Мёртвые не кусают?! Долг платежом кровью красен

– Чуть не забыл: дай-ка сюда этих сучек!

– Маму с дочкой? Щас!

Через минуту потасканного вида неопрятная женщина неопределяемого уже возраста и девчонка лет четырнадцати, во всём «наследующая» «старшему товарищу», раболепно улыбались Иванову.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич.

Эти лица, которым больше подходило определение «рожи», имели право на формальное приветствие: два года назад Иванов успешно расследовал дело о групповом изнасиловании теперь уже четырнадцатилетней девчонки. Правда, возвращению потерпевшей на путь истинный это не помогло. Хотя, возможно, они с Ивановым «всего лишь» имели различные представления об «истинности пути».

– Здравствуйте, – поморщился Иванов: от этих существ дурно пахло во всех отношениях. – Капитан Галимов уже опросил вас, и вы ему всё рассказали. Не откажетесь от своих показаний?

Бабёнки дружно затрясли головами.

– Тогда завтра в девять утра, жду вас обеих у себя. Не забыли ещё, где находится прокуратура?

– Ну, что Вы, Александр Сергеевич? – сифилитически щербатым ртом оскалилась «маманя». – Будем! Обязательно будем!

Иванов повернулся к Штыкову.

– Николай Иванович, отпусти их – под мою ответственность.

– Александр Сергеевич, а вдруг…

Договорить Штыков не успел: щёлкнув замками «дипломата» «в обратном направлении», Иванов уже извлекал из его чрева два пустых бланка «подписки о невыезде».

– Так, обе распишитесь! Если попытаетесь смыться…

– Господь с Вами, Александр Семёнович!

– … если попытаетесь смыться – отправлю в СИЗО! Всё – свободны!

Бросив «подписки» в «дипломат», Иванов повернулся к Штыкову.

– «Ну, теперь твоя душенька спокойна»?

Лицо майора оплыло довольной улыбкой.

– Тогда всё, мужики, – вздохнул Иванов. – До завтра, а то мне ещё топать до остановки по вашей трясине.

– Довезём! – расщедрился Штыков, но, как тут же выяснилось, предельно экономно. – И не до нашей остановки: до старогородской, где останавливаются «экспрессы»!

– Так мы тебя ждём, Сергеич! – уже в спину попрощался Галимов.

– Вечно твой, – не обернулся Иванов…

Глава десятая

Уже «подмерзая» на остановке – график автобусов позволял – Иванов честно хотел вернуться в прокуратуру. Ну, не то, чтобы «хотел», но с сомнением и даже злостью посматривал на остановку через дорогу – ту, с которой «экспрессы» уходили в центр Старогородского района. Нет, ни о каком пробуждении «стахановского начала» в Иванове и речи не шло. Всё объяснялось более простыми и даже прозаическими вещами: сроки. Сроки по уголовным делам. Те самые, которые «поджимали».

Никто Иванова в прокуратуре не ждал. И не потому лишь, что рабочий день «приказал долго жить». Помимо «завещания» на двери, Александр Сергеевич подстраховался ещё и тем, что никого не вызвал на этот «пропавший» день. Поэтому работать оставалось исключительно с бумагами, не предполагавшими участия «третьих лиц». Нужно было, наконец-то, «добить» обвинительные заключения по тем делам, которые обвиняемые уже «осчастливили» своими подписями в протоколах об окончании следствия.

Таких дел, из общего числа в шесть единиц по текущему… истекающему месяцу, набралось четыре. Два дела ещё «просили каши»: нужно было свозить адвокатов «на экскурсию в СИЗО» и вытерпеть там «плач» двух последних «Ярославн». Но при наличии «доброй воли» и «отдельная незавершённость» этих дел не мешала Иванову заготовить «объебоны», как фамильярно именовали в прокуратуре обвинительные заключения. Вряд ли обвиняемые именно по этим делам при предъявлении окончательного обвинения могли дать «оригинальные» показания, сильно отличающиеся от тех, что уже неоднократно давали на протяжении следствия.

Но даже, случись таковое, Иванов ничем не рисковал. Почти ничем: ему пришлось бы пожертвовать лишь парой листов бумаги, копиркой и пятнадцатью минутами работы за безотказной «Украиной». «Голь на выдумки хитра», и «голь прокуратурская» не являлась исключением.

Даже подшитое – с эксклюзивом для областного суда! – уголовное дело не являлось препятствием для внесения необходимых изменений. «Компрометирующий» лист удалялся из дела, во вновь отпечатанном листе маникюрными ножницами делались вырезы по контуру шёлковых нитей, которыми сшивалось дело – и при помощи обычной ученической линейки лист заправлялся в подшитое дело на место удалённого. Как говорится, «ловкость рук – и никакого мошенничества».

Если же дело только находилось в стадии монтажа, то задача и вовсе упрощалась: перепечатывался всего лишь один лист. Ну, максимум, два.

Со временем следователи научались «рассчитывать свободные площади». То есть, обвинительное заключение готовилось заранее, ещё до предъявления обвиняемому «последнего прости», а для отсутствующих показаний на листе обвинительного заключения всего лишь оставлялось свободное место. Количество машинописных строк рассчитывалось априори – на основании личного опыта…

Именно этой работой и хотел заняться Иванов. Ну, не то, чтобы «хотел»: подумывал. Точнее, сомневался: «Не заняться ли?». Не от «избытка Стаханова в себе» – потому, что, несмотря на «освобождение от всех дел», никто его от этих дел не освобождал. «Наверху» не посмотрели бы на то, что его «задрючил» обком, что ему попалось «гнилое» дело с такими же потерпевшими и подозреваемыми, что бесконечные «подснежники» выбивают из графика и не дают сосредоточиться на плодотворной работе. Довод у тех, кто «сверху», был всегда один, и всегда «убойный»: «Вы посмотрите, какую Вам зарплату платят?! Народ её от себя отрывает! Вы должны оправдывать и отрабатывать! От вас и так никакой отдачи! И это – за такие деньги!».

Для Иванова – в отличие от многих коллег – довод насчёт денег был «убойным» лишь «нецелевым назначением». Потому что «убивал наоборот»! «Такие деньги!». Какие деньги?! Только, получив должность старшего следователя, Иванов мог без стыда «за бесцельно прожитые годы» озвучивать друзьям и знакомым цифры: сто восемьдесят рублей. Таким был его должностной оклад. Плюс за три звёздочки сверх этой суммы шли ещё сорок. Четвёртая звезда ещё только «корячилась», да та и обещала не больше червонца в месяц! Ну, а о премиях нельзя было даже сказать того, что они «блыснули»: им не грозила и такая перспектива. Не существовало тех премий в природе!

Вот, и получалось: двести двадцать рублей минус «подоходный», минус «бездетность», минус «Общество Красного креста и Красного полумесяца», минус разовые, но регулярные поборы – и «на руки» оставалось сто тридцать, максимум, сто сорок. Хорошо ещё, что комсомольские взносы перестали удерживать: два года назад Иванов попрощался с комсомолом по возрасту. Попрощался – и нисколько не огорчился этим обстоятельством. Ведь это только певец, известный своими мафиозными доходами, мог заявлять: «Не расстанусь с комсомолом: буду вечно молодым!». Правильно: его доходам комсомол не грозил – даже способствовал.

Иванову уже неоднократно предлагали «тёпленькое» местечко юрисконсульта на солидном заводе, прославленном своим экспортом-импортом. Однажды у него по делу – а Александра Сергеевича чаще других «напрягали» хозяйственными статьями – проходил чуть ли весь заводской бомонд. Это помогло без малейших усилий с его стороны обрасти связями, нужными и ненужными. Как-то раз Иванов не снёс очередного напоминания о «грандиозности получаемой зарплаты» – и отправился на завод «на экскурсию». Главный инженер – тот, который и проходил у него по делу фигурантом номер один, но так и не дошёл «до нужной кондиции» и до скамьи подсудимых – принял его, как родного. Как «родного человечка», которому «порадеть» не только «не грех», но и обязанность. Памятуя «доброе отношение следствия», он был готов не просто трудоустроить «заслуженного человека», но и сделать это немедленно. «Один звонок в обком, один звонок из обкома – и никакая прокуратура не задержит Вас, больше, чем на полчаса!».

Вдохновлённый готовностью «местоблюстителя», Иванов посидел в приёмной, у юристов, пошатался по заводу – и как-то сразу понял, что не готов ещё к таким резким переменам в судьбе. Конечно, всё было – «за» завод и «против» прокуратуры. Оклад и режим – прежде всего. Поскольку Александр Сергеевич «шёл» на начальника юридического отдела, оклад ему полагался в двести пятьдесят рублей. Сверх оклада шла ежемесячная премия в размере пятидесяти процентов от суммы оклада. Значит, ещё сто двадцать пять. Всем труженикам выдавались бесплатные продовольственные наборы – на общую сумму в двадцать пять рублей в месяц. Начальство, к каковому был бы отнесён и Иванов, пользовалось этой преференцией дважды.

То есть, ещё пятьдесят рублей. Иванову сразу намекнули на членство в профкоме – и разовые премии уже от него. Разовые, но ежемесячные, в размере двадцати рублей. Кроме того, можно было выписать материальную помощь – в размере месячного оклада. Конечно, это уже – не каждый месяц, но надо ведь и совесть иметь! А ещё была так называемая «тринадцатая премия» – «размером» в три месячных оклада!

В среднем «зашкаливало» за шестьсот рублей в месяц – и без «довеска» в виде упрёков «за незаслуженно получаемую гигантскую зарплату». А ещё никаких сверхурочных: два выходных в неделю – «железно» твои! Рабочий день – до пяти, а потом – шагом марш на выход! «Вот это жизнь – живи, не тужи», как пел один товарищ! Никакого же сравнения с «прокуратурским рабством»! Но Иванов не смог уйти сразу: «не хватило политического мужества», как сказал бы уже другой товарищ, ответственный… своей безответственностью.

Пришлось Александру Сергеевичу возвращаться из сказки в жизнь. Ну, как «пришлось»: сам надумал… или не надумал. И в этой жизни ему сегодня предстояло решить вопрос: ехать ли назад в прокуратуру, или «отложить удовольствие» на ближайшую субботу, «прихватив» заодно и воскресенье. После тяжёлых непродолжительных раздумий Александр Сергеевич «повернулся к лесу задом, к дому передом». А тут и «экспресс» подошёл. Подошёл, как меч Александра Македонского к «гордиевому» узлу. И сомнениям не оставалось ничего другого, как «приказать долго жить». Своевременно нагрянула и мысль о поджидавшей его дома бутылке мадьярского вермута «Кечкемет». В итоге – и без «приказа» – у сомнений не было ни единого шанса…

…«Утро вечера мудренее» – великая народная мудрость. Иванов не успел открыть дверь в холл прокуратуры, как навстречу ему со скамьи поднялись две знакомые фигуры: мама и дочка Селезнёвы. Те самые, которым он грозил накануне «депортацией в СИЗО». Александр Сергеевич уже не помнил их по именам, но это уже было неважно: главное, что пришли.

– Здравствуйте, Александр Сергеевич, – первой согнулась в раболепном поклоне щербатая ртом мамаша. Робко улыбнувшись, дочка тоже «сделала книксен».

В ответ Иванов молча кивнул головой и начальственно поморщился: noblesse oblige. Нечего «баловать мальчонку». Да и не мешало сразу же подготовить свидетельниц к даче «чистосердечных» показаний. Поэтому, открыв дверь, Иванов даже не озвучил команды на вход, а, по-прежнему молча, спиной к «подзащитным», сделал повелительный жест одним пальцем. Разумеется, «повторять приглашение» не потребовалось.

Блюдя себя, Иванов не упал с размаху в кресло, а «великородно» опустился в него. Звучно щёлкнули замки «дипломата»: «убивать» клиентуру надлежало квалифицированно, наповал и без «контрольного выстрела». Александр Сергеевич разложил на столе весь наличный запас материалов по делу, вооружился ручкой, и лишь после этого… не поднял глаз на Селезнёвых, робко мнущихся у порога.

– Проходите и садитесь.

Продолжая непритворно робеть, парочка расположилась на самом краешке скамьи для посетителей, словно куры на насесте. Оторвавшись от бумаг, Иванов, наконец, снизошёл до взгляда на «объект работ». Первой глаз зацепил старшую Селезнёву.

– Девиц привезли при Вас?

Даже сидячее положение не помешало свидетельнице основательно «прогнуться».

– Да, Александр Сергеевич, при нас.

– И где Вы были в этот момент?

Селезнёва попыталась улыбнуться щербатым ртом.