Степь 3. Закат

– Мало ли что ты говорил, – пробурчал с недовольством богатырь и неспешно двинулся в княжеские палаты в надежде ни сколь лицезреть князя, сколь поклянчить у него лекарства от похмелья.

Сфендослава он действительно нашёл в его спаленке. Тот сидел на кровати всё в тех же штанах что и давеча. Всё также с не покрытой головой по самый пояс, босиком и пьяный вдрызг. Будто и ночь не прошла, и полдня не отшлёпало. Молодой князь, как и сказывал малец, хмурым пребывал, ежели не сказать грубей, обозлён был свирепостью хозяин спаленки донельзя.

Широко расставив босые ноги и опираясь локтями в выставленные колени, он вертел в руках пустой винный ковш. Не поднимая буйной всклокоченной головы, зыркнул только на вошедшего из-под густых бровей, и тут же вновь уставился на вожделенный для Дунава предмет в руках. Желваки на скулах бугрились, устраивая танцы вприсядку.

Дунаву даже послышался зубовный скрежет, перемалывающий нервы. У него аж как-то в голове полегчало, душа распрямилась и прибавилось здоровья. Видимо дурная башка оценила убогое состояние князя, и сама себя убедила, что её мучения лишь лёгкий чих по сравнению с княжеским. А русину, даже несмотря на родство, дружбу и закадычность ближнего, всегда на душе становится лучше, когда рядом кому-то ещё хуже, чем ему, бедному.

За спиной Сфендослава прижавшись в уголок к стеночке, притаилась его первая жена, Иванка – «дрянь нерусинова». Дунав даже опешил, увидев её на княжеском ложе, зная его нетерпение к этой самодвижущейся дохлятине.

Описать наружность с внешностью этой царевны из далёких земель дело представлялось довольно сложным, потому что для этого неблагодарного занятия требовалось больно мало слов. Просто описывать нечего. Сисек нет, и никогда не было. Жопы нет. Худая словно дрищь и белая с головы до ног как мелом посыпанная. Рёбра торчат высушенным скелетом. Вместо живота один позвоночник без намотанных кишок. Вся какая-то острая, сложена углами, но при этом до неприличия плоская, словно нестроганая доска с занозами.

Лицо будто выточено из белого камня с какими-то мелкими финтифлюшками и дырками. Все детали крошечные и на белом поле, вместо лика, вообще прячущиеся от взгляда. И всё это на фоне иссиня-чёрной копны волос, что в распущенном, не плетёном состоянии казались чёрной тучей, больше всего тела вместе взятого. Мало того, что Иванка мяса на теле отродясь не имела, но и на лице у неё мышц не было, оттого никто и никогда не видел на этом белокаменном изваянии хоть какие-нибудь признаки эмоций или мимики.

Все движения скупые, жадные, как бы в виде великого одолжения. Жесты скудные и вообще она большее время находилась в каком-то замороженном состоянии. Замрёт и не шевелится. Вот и сейчас забилась к стенке, упёрлась ничего не видящем взглядом в поясницу венчанного мужа и «рыдает», но настолько тихо, без каких-либо проявлений во внешности, что не знающий её, ни по что не догадается о бури обиды в её душе. Просто лежит и безучастно льёт слёзы по щекам смачивая подушку.

Досталась она Сфендославу в наказание от его непутёвого дядьки. Тот это чудо где-то в болгарском царстве в походе «на меч взял». Поговаривали, что она была какая-то родовитая. Не то царевна, не то королевна. Дядька её попользовал, а как мозоли заработал на мужском достоинстве, обтёсывая это заморское бревно, так в приказном порядке подарил сопливому ещё тогда Сфендославу, чтоб с юности прочувствовал всю «занозистость постельных досок», заставив при этом жениться. Видите ли, он ей обещал. А Сфендослава кто спрашивал?

Иванка родила после свадьбы Ярополка. Чей это был поскрёбыш даже мать ни знала, потому что от рождения с воспитанием в этом деле была бестолковая. Но совет ордынских родов признал в Ярополке кровь Рюрика, кто бы из этих двух родственников не постарался тогда, а оттого князю, помимо его воли пришлось определять в сыны, узаконивать.

А что Сфендослав? Проглотил и не поморщился. Князь ведь он кто? Он ни пуп земли и даже не голова правящего рода, а лишь его показушная морда лица. Посольские приёмы, судебные разборы, да во главе войска красоваться перед народным стадом. Вот и все его привилегии.

Второй княжеской женой числилась красавица Ветляна, девка не только родовитая из местных киевских славян, но и на славу дородная телесами, являясь полной противоположностью Иванки. Вот ту, чтобы описать, потребовалась бы целая свора писарей, и то бы описывали до вечера. Пока каждую деталь взором и словом охватишь, так и чернила кончатся. В общем, свинья свиньёй, но Дунав её так грязно не обзывал, а кликал ласково – «свининка вонючая».

Да и то правда, чего греха таить. Кроме неподъёмного веса было у Ветлянки ещё одна черта, отворачивающая от себя мужиков и заставляющая обходить писаную красу за околицу стороной. Воняла она из-под подола тухлой рыбой. Да настолько резко, что как мечом острым резало по носам. Сколько бы она свою селю не мыла и благовоньями не тёрла, и чтобы туда не запихивала, бабы запаха её не чуяли, хоть ты их бей за враньё, а любому мужику эту тухлятину никаким благовоньем не замажешь. Наверное, даже через дёготь прошибло бы.

Сфендослав к ней в широкую спаленку платить мужицкие долги почти не хаживал, а она к нему в двери не пролазила. Так и жили полюбовно на расстоянии. Но, надо признаться, всё ж по большим праздникам, то есть по простудной хвори, молодой князь всегда к ней лечиться ходил. Никакие бабки-лекарки с насморком не помогали. Как зарядит так на целую седмицу, а стоит лишь к Ветлянке на ночь сходить, простудная хворь зараз сама дохла и от княжеского тела отваливалась.

От неё, кстати, он имел второго сына, Олегом назвали. Матерь так порешила, не спрашивая родителей. И дочь малая совсем, Мирославной нарекли при рождении. До своих детей князю было как до чужих на дальнем хуторе. Знал, что есть и то дело великое.

Хотела Матерь ему по молодости ещё и третью присватать из заморских, породистых, но византийский царь обиду учинил, совсем теряя страх, и Сфендославу отказал самым наглым образом. Князю эта их византийская царевна ни в одно колено, да и меж них не упёрлась, но сам факт оскорбления запомнил пожизненно. Если бы князь её послал лесом вдоль берега – это одно дело, а какая-то срань вся обвешенная золотом и на Великого Князя смотрящая как на навоз под ногами – это совсем делалось другим. Тут обидеться можно было за не отказ, а из принципа.

Не поднимая на вошедшего злых очей, князь показал Дунаву ковш, что вертел в руках.

– Будешь?

Богатырь хотел было витиевато высказаться что-то вроде «благодарствую, княже» или «премного благодарен, друже», но из всего задуманного получилось только:

– А то.

Сфендослав зачерпнул пойла из колоды вёдер на пять, что стояла тут же в головах кровати, и протянул дружиннику. Того долго уговаривать не потребовалось. Шагнул широко, ухватил, ни выдернешь, но пить втихую не кинулся. Задрал очи к низкому потолку и вознёс торжественную речь:

– Вседержитель наш! Не прими за пьянку. Прими за излечение.

И чуть ли не одним глотком осушил чарку в четверть ведра. Замер, прислушиваясь к внутренностям. Потеплела душа, отогрелось тело. В голове как колокольчики забренькали и от той музыки лыба расползлась вовсю ширь. Похорошело молодцу, жить захотелось как заново родился. Открыл Дунав глаза. Протянул ковш хозяину. Князь тоже ликом просветлел, скривившись в снисходительной улыбке глядя на ближника.

– Благодарствую, княже, – протянул довольно гость, – но больше ни-ни.

– А никто тебе больше наливать и не собирается, – издевательски ответил ему Сфендослав.

– И правильно, – удовлетворённо пробасил полеченный собутыльник.

– А эту будешь? – поинтересовался князь, тыкая пустым ковшом через плечо на жену, забившуюся к стенке.

Дунав крякнул, сделал морду базарного оценщика, оглядел товар с высоты своего великого роста и гостевого положения, и выдал безапелляционное решение:

– Уволь, друже. Мне пока и двух пальцев хватает, чтобы заставить себя по необходимости блевануть.

Хмурь с князя сдуло словно порывистым ветром. Заржал как конь до сладостных слёз, а отревев, швырнул ковш в недопитую колоду и скомандовал жене хоть и законной, но до ненависти не любимой, несмотря на неё и не оборачиваясь:

– Пшла вон. У нас разговор будет не для твоих ушей.

Иванка с каменным лицом, ужом сползла с кровати в торец, прикрываясь накидными мехами и закутав в них свой скелетик бесшумно прошмыгнула к выходу вдоль стеночки. Князь, проследив её уход, вдруг сделавшись трезвым тихонечко заговорил.

– Притвори-ка двери поплотней, да присаживайся. Разговор у нас действительно будет не из приятных.

Дунав поняв князя правильно, прежде чем закрыть плотней дверь, наоборот, распахнул и выглянул в коридоры. Только убедившись, что поблизости чужих ушей не водится, дверь закрыл, с силой вдавив плечиком в косяки и пристроился рядом с князем.

– Маменька меня сегодня с утра отымела во все места, особливо в голову, – начал плакаться князь, – моя задумка провалилась. Я ж думал, Киев моё непотребство не сдюжит и попросит её от лиходейской дружины избавить стольный град, направив в какой-нибудь поход, или так выгонит на вольные хлеба. Опостыло мне в этих стенах сидеть, словно в поруби. Мне бы в степи да на волю. Зарубиться с кем, да мошну с кого стрясти. Сам же знаешь. Не хозяин я здесь. Так, для вида будто ряженая кукла. Да видать палку с непотребством перегнул. Треснула. Решила маменька меня в третий раз всё-таки женить, поэтому за тобой послал.

– А я-то тут причём, княже? – опешил Дунав от подобного заявления, – сам же знаешь я по бабам не мастак. Или она на мне тебя женить собралась?

Хмурость княжеских мыслей вновь коснулась хитрая лыба.

– А что? – с игривостью повеселел он, – вот уж мы с тобой были бы парой всем на загляденье. Ещё бы на свадебке разнесли этот стольный град по камушку к ебене матери.

– Не согласная я, – растянулся в улыбке богатырь, подыгрывая князю, выпрямляясь станом и дурачась от вовремя поправленного здоровья, – не для тебя меня ягодку в навозе выращивали.

Князь опять заржал конём, хлопнув друга по могучему плечу, но на этот раз закатывался недолго. Пореветь не успел.

– Да нет, Дунав. Всё намного хуже, чем думаешь. Я тебя не по бабам советоваться позвал, а по дочерям лютого кагана Ермана, что в Апраксином доме числится за старшего. Ты же, помнится, перед тем как ко мне через Новгород пойти у него службу справлял несколько лет?

– О, ба, – взметнулся Дунав, аж пристав и вытаращив глаза, – это кого ж она тебе у него сосватала? У кагана дочерей пруд пруди, да и ни все ровня меж собой.

– Да не она сосватала, а тебе к Ерману сватом ехать. А просить у него будешь некую Афросю…

– Малку?! – взревел Дунав окончательно вскакивая и тут же осёкся от своего громогласного ора, обернувшись на закрытую дверь и прислушиваясь.

– Что за Малка такая? – насторожено поинтересовался Сфендослав, по реакции дружка однозначно понимая, что с этой девкой что-то не так всё просто, как ему показалось с первого раза.

Богатырь обмяк, поник головой, призадумался.

– Именуют её Афросей, а все кличут Малкой, иль просто Малой, как отец зовёт. Пигалица от вершка два горшка, отчего не выглядит на свои года. С виду кутырка, кутыркой. Хотя титьки отрастила не в размер малому телу, да и жопу наела, есть за что щипнуть, только ведь…

Тут Дунав замолчал и жалостливо посмотрел на Великого Князя, что в ожидании чего-то губительного для себя весь подобрался и внимательно слушал.

– Только ведь она никак не может быть навыдане, – со всей серьёзностью в голосе выдал дружинник, словно объявляя приговор и взглядом прибивая князя к кровати железными гвоздями.

– Да говори уже, – не вытерпел Сфендослав его молчаливой надутости, – что ты тянешь за яйца.