

Д’Артаньян встал и взял шляпу; миледи дала ему поцеловать руку и при этом пожала его руку; он понимал, что это было не из кокетства, а из благодарности за то, что он уходит.

«Она страстно любит его», – подумал он и ушел.

В этот раз Кетти не ждала его ни в передней, ни в коридоре, ни под воротами, так что он один должен был подняться по лестнице в ее комнату.

Она сидела, закрыв лицо руками, и плакала. Она слышала, как д’Артаньян вошел, но не подняла головы. Он подошел к ней и взял ее за руки; тогда она зарыдала.

Как предсказывал д’Артаньян, миледи, получив письмо, в припадке радости все рассказала своей служанке, и в награду за успешное исполнение поручения, подарила ей кошелек.

Кетти, придя в свою комнату, бросила кошелек в угол, где он раскрылся и на ковер выпали три или четыре золотые монеты.

Услышав ласковые слова д’Артаньяна, она, наконец, подняла голову. Он испугался перемены в ее лице. Она сложила руки с умоляющим видом, но не смела сказать ни слова.

Как ни нечувствителен был д’Артаньян, но он тронулся при виде этой немой печали; однако он твердо держался своего плана и не хотел ничего изменить в нем. Поэтому он не подал Кетти никакой надежды склониться на ее мольбы, а только доказывал ей, что поступок его с миледи был не что иное, как мщение.

Ему тем легче было привести в исполнение задуманный план, что миледи, вероятно, желая скрыть свой стыд от любовника, приказала Кетти потушить все свечи, даже и в своей спальне. Де Вард должен уйти утром, пока еще темно.

Через несколько минут миледи пришла в свою комнату. Д’Артаньян спрятался в свой шкаф. Только что он успел влезть туда, как послышался звонок.

Кетти вошла к своей госпоже и затворила дверь, но перегородка была так тонка, что можно было слышать почти весь разговор их.

Миледи казалась без ума от радости; она заставляла Кетти несколько раз повторять все подробности свидания, которое будто бы было между ней и де Вардом; как он принял письмо, что отвечал ей, какое было в его время выражение лица, похож ли он был на влюбленного. Бедная Кетти должна была отвечать на все эти вопросы; она говорила задыхающимся голосом, но ее госпожа даже не заметила печали ее, до такой степени люди в счастье бывают эгоистами.

Наконец пришло время для свидания с графом, и миледи приказала Кетти потушить все свечи в своей комнате, уйти и ввести к ней графа де Варда, как только он приедет.

Ей недолго пришлось ждать. Как только д’Артаньян заметил в замочную скважину шкафа, что в комнате темно, он выскочил из засады в ту самую минуту, как Кетти затворяла дверь.

– Что там за шум? – спросила миледи.

– Это я, – сказал вполголоса д’Артаньян, – я, граф де Вард.

– Боже мой! – прошептала Кетти, – он даже не мог дождаться того времени, которое сам назначил.

– Хорошо, – сказала миледи дрожащим голосом, – что же вы не войдете? Граф, вы ведь знаете, что я вас ожидаю! При этом приглашении д’Артаньян нежно оттолкнул Кетти от дверей и вошел в комнату миледи.

Чувства досады и огорчения ни для кого не бывают так мучительны как для человека, принимающего уверение в любви под чужим именем.

Д’Артаньян находился теперь в этом мучительном состоянии, которого он не предвидел, ревность терзала его сердце; он страдал почти так же как несчастная Кетти, которая в это время плакала в соседней комнате.

– Да, граф, – говорила миледи самым нежным голосом, сжимая его руку в своих. – Да, я очень счастлива любовью, которую ваши слова и взгляды выражали мне при каждой встрече, Я люблю вас, и завтра же хотела бы получить от вас какое-нибудь доказательство того, что вы думаете обо мне, а чтобы вы не забывали меня, возьмите это.

Она сняла с руки перстень и надела на руку д’Артаньяна.

Д’Артаньян вспомнил, что он видел на ее руке этот перстень из великолепного сапфира, усыпанного бриллиантами.

Д’Артаньян хотел было возвратить его ей, но она сказала:

– Нет, нет, оставьте его у себя из любви ко мне. Принимая его, вы оказываете мне услугу гораздо большую, чем вы думаете, – прибавила она с нежностью.

«Сколько наивности в этой женщине!» – подумал д’Артаньян.

В это время он уже совсем было решился открыться ей, сказать, кто он такой и с какою целью пришел к ней, но она вдруг сказала:

– Бедный друг мой! Этот проклятый гасконец чуть было не убил тебя.

А этот гасконец был он сам.

– А что ваши раны? Вы еще страдаете от них?

– Да, очень, – сказал д’Артаньян, не зная, что отвечать.

– Не беспокойтесь, – сказала миледи, – я ему отомщу за вас, жестоко отомщу!

«Черт возьми! – подумал д’Артаньян, – теперь еще нельзя открыться».

Ему нужно было несколько времени, чтоб оправиться от этого разговора, но всякая мысль о мщении совершенно исчезла. Эта женщина имела на него такое непостижимое влияние, что он ненавидел и обожал ее в одно время; он никогда не думал, чтобы такие противоположные чувства могли вместиться в одном сердце, и, соединившись вместе, образовать какую-то странную и какую-то дьявольскую любовь.

Между тем пробило час, и им пора было расстаться. Уходя, д’Артаньян не чувствовал ничего кроме сожаления, и во время страстного с обеих сторон прощанья назначено было новое свидание на будущей неделе.

Бедная Кетти надеялась, что ей удастся сказать несколько слов д’Артаньяну, когда он будет проходить через ее комнату, но миледи сама проводила его впотьмах до самой лестницы.

На другой день утром д’Артаньян побежал к Атосу.

Его похождения были так оригинальны, что он хотел посоветоваться. Он рассказал все; Атос несколько раз хмурил брови.

– Ваша миледи, – сказал он, – кажется, бесстыдная женщина, но все-таки вы худо сделали, что обманули ее; рано или поздно вы наживете в ней страшного врага.

Между тем Атос внимательно посматривал на сапфир, окруженный бриллиантами, заменивший на руке д’Артаньяна перстень королевы, который он спрятал в шкатулку.

– Вы смотрите на этот перстень? – сказал гасконец, гордившийся тем, что может похвастаться перед своим другом таким дорогим подарком.

– Да, – сказал Атос, – он напоминает мне одну фамильную драгоценность.

– А, не правда ли, он очень красив? – спросил д’Артаньян.

– Великолепен, – отвечал Атос. – Я не воображал, чтобы могли существовать два сапфира такой прекрасной воды. Вы выменяли его на свой бриллиант?

– Нет, это подарок моей хорошенькой англичанки, или, лучше сказать, француженки, потому что хотя я и не спрашивал ее, но, уверен, что она родилась во Франции.