Пленные ангелы и стаффордширский терьер

Пленные ангелы и стаффордширский терьер
Александр Александрович Телегин

Начало нового тысячелетия. Ещё не умер совхоз «Петровский»: засеваются поля, работают ток и ремонтная мастерская. Жители сажают огороды, и даже держат скотину. Но жизнь постепенно угасает. Жить становится труднее, молодёжь уезжает в Город, остаются старики и опускающиеся на дно. И уже выделились те, кто «клыками рвёт советское наследство», чтобы начать новую жизнь – конечно же не в родном селе. В повести рассказывается о двух подругах, двух соседках, отдавших жизнь совхозу. Им придётся дожить до самого его конца, но одна из них уже не увидит, как победителями въедут в него новые хозяева.

Александр Телегин

Пленные ангелы и стаффордширский терьер

Мы поняли, что каждый

Есть пленный ангел в дьявольской личине.

М.А. Волошин («Потомкам»

На Коммунистической улице

Во времена, когда наш народ с трудом приходил в себя от рухнувшего ему на голову счастья свободы и демократии, жила-была в селе Петровском[1 - Все географические названия, имена и фамилии, а также события вымышлены и не имеют ничего общего с действительностью.] пожилая женщина Анна Дмитриевна Крупина.

Ей было семьдесят пять лет, роста она была среднего, не худая, но и не полная, потому что от деревенских трудов не очень-то располнеешь. В молодости у неё были прекрасные чёрные волосы, которые она заплетала в толстую косу и укладывала по тогдашней моде очень красиво на затылке. Но, как большинство брюнеток, на седьмом десятке Анна Дмитриевна поседела до белизны, отрезала косу и стала носить короткую стрижку.

В юности Аня окончила педагогическое училище, была комсомолкой, материалисткой, но несколько лет назад под влиянием своей соседки Валентины Васильевны Пеговой полюбила ходить в церковь и сделалась прилежной прихожанкой.

Её муж Виктор Ефимович верующим не был, но к религии, в частности к православию, относился положительно и говорил, что коммунизм к нам пришёл не из Европы, и первыми коммунистами в России уже пятьсот лет назад были потомок Дмитрия Донского князь-инок Вассиан Патрикеев[2 - Н.И. Костомаров «Русская история в жизнеописаниях её главнейших деятелей» – М.: Мысль, 1991. (с. 226).] и преподобный Нил Сорский, который учил, что только та собственность богоугодна, которая добыта собственным трудом. «Если это не коммунизм, то что же тогда другое?! – спрашивал он. – Вот взяли бы верх в шестнадцатом веке не осифляне, а нестяжатели, может и Октябрьской революции не потребовалось!»

В шестидесятом году Виктор Ефимович вместе с Анной Дмитриевной приехал из Города в целинный Петровский совхоз, куда был назначен главным инженером. Он был высок, статен, широк в плечах, чернобров и во всём его облике чувствовалась добродушная сила.

Как сказал бы Гоголь, работая над его внешностью, природа не очень-то попользовалась зензюбелями, спицштихелями, буравчиками и другим мелким инструментом, а всё больше орудовала стамесками, шерхебелями, свёрлами, напильниками, и поэтому у него были крупные нос, губы, уши, а на щеках и на лбу глубокие складки. Несмотря на это, произведение природе удалось, о чём свидетельствует долгая и искренняя любовь к нему Анны Дмитриевны.

Виктор Ефимович тяжело переживал события девяносто первого, девяносто третьего и прочих годов, хватался за голову: «Что они делают! Что они делают!», а потом: «Что же они натворили!»; сетовал, что десять лет назад границы нашей безопасности проходили по Эльбе, а сейчас опять по Курской дуге, разносил газеты «Правда», «Советская Россия», «За народовластие», во время предвыборных кампаний собирал подписи за коммунистических депутатов и на выборах сидел наблюдателем на Петровском избирательном участке.

Но в этом году в конце января он совершенно неожиданно умер. Никогда ничем не болевший кроме ОРЗ, в полном здравии сел Виктор Ефимович смотреть какое-то политическое шоу, краснел, ругался, вскочил с кресла, сказал: «Пошли вы к чёрту, негодяи!», и вдруг, коротко вскрикнув, схватился за голову, повалился на пол и захрипел. Врачи, приехавшие уже к холодным пяткам, причиной смерти назвали инсульт, что и было записано в соответствующем свидетельстве.

От тоталитарного прошлого остались у Анны Дмитриевны квартира в рубленном доме на два хозяина, огород в пять соток и двор с угляркой и пригоном для скота, а от мужа перешли на её попечение пять кур с петухом да злой бык Борька в три центнера весом, на всём белом свете слушавшийся только своего хозяина. Звеня накинутой на рога цепью, стоял он в пригоне, жевал брошенное ему в кормушку сено, косился на хозяйку кровавым глазом и мотал в её сторону головой, так что сотрясался столб, к которому был прикован.

И вот уже на дворе апрель, и с каждым днём всё страшнее заходить в пригон. Как посмотрит на неё Борька, заревёт утробно, так и побегут по спине мурашки, и зашевелятся волосы под шалью. А он нагнёт тёмно-рыжую башку рогами ей навстречу: «Ххх-ххх-ххх!» – словно мехами воздух качает, пар из ноздрей пышет, как у паровоза.

После Пасхи придётся его зарезать. Не дай бог, оторвётся, да вырвется на улицу, а там дети ходят! Впрочем, сразу после Пасхи нельзя, надо ещё родительский день отвести. Потом будет видно.

День сегодня совсем летний. Тихо, солнечно, снег почти сошёл, только в тени за сенками слежался в ледяную глыбу. Всё собиралась раздолбить её ломом и разбросать, а потом подумала: «Кто накидал, тот и уберёт». Сил уже нет, семьдесят пять всё же!

А у неё на повестке сгрести мусор и прошлогодние листья вокруг двора, да огород вычистить. Нельзя, конечно, на страстной-то неделе, да бог простит – не встречать же Пасху в грязи! Если силы останутся, вечером они с соседкой Валентиной Васильевной может быть сходят в Райцентр – в церковь. Служба начнётся поздно, три километра туда и обратно, придётся идти пешком – автобусы уже не ходят.

Взяла грабли, вышла из калитки. Какой простор, сколько света! Аж дух захватывает! Улица у них широкая, ровно прочерченная по середине белёсым асфальтом. Называется по-старому Коммунистической – не дошли ещё руки переименовать. По обе стороны дороги бурый ворс почти сухой прошлогодней травы. Грязи нет и в помине. А над всем лазурное небо, такое глубокое, что слышится звень поднебесья. И ни облачка, одно солнышко плавает.

Не то было двадцать лет назад! Надрывно гудели машины и трактора, замешивая вязкую чернозёмную грязь и на всю ширину улицы нарезая колеи. Завиваясь ёлочкой, журчали по ним ручьи, убегая за околицу в речку Скедня. Доярки, скотники, механизаторы пробирались мимо их двора, хватаясь за штакетины, с трудом вытаскивая сапоги. Во влажном воздухе звучными были плеск воды и чавканье грязи. Во дворах в восторге орали петухи, расхаживая в своих галифе по коричневым навозным лужам, и кудахтали ошалевшие от тепла куры.

Сколько народу было! И всем находилась работа. А сейчас и тракторов нет, и грузовики редки, и рабочие пропали вместе с фермами и скотом. Осталось человек десять на току, столько же в мастерской, да сорок механизаторов. Но и те ходят на работу другой улицей.

Спасибо Людмиле Николаевне Майоровой. Асфальт директор совхоза проложил уже лет пять назад для неё с мужем Вячеславом Александровичем. Хотя, какой он для Анны Дмитриевны Вячеслав Александрович?! Она ему в детском садике сопельки вытирала и звала Славусиком. Так он под этим именем у неё в голове и значится. Кстати, вот и он вышел погулять перед своим домом с собакой.

Дом у Майоровых напротив, через дорогу – хороший, новый, заложенный в последние годы Советской власти: из розового кирпича, высокий, крытый профнастилом цвета морской волны, с просторной верандой. Вокруг дома ограда с каменными столбами и кованной решёткой. Одна ограда дороже всей их улицы! И пёс у Славусика на поводке, не какое-нибудь собачье барахло, а стаффордширский терьер! Как говорил Аркадий Райкин, «во сне увидишь – не проснёсся!» Гавкнет – «вздрогнет встречный мужичок, жутко станет бабе!»[3 - Н.А. Некрасов «Генерал Топтыгин»]

Увидел Славусик, кивнул ей: «Здравствуйте, Анна Дмитриевна!» В общем-то неплохой человек, уважительный.

А рядом с майоровским домом-щёголем чёрный инвалид-четырёхквартирник с окнами мутными, как глаза пьяницы. И хозяин ближней квартиры вышел – Васька Акширов – с утра поддатый, папироса во рту дымит, как труба над его крышей. Чёрт знает, что он курит – противная вонь даже через дорогу доносится. Повис на гнилых штакетинах:

– Ты, Славка, того… не гуляй здесь со своим волкодавом, у меня ребёнок.

Оскорбился Славусик замечанием:

– Плевать мне, нищеброд, и на тебя, и на твоего ребёнка[4 - Здесь Владислав Николаевич употребил другое слово, которое читатель может подобрать сам по степени своей испорченности.].

– Не ругайся, лучше дай стольник на похмелку.

– Хочешь, вместо стольника совет дам?

– Ну дай.

– Работай чаще, а пей реже – и на свои деньги.

– Пошёл ты…, жучара!

Зацепились языками, ругаются.

Пёс поднял голову, понял, что Васька неприятен хозяину, и прыгнул на калитку:

– Рррав!

И без того хлипкие штакетины треснули, Васька отпрыгнул, упал на спину, поспешно поднялся и побежал к дому, вслед за чинариком выплёвывая изо рта много нехороших слов.

Славусик засмеялся и пошёл, довольный, с жуткой своей собачкой вдоль кованной ограды. Завернул за угол. Славка предприниматель. У него магазин в Петровском и кафе, которое он арендует у совхоза на весьма выгодных для себя условиях: затраты совхозу, выручка ему. Во дворе стоит «Газель», на которой он возит товары.

Вышла Валентина Васильевна Пегова – тоже грести территорию. Натянула нитяные перчатки, поправила косынку на голове.

– А бутылок-то пропивашки накидали за зиму! – сказала Анна Дмитриевна.

– Да уж! Вытаяли по обочинам, как подснежники.

Валентина Васильевна невысокая, ладная, лицо круглое, чистое, глаза живые – то сощурятся в улыбке, то распахнутся от удивления. Ей шестьдесят два, но волосы густые, каштановые, без сединки.

С Валентиной Васильевной Анна Дмитриевна соседствует с шестьдесят первого года. Она тогда только родила Светку и, чтобы дочь была на глазах, ушла из школы, где работала учительницей начальных классов, и устроилась воспитательницей в детском саду, да так до пенсии в нём и проработала.

Соседнюю с Крупиными квартиру одновременно с ними получил молодой агроном Павел Николаевич Пегов. Через год Валентину Васильевну по окончании медицинского училища прислали в Петровское фельдшером. Увидев её на танцах в сельском клубе, агроном влюбился с первого взгляда, да и сам сумел внушить Валюше такие чувства, что через неделю они уже жили вместе, через месяц сыграли свадьбу, а через год у них родился сын Ромка.

И жили они счастливо почти тридцать лет. Павел Николаевич ездил по полям, Валентина Васильевна работала в медпункте вместе с Марией Карловной Юстус, женщиной старше неё на двенадцать лет, в начале войны «эвакуированной», как она говорила, в Сибирь из-под города Маркса, что лежит на левом берегу Волги между Саратовом и Самарой (некогда Куйбышевом).

Сильно разнясь по возрасту, религии и национальности Валентина Васильевна и Мария Карловна незаметно для себя сделались близкими подругами. При этом все важные события жизни у них происходили одновременно: в один год родились их дети Ромка и Нинка, которые всё детство провели вместе, в один год пошли в школу и окончили её; в один день и поженились – добрый молодец Ромка и синеокая золотоволосая Нинка.

В один и тот же тысяча девятьсот девяностый год обрушилось на подруг несчастье: весной от рака умер муж Марии Карловны, а осенью вселился бес в ребро Павлу Николаевичу, и он удрал от жены в Город к какой-то проворной поварихе, очаровавшей его молодою тугою плотью и изощрённым кулинарным искусством. В один день постигло несчастье и их детей: прожив вместе четырнадцать лет, они развелись. А три года назад Мария Карловна и Нинка уехали в Германию с Ромкиной дочкой Юлей.