1945: Черчилль+Трумэн+Гиммлер против Сталина. Книга первая

– Гарриман пишет: «Вопрос о кредите должен быть увязан с общими дипломатическими отношениями с СССР. Надо дать понять русским, что наша готовность к сотрудничеству будет зависеть от их поведения в международных делах».

После того, как госсекретарь выразительно помахал бумажкой в воздухе, она вернулась к его помощнику.

– По-моему, это – предельно трезвый взгляд на вещи. Нам нужно держать глаза открытыми: Россия – на пороге Европы. Это привносит в наши отношения с Советами новый момент, и, я бы даже сказал, создаёт их новую конфигурацию. Гарриман чётко расставил акценты. Чётко и правильно: мы должны, наконец, вспомнить не только об обязательствах перед русскими, но и об обязательствах перед собственным избирателем. В конце концов, нас избрали не для того, чтобы радеть об узкоэгоистических интересах русских.

Стеттиниус уже начал движение задом в направлении кресла, но «на полпути» задержался.

– Я не против кредита: я против благотворительности и торопливости. Ситуация требует от нас, защиты, прежде всего, интересов Соединённых Штатов.

Седалище госсекретаря, наконец-то, совместилось с сиденьем кресла.

– Разрешите, сэр?

Рузвельт доброжелательно обозрел аккуратно воздвигнутый пальчик военного министра Стимсона.

– Прошу, Генри.

– В вопросах отношений с русскими некоторые считают меня «ястребом».

Стимсон ухмыльнулся – и пошёл глазами по лицам соратников по администрации. Вряд ли – в поисках «некоторых»: последние – в лице Гарри Гопкинса – отсутствовали по причине недомогания и «неприглашения».

– Но, если я и «ястреб», то лишь тот, который изображён на гербе Соединённых Штатов!

Высокопарной патетике генерала не помешала даже маленькая неточность: на гербе Соединённых Штатов был изображён не ястреб, а куда более редкая птица – белоголовый орёл.

– Я – патриот своей Родины, и не вижу необходимости приносить её интересы в жертву кому-либо! Особенно – классовому врагу, если использовать большевистскую терминологию. То, что Германия обречена, уже ни у кого не вызывает сомнения.

Сидящие в Овальном кабинете дружно закивали головами.

– Думаю, что ни у кого не вызывает сомнений и то, что между Россией и Германией находится Европа.

Участники заседания заулыбались так же дружно, как минутой раньше кивали головами: всем пришлась по душе солдатская интерпретация вопросов физической географии. Даже президент – и тот заставил мышцы лица немного поработать. В силу этого Стимсон ещё круче выкатил грудь.

– Я уже докладывал президенту свою мысль о том, что предварительным условием любого долгосрочного сотрудничества с русскими должны стать изменения в… в…

Он закатил глаза к потолку, потом защёлкал пальцами, и, наконец, обратился за помощью к Леги, начальнику штаба при Верховном главнокомандующем и одновременно главе Объединённого совета начальников штабов.

– Как, там, их, Билл?

– «В классовой природе советского государственного строя», – с готовностью процитировал адмирал. Наверняка, ему уже не однажды доводилось слышать эти слова от Стимсона, если он затвердил их, как строевой устав.

– Вот именно, джентльмены! – надменно дёрнул старческим подбородком Стимсон. – Я не против сотрудничества с Москвой, но только на наших условиях!

Присутствующие дружно «поаплодировали» оратору глазами, а некоторые даже одобрительным шёпотом.

– Вы всё ещё просите слова?

Рузвельт улыбнулся Моргентау доброжелательно и даже по-дружески – так, как это обычно делает великодушный победитель в адрес симпатичного ему побеждённого.

– Если позволите, сэр, – начал приподниматься в кресле министр финансов. – Джентльмены!

Пополняя запасы сумрачности на лице, Моргентау выдержал паузу.

– Как мне кажется, мы все являемся свидетелями дефицита здравого смысла и холодного прагматизма.

Аудитория моментально «проснулась» и заёрзала в креслах.

– Сиюминутная выгода затмила собой перспективное видение. А, может, захотелось получить всё и сразу? Как говорится, «здесь и сейчас»? Может, именно в силу этих причин в умонастроениях некоторых моих коллег возобладал «неконструктивный радикализм»? Я, конечно, могу это понять, но не могу принять! Потому, что так не бывает: чтобы всё – и сразу! Тем более, во взаимоотношениях с Москвой. Особенно, в текущий период, когда Москва недвусмысленно продемонстрировала нам не только свой окрепший голос, но и свой окрепший бицепс!

– Вы – в плену своих предупреждений, – недовольно бросил Стимсон, по адресу Моргентау, но куда-то в сторону от него. Так, словно предлагал «товарищам» разделить его мнение. И просьба его не пропала втуне: «товарищи разделили» – косыми взглядами по адресу «подсудимого».

– Только не надо записывать меня в Красную Армию! – почувствовав «дружеское расположение к себе», усмехнулся Моргентау. – В части отношения к коммунизму я, конечно, не могу сказать о себе словами британского премьера. По этой линии у меня и стаж поменьше, и заслуги «пожиже». Но вряд ли у кого из здесь присутствующих – и даже отсутствующих – повернётся язык обвинить меня в симпатиях к Москве! И последовательности в отсутствии этих чувств мне ни у кого занимать не требуется!

На этот раз лица «членов» остались неподвижными: устами министра гласила истина. «В широком смысле» – за пределами обсуждаемого вопроса – он был «своим среди своих». Ни у кого и в мыслях не было обвинять его, хотя бы в «розоватости»: Моргентау был достойным антисоветчиком. И, потом: десять лет в министерском кресле – это довод! Как говорится, «в наш тесный круг не каждый попадал»!

– Но я взываю к вашему разуму, джентльмены! Неужели вы не видите прямых выгод этой сделки для Соединённых Штатов?! Не думаете же вы, что в Белом доме я представляю интересы Сталина?! Этим кредитом мы повяжем Москву по рукам и ногам! И это – кроме прямых выгод для нашей промышленности!

– И долго Вы собираетесь «вязать», Генри? – без спроса ухмыльнулся военный министр. – Насколько я понял из Вашего меморандума – не меньше тридцати пяти лет. Значит, оставляете проблему нашим детям и внукам? Ту самую, которую можно – и нужно – решить прямо сейчас?

– «Решить прямо сейчас»…

Выравнивая пачку листов по нижнему краю, Моргентау пристукнул нею по столу. Он уже понял: голос его, пусть и голос разума, остался гласом. Тем самым – вопиющего в пустыне. И не потому, что роли уже были расписаны, а потому, что «здесь – и сейчас!». Его оппоненты недвусмысленно дали понять и ему, и себе, и всем прочим, что могут решить все проблемы, стукнув кулаком по столу, и немножко – по морде русским.

– Откуда такая уверенность, мистер Стимсон?

– От ситуации, дорогой Моргентау! – расплылся в улыбке военный министр. – Ситуацию благоприятствует нам! Но она же и говорит: «ребята, я к вам ненадолго»! Поэтому…

Стимсон опять запнулся – и ушёл глазами на потолок. Но поскольку суфлёр находился значительно ниже и чуть правее, то ему пришлось вернуться глазами к госсекретарю:

– Эдди, как это… ну…

– «Memento mori!» – со снисходительной доброжелательностью усмехнулся Стеттиниус. – Буквально: «помни о смерти!». В вольном переводе: «Лови момент!»

– Во! – изловил момент – заодно с подсказкой – Стимсон. – Правильно, Эдди! Потому что другого такого момента уже не будет!

– Какого «такого»? – двинул бровью Моргентау.

– Удобного!

«Члены суда» рассмеялись, а «подсудимый» лишь скептически хмыкнул в ответ на уточнение.

– Ладно, джентльмены!

Первым, как и полагалось по рангу, перестал смеяться президент. Как по команде, отставили смех и участники совещания.

– Подведём итог обсуждения.

Рузвельт нахмурился.