Наконец свет исчез.
С этим светом исчезла и последняя нерешимость д’Артаньяна; он припомнил подробности первой ночи, сердце его сильно билось, голова была в огне, он возвратился в дом и вошел в комнату Кетти.
Эта девушка, бледная как смерть, дрожа всеми членами, хотела остановить своего любовника, но миледи, услышав шум при входе д’Артаньяна, отворила дверь.
– Войдите, – сказала она.
Это было сказано с таким невероятным бесстыдством, с такою чудовищною наглостью, что д’Артаньян едва мог верить тому, что видел и слышал.
Он догадывался, что вовлечен в одну из тех фантастических интриг, которые случаются только во сне.
Тем не менее, он пошел к миледи, увлекаемый силою притяжения как железо к магниту.
Дверь за ним затворилась.
Кетти бросилась к двери.
Ревность, злоба, оскорбленное самолюбие – все эти страсти, волнующие сердце влюбленной женщины, – побуждали ее открыть все; но она погибла бы, если бы призналась, что сама помогала в этом деле и кроме того она потеряла бы навсегда д’Артаньяна.
Эта последняя мысль заставила ее принести последнюю жертву.
Д’Артаньян достиг цели всех своих желаний; в нем любили уже не соперника, а его самого. Тайный голос в глубине души говорил ему, что его ласкали только как орудие мести, в ожидании, что он совершит убийство; но его гордость, самолюбие, страсть заглушали этот голос. Притом наш гасконец, со свойственною ему самоуверенностью, сравнивал себя с де Вардом и спрашивал самого себя, почему бы и его не любить.
Итак, он совершенно предался минутному увлечению. Миледи уже не была для него женщиной с гибельными намерениями, страшившими его прежде, она была пылкою и страстною любовницей, преданною вполне любви, которую, казалось, она сама чувствовала. Таким образом, прошло около двух часов.
Между тем восторг любовников охладел; миледи, не разделявшая увлечения д’Артаньяна, первая возвратилась к действительности и спросила его, нашел ли он какой-нибудь предлог вызвать на другой день на дуэль де Варда.
Но мысли д’Артаньяна приняли совсем другое направление; он растерялся как глупец, и отвечал, что возле нее он не в состоянии думать о дуэли.
Эта холодность к предмету, единственно занимавшему ее, испугала миледи, и вопросы ее сделались еще настойчивее.
Тогда д’Артаньян, вовсе не думавший об этой невозможной дуэли, хотел переменить разговор, но не мог.
Миледи увлекающим умом своим и железною волей удерживала его в заранее начертанных ею границах.
Д’Артаньян думал, что поступает очень умно, советуя миледи отказаться от ужасных замыслов и простить де Варда.
Но при первых словах его она вздрогнула и отошла от него.
– Разве вы боитесь, любезный д’Артаньян? – сказала она насмешливым и резким голосом, который странно звучал в темноте.
– Вы, верно, этого не думаете, душа моя, – сказал д’Артаньян; – но может быть, бедный де Вард был не так виноват, как вы полагаете.
– Во всяком случае, – сказала миледи, – он обманул меня, и этим обманом заслужил смерть.
– Ну, так он умрет, если вы приговорили его к смерти! – сказал д’Артаньян твердым голосом, который показался миледи выражением самой непоколебимой преданности.
Она сейчас же опять приблизилась к нему.
Не можем сказать, скоро ли прошла эта ночь для миледи, но д’Артаньян думал, что он находился с нею не больше двух часов, как свет начал уже пробиваться между складками занавесок.
Тогда миледи, видя, что д’Артаньян хочет уйти, напомнила ему об обещании его отомстить за нее де Варду.
– Я готов, – сказал д’Артаньян, – но я желал бы прежде удостовериться в одном.
– В чем? – спросила миледи.
– В том, что вы меня любите.
– Кажется, вы имели доказательство.
– Да, и потому я теперь предан вам телом и душой.
– Благодарю, храбрый мой любовник! Но так как я вам доказала любовь свою, то и вы докажете мне в свою очередь вашу, не правда ли?
– Разумеется. Но если вы меня любите, как вы говорите, – сказал д’Артаньян, – то не боитесь ли вы немножко за меня?
– Чего же мне бояться?
– Что я, может быть, буду опасно ранен, даже убит.
– Не может быть, – сказала миледи, – вы так храбры и так искусно владеете шпагой!
– Так вы не согласны избрать другой род мщения, без пролития крови? – сказал д’Артаньян.
Миледи посмотрела молча на своего любовника; бледный свет первых лучей солнца придавал ее блестящим глазам особенное мрачное выражение.
– Право, – сказала она, – мне кажется, что вам теперь недостает решимости.
– Нет, я решился, но с тех пор как вы перестали любить графа де Варда, мне жаль его, и мне кажется, что потеря вашей любви такое ужасное наказание, что нет надобности прибегать к другому.
– Кто вам сказал, что я его любила? – спросила миледи.
– По крайней мере, я могу думать теперь из хвастовства, что вы любите другого, – сказал д’Артаньян ласково, – и повторяю вам, я принимаю участие в графе.
– Вы? – спросила миледи.
– Да, я.
– Отчего это?
– Потому что я один знаю…
– Что?
– Что он далеко не так виноват пред вами, как вам кажется.
– В самом деле? – сказала миледи с беспокойством. – Объяснитесь, я, право, не понимаю, что вы хотите сказать.