Снимать штаны и бегать

– Ты, друг, на судьбу не жалуйся. То динамит, проклятый, в погребе отсырел. Зимой на печке просушу – следующим летом опять спробуем!

На том и порешили.

Так бы и забыли люди эту историю. Был памятник, и нету памятника. Да только Сережка Пыжов совсем с ума сбрендил. С самого утра криком людей на площади собрал.

– Иду, – говорит – вечор с бани, из-за угла выворачиваю, а тут меня Ленин и подкарауливает! Я от него – он за мной! Так и гнал по всей Слободе. А под ногами бесы скакали и бранились непечатно! Знать, Ленин и есть у них в аду главный сатана. Совсем уж, было, нагнал. Да я его осенил Святым крестом. Он остановился враз, прыгнул через Чапаев забор и ушел к реке огородами.

Кто посчитал, что перепил Сережка, а кто и поверил. Ведь и в самом деле исчез памятник-то. Ну а Сережка еще поорал маленько, да в церкву побежал креститься. А газеты про тот случай много чего пропечатали. Пошла у Сережки жизня новая. Митинговать на улицах бросил, стал через газеты людей новой жизни учить. Стали его люди даже в городе на улицах узнавать – то, говорят, Сергей Викторович, который Ленина своей молитвой с площади прогнал.

Через месяц Сережка в город перебрался. Через свою славу денег уйму заработал, магазинов по всему Славину наоткрывал. А года два назад в депутаты ушел. В Москве теперь, в Государственную Думу выбрался. Я его и по телевизору видал. Сопли у него, правда, так и не прошли – такой же гундявый. Но рукава у пижмака теперь чистые, поскольку стал Сережка человек с культурным понятием и к платку приучился…

– А как же Ленин?

Чапай смотрит в пустоту и думает о чем-то своем. Потом снова вздыхает и словно нехотя говорит:

– А Ленина я в своем огороде закопал. Похоронил, навроде. Видишь, Кирюха, какое дело… Дураков-то на сто лет вперед нарожали, а в Москву только один уехал. Понимаешь? Полдела, если бы опять захотели Ильича на металлолом свезти. А ну как снова – за ноги и по площади таскать? Тоже ведь человек. Хоть и памятник…

В глазах Чапая блестит почти детская обида. Но он, будто переламывая себя, улыбается:

– А я ведь, как Ленина похоронил, начал на площади вот эти карусели строить. Чтобы посреди Слободы такой пустоты не было. А то ведь глядеть тоскливо, будто человеку голову с плеч сняли – одна дырка осталась.

Сначала я мраморный постамент крышей накрыл и под избушку на курьих ножках разрисовал. Так теперь и стоит. Потом Бабу Ягу в ступу рядом посадил. И пошло-поехало! Люди поначалу дивились. И ломали, было дело. И строить помогали. Первые дети, которые на тех качелях катались, уже своих детей завели.

А я и вот рыцаря поставил – он теперь всему хороводу Главнокомандующий. А потому выходит, что сорганизовался у меня, Кирюха, настоящий памятник заместо Владимира Ильича.

Я машинально уточняю:

– Памятник? Кому?

Чапай, снова качает головой, удивляясь моей непонятливости.

– Что с тебя возьмешь, инкубаторский… Что значит «кому»? То всем людям памятник.

Ты сам посуди. Один пройдет – красоту не заметит. Другой со злости ногой пнет. Третий по пьяному делу отломает чего. А четвертый, глядишь – подсобит. Краски принесет или просто слово доброе скажет. Вот и выходит, что это памятник всем людям. Всем помыслам ихним – и черным, и светлым. Способности в мире красоту разглядеть и в порядке ее соблюсти…

Я отказался идти к Чапаю, наврал про неотложные дела. Он ушел. Хотел уйти и я, да остановился и никак не мог сдвинуться с места… Слишком много разных мыслей.

Я присел на зеленую колоду, которая по замыслу Чапая «работает крокодилом». В раскрытой пасти – страшные деревянные зубы. А сам крокодил все равно не страшный. Будто улыбается…

Поначалу я не видел ее, а только почувствовал чей-то пристальный взгляд. Но потом рассмотрел – в тени плетня стояла светлоголовая девчушка лет шести. Застенчиво разглядывала чужака и ковыряла в носу. Вот так запросто – естественно и непринужденно.

Почему-то очень захотелось с нею заговорить. Но я вдруг понял, что не умею этого делать. Что сказать этому созданию с белыми выгоревшими бровями, чтобы оно не испугалось и не умчалось испуганной стрекозой?!

Но она заговорила сама.

– Здравствуй! Ты Репку ждешь?

– Репку? Какую такую репку? – спросил я и не узнал свой голос. Какой он грубый и… взрослый?!

– Это который клуб вместе с дедой сторожит!

В голосе девочки звучал переливчатый колокольчик.

– Высокий такой, в сапогах? – сообразил я постепенно. В голове образ вечно пьяного лже-кандидата никак не увязывался с ласковым именем «Репка». – А… Почему ты его Репкой зовешь?

– Потому что похож! – заявила моя новая знакомая, явно сетуя на мою непонятливость. Но потом сжалилась и пояснила. – Он со мной в Репку всегда играет. Ты умеешь в Репку играть?

– Нет…

– Это просто! Ты – репка!

– Как это?

– Ладно, давай, покажу… Только чур потом ты сам! Посадил дед репку!

Она присела и обхватила поцарапанные коленки коричневыми руками.

– Выросла репка большая-пребольшая!

Девочка медленно приподнялась, руки ее потянулись вверх и закачались как листья.

– Стал дед репку из земли тянуть! Ну? Чего ты? Тяни!

Я потянул ее за локоть, а она рассердилась:

– Ты не сразу меня из земли выдергивай! Тебе еще за бабку тянуть, потом за внучку, потом еще за Жучку, кошку и мышку! – девчушка загибала пальцы и трогательно сдувала выгоревшую челку с глаз.

Я виновато улыбнулся. Что может быть проще сказки про репку? А я, кажется, не справился. Девочка тонко почувствовала это. Но она великодушно сделала вид, что не замечает моей ущербности. Как ни в чем не бывало, она продолжила разговор:

– А еще я его Репкой зову, потому что он… сладкий. Он меня всегда конфетами угощает.

– А репка разве сладкая?

– Сырая не сладкая. Как капустная кочерыжка. А пареная – сла-а-аденькая! – моя знакомая закачала головой, погладила себя по животу и улыбнулась. В улыбке не хватало двух зубов. Неожиданно ее осенило:

– А ты разве репку не ел?!

Мне показалось, что я покраснел до ушей.

– Не ел…

– Приходи ко мне, когда у меня будет, я тебя угощу!

Я кивнул и не нашел, что сказать дальше.

– А меня Нюркой зовут… – снова пришла на выручку моя собеседница. – А тебя?

– Кирилл.