Роман без героя

– Миша, ты не помнишь работу Дорошенко, сумевшего взвесить душу человека? – первым нарушил молчание Игорь Васильевич.

– Ты имеешь ввиду взвешивание живого человека и человека умершего на точнейших электронных весах?

– Ну да, пусть так. Разница ведь и составит вес души…

– Отнюдь. Разница действительно составила 21 грамм. Но это не вес некой мифической души, которая якобы отлетела от тела…

– А что же это?

– Это из-за окислительных процессов в неживом объекте мёртвое тело стало легче на 21 грамм.

– Значит, не веришь, что душу можно взвесить?

– Почему не верю? Верю, верю… Только авторитетному зверю.

– Но раз её можно взвесить, значит душу, Атман, как её называет Брахман, можно и выделить.

– Ну, предположим.

– А раз можно выделить, её можно и поймать в волновую ловушку…

Бергман махнул рукой, будто отгонял назойливую муху, и потянулся к бутылке.

– Ты опять, князь Игорь, за своё? Смотри, не загони лошадку… Выпей вот лучше по полной – и сотри всякую муть в памяти свого мозгового компьютера.

Он поднял стакан и, не чокаясь с коллегой, выпил водку залпом. И налил себе снова.

– Поверь, дорогой ты наш гений, что так будет лучше для всех. А в первую очередь – для тебя и твоих близких.

Профессор промолчал. Думая о чём-то своём, рассеянно спросил руководителя научного института:

– А у нас трёхмерный принтер работает?

– Ещё как! – загадочно улыбнулся Бергман. – В прошлом месяце Чуркину пришлось выговор влепить за то, что клон своего пениса из нанолатекса изготовил. В возбуждённом пионерском состоянии «всегда готов!» От настоящего жена родная не отличит!..

И он захохотал, расплёскивая содержимое стакана на дорогой летний костюм.

– Главную для себя запчасть сварганил, паразит! Хотя, думаю, его собственный член ещё не истёрся в работе.

Волохов пропустил скабрёзность мимо ушей. Со стаканом в руке он отошел к окну, приподнял жалюзи – за окном стояла загадочная азиатская ночь, дневным светом горели светодиоды уличных светильников и зазывно перемигивалась яркая световая реклама. А на углу здания отеля «Катманду», выкрашенного в кичливый цвет переспевшего апельсина, серела фигура загадочного человека. «Ну, ну, – с грустной усмешкой подумал Волохов, когда их взгляды встретились, – так-то они доверяют патриоту своей родины. Видно, без тотального контроля за своими гражданами нынче не обходится ни одно демократическое государство. Доверять, доверять, но контролировать. А то как бы чего не вышло…Старая песня на новый лад».

8.

Дежурная группа, которую на место происшествия вызвал Владимир, прибыла в считанные минуты. И не мудрено: полицейский участок, откуда прибыли коллеги старшего лейтенанта Волохова, располагался на пересечении улицы академика Келдыша и Староконюшенного переулка. Это буквально в пяти минутах езды от монументального дома, сохранившего все характерные черты сталинской застройки, в котором и находилась квартира №16 со старомодной медной табличкой на двери «Проф.Волохов». Может быть, отслужив год в армии, понюхав пороху в одной из своих армейских командировок, Володя и выбрал своё новое место работы по случайному формальному признаку – близко от дома. (По крайней мере, даже в детстве, когда он вместо детских книг Гайдара, как говорится, запоем читал детективы, фэнтези и прочую литературную «развлекуху», желания стать сыщиком у него никогда не возникало).

Если не было пробок, то буквально пять минут – и у отца дома. Его же квартира, которую Владимир Волохов снял, получив погоны старлея и повышение по службе, находилась в том же районе столицы, но подальше и от отца, и от места работы – в пятнадцати-двадцати минутах езды на машине. Волохов-старший, похоронив Ирину, и, как он сам с грустью говорил, «оставшись полукруглой сиротой», обижался, когда даже на большие праздники у сына не находилось времени, чтобы «на пять минуток заскочить к одинокому сивому мерину». Нет, не затем, чтобы задать ему в ясли свежего сенца, а просто так – поговорить со стариком, задать ему ничего не значащие для мпрашивавшего вопросы о здоровье, «жить-нытье», о ноухау, которые, несмотря на возраст, неустанно генерировал работавший на износ мозг профессора Волохова.

Игорь Васильевич и обижался на такую эмоциональную чёрствость сына, и тут же прощал его. Он любил его всем своим сердцем, больным сердцем человека, знающего цену не только творческому озарению, когда он на весь дом, заселённый прошлой «номенклатурой», забыв о приличии, орал «эврика!», но и тихому семейному счастью, теплоте домашнего очага. Потому, наверное, несмотря на замкнутость своего характера, тяжелее сезонного гриппа переносил «одиночество души». Не «своё одиночество», которое известно каждому из нас, а именно так, с такой формулировкой состояния человека, когда мёрзнут не ноги, не руки, а зябнет именно душа, которой и нужно-то совсем немного по меркам нашего меркантильного времени – всего чуточку тепла и пару простых искренних слов человеческого участия. Сын теперь оставался последней пристанью сильно сдавшего после смерти дочери отца.

Владимир любил своего «нетипичного предка», как он как-то назвал его в школьном сочинении на «свободную» тему – «Мои родители». Маму Волохов-младший помнил плохо, знал её больше по рассказам отца, который, как всякий творческий человек, одну и ту же историю всегда рассказывал по-разному. Отец, несмотря на свою кошмарную занятость в секретных лабораториях, где он работал с тех пор, как Володя начал осознавать своё Я, формируясь как личность, а значит, – и гражданин общества, – вырастил и воспитал его и сестру Иру. Ирина была старше Володя на двенадцать лет. Она хорошо помнила маму, любила её, наверное, но никогда не рассказывала брату о ней и своих дочерних чувствах. Будто боялась их расплескать в пустой болтовне и суете сует. Она была типичной «профессорской дочерью» – отличницей в немодных круглых очках, потом студенткой МГУ с именной стипендией «за заслуги перед отцом и отечеством», как по своему обыкновению, с доброй порцией иронии и самоиронии, говорил Игорь Васильевич.

Что любил профессор Волохов больше всего на свете? Тут ответ был однозначен – своё дело, которое истерзало его сердце, но постоянно, ежедневно, ежеминутно тренировало его мозг. Кого любил профессор Волохов? И тут ответ был всегда прост, как всё не только гениальное, но и настоящее, не придуманное конъюнктурными и конформистскими биографами, сшибающие гонорары в вечной серии «Жизнь замечательных людей». Он был большим однолюбом и всю свою жизнь любил близких и очень дорогих его истрёпанному чиновниками от науки всех рангов (вплоть до ФАНО – федерального агентства научных общества) сердцу людей – жену Нину, дочь Ирину и сына Игоря. И считал это проявлением истинного русского патриотизма, ибо, как был убеждён профессор Волохов, любовь к ближнему своему – это не только первостепенная Божеская Заповедь, но и необходимая строка Гражданского Кодекса любого государства. Увы, его бы мысли да нашему государству в уши…

Прибывшая на место происшествия группа сыщиков во главе с капитаном полиции Вячеславом Дробязко, прихватила с собой и служебную собаку по кличке Джим. Старую несуетливую немецкую овчарку сопровождала бой-баба в синеватом камуфляже с головы до пят. Было видно, как жарко было собаке, которая, равнодушно поглядывая на бедлам в квартире профессора, тяжело дышала, свесив из клыкастой пасти язык. Но ещё тяжелее, наверное, было проводнице в камуфлированном комбинезоне.

– Привет, Володь! – дружески кивнул Владимиру Вячеслав. – Версия своя есть?

Старший лейтенант Волохов хотел было заикнуться о «сером человеке», но неожиданно прикусил язык и в ответ только покачал головой.

– Да нет, Слава, пока никакой версии не созрело… Входная дверь была не взломана, открыта как бы подобранным ключом или отмычкой.

– А что украли?

– Ровным счётом ни-че-го! – резко вступил в разговор профессор, недовольный прибытием оперативников.

– Да нет, папа погорячился, – возразил Владимир. – Ноутбук отца пропал, все флэшки, которые вместе с бумагами выгребли из сейфа…

– Это можно в протокол не вносить, – перебил сына отец. – Это всё мелочи, ерунда на постном масле!

Капитан, усевшийся было за стол для составление официальной бумаги, вопросительно посмотрел сначала на отца, а потом на сына.

– Так было ограбление или нет? – хрипловато спросил он голосом уставшего от собачьей жизни человека.

– Было, было, – кивнул сын.

– Не было, – отрубил отец.

– Пальчики нужно бы снять, запахи… Ну ты, Слава, не первый год в своём отделе – знаешь, что почём.

Волохов поправил шляпу, сбившуюся на затылок и тем самым делавшая его похожим на городского сумасшедшего, похлопал капитана по плечу.

– Учёного учить – только портить! Нет заявления потерпевшего – нет и самого преступления. Тем паче, что этот непрошенный гость повесит вам, капитан, на шею ещё один очень крепенький «висяк». Кажется, так вы называете нераскрываемые преступления?

Волохов-старший бесстрашно подошёл к собаке и погладил её по шерстяной голове.

– И даже чуткий нос вашего помощника не продвинет следствие ни на полшажка. Так что, господин капитан, не было никакого ограбления. Ветер окно раскрыл, бумаги со стола слетели… А у страха, как известно, глаза велики.

Дробязко кинул вопросительный взгляд в сторону Владимира Волохова и невольно пожал плечами: мол, хозяин – барин…

– Вам виднее, господин профессор, – ответил капитан, прочитавший медную табличку на двери.

– Уверяю вас, господин сыщик, – виновато улыбнулся Игорь Васильевич, что по вине моего сына вы только потеряете своё драгоценное время. Никаких отпечатков, запахов и прочих улик Серого посланца вы всё равно не найдёте…

– Какого засранца? – не понял полицейский.

– Не засранца, а посланца, – поспешил уточнить Владимир, не на шутку опасаясь, что отца действительно примут за сумасшедшего. – Посланца криминального мира. Так папа любит фигурально выражаться…

Дробязко почесал за ухом школьной шариковой ручкой, которой собирался заполнять графы типового протокола.