Снимать штаны и бегать

Сквочковский вновь повеселел. Василий похлопал его по плечу:

– Что ж, Андриан Эрастович! Наряжайте ваше дитя – повезем его к месту несения дальнейшей службы. Завтра годовщина Бородинской битвы. На носу торжественное открытие!

– Так скоро? – устало удивился Скульптор. – И где будет стоять памятник?

– Выбора нам не оставили. – немного замялся Раздайбедин. – Губернатор с Болдыревым кислород перекрыли напрочь. Будем ставить в Беспутной Слободе! К тому же, там и пьедестал есть готовый – монумент шел в комплекте с постаментом! И если Кирилл провел предыдущие сутки так же плодотворно, как и мы, то к месту установки памятника уже ведут тротуары из разноцветной плитки, вдоль них мерцают фонари с коваными завитушками, а уютные скамейки приглашают усталого путника отдохнуть и вспомнить о славных страницах истории под раскидистой тенью вековых дубов. Если, конечно, путнику повезло, и вековые дубы Кирилл уже успел вкопать!

Глава 27. Не Бородинская, но битва

Нюрка проснулась еще затемно – когда бабка, тяжело покряхтывая, заворочалась в кровати. Старуха опустила ноги на пол, поднялась и, стараясь ступать осторожно, вышла за ситцевую занавеску, отделявшую комнату от кухни. Поскрипела в темноте половицами, что-то бормоча себе под нос, и хлопнула дверью – ушла коз доить.

Нюрка тоже, было, высунула ногу из-под одеяла, но тут же юркнула обратно. Печь еще не топили, и по утрам в избе бывало прохладно. Нюрка накрылась с головой и крепко зажмурилась, стараясь вернуть сон. Но ничего не получилось. Это если только тебе категорически нельзя спать, чтобы не пропустить что-нибудь интересное, сон навалится тут же и ни за что не выпустит из своих объятий.

Но сейчас, когда времени имелось так много, что девать было его абсолютно некуда, сон предательски сбежал. Нюрка открыла глаза и увидела трещинки в штукатурке на стене – значит, начало светать. Трещинки складывались в изображение веселой лошади, скачущей галопом.

– Здравствуй, лошадь! – прошептала Нюрка и улыбнулась давней знакомой. Она знала, что бабка каждый год подмазывает стену глиной и белит известкой. Но через некоторое время лошадь снова проступает на стене и весело скачет одной ей ведомо куда.

Нюрка подумала о том, что после 1 сентября свободного времени стало еще больше, потому что играть на улице теперь не с кем. Кто-то из ребят отправился в школу, а кто-то и вовсе перебрался в город. Еще она подумала, что пройдет сначала осень, потом зима, весна и следующее лето, и ей тоже придет пора отправляться в школу. Если загибать пальцы на каждое из времен года, получалось быстро – всего четыре. Но попробуй-ка дождись!

Нюрка поднялась, застелила кровать и, покряхтывая от натуги, соорудила на ней горку из безразмерных пуховых подушек. Верхнюю установила стоймя на манер генеральской треуголки. В полутьме верхний угол подушки напоминал заснеженную вершину. На эту гору Нюрка набросила кружевную белую накидку. Отошла на шаг и полюбовалась. Красиво! Не хуже, чем у бабушки получилось.

Она оделась и заплела косу, привычно перекинув белобрысый хвостик через плечо. Вернулась со двора бабка, и они долго с удовольствием пили молоко с белой «магазинской» булкой и домашним вареньем из смородины.

Нюрке хотелось о чем-нибудь поболтать. Например, обсудить то, что их рыжая курица с черным пером на хвосте откликается на имя Катька и умеет прибегать на зов. Правда, если не крошить с крыльца булку, а просто звать, то пока еще не прибегает… Но бабка в то утро была неразговорчива. Впрочем, как и всегда.

После завтрака Нюрка обошла свои владения. Ничего интересного ни во дворе, ни в огороде ей не попалось. Тогда она вышла за ограду и заняла свой привычный наблюдательный пост в тени плетня. Отсюда хорошо было видно всех, кто приближался к Слободе со стороны города, шел по улице, выходил из клуба. Словом, отличное место. Если б в Слободе вдруг произошло хоть что-нибудь интересное, Нюрка ни за что бы этого не пропустила.

Но ничего интересного не случалось. Все жители Слободы, пригодные хоть какому-то делу, утренними автобусами уехали в город. Кто на службу, кто торговать помидорами и картошкой, как Нюркина бабка. Дома остались только немощные старики, совсем уж пропащие пьяницы, да мелкота, вроде Нюрки. Какие уж тут события? Возле клуба лениво протрусила собака. Где-то далеко – в самом городе – гудели машины. А, может быть, это пчелы угрюмого соседа дяди Степана трудолюбиво собирали пыльцу с последних осенних цветов?

Нюрка подумала о том, что если бы у нее было столько меда, она уж точно не была бы угрюмой! Но потом вспомнила, как летом в огороде ее укусила за локоть пчела, и задумалась о том, что пчелы, если их много, все-таки могут испортить человеку характер.

Неясный гул приближался. Нюрка насторожилась. Нет. Это точно не пчелы. Где-то вдалеке рычали серьезные моторы какой-то большой техники, молотило и лязгало горячее железо.

Нюрка привстала на цыпочки и вытянула тонкую загорелую шею. Наконец, вдалеке показалось облако пыли. Рев моторов и лязг железа стал еще громче. Он приближался. Что-то страшное, бездушное, чужое послышалось Нюрке в этом гуле. Ей показалось, что под ее ногами задрожала земля.

Пыльное облако стремительно надвигалось на Нюрку. Вот из него выдвинулся огромный четырехугольный ковш, который, казалось, перегородил всю улицу. За ковшом, громыхая гусеницами и выбрасывая серо-черный дым, ползло большое стальное тело.

– Бурдозел… – восхищенно прошептала Нюрка и в ту же секунду вздрогнула от страха. Там впереди на пути бульдозера была детская площадка с белыми лебедями, Избушкой на курьих ножках, слоном, крокодилом, мухоморами, качелями и песочницей!

Нюрка стремительно развернулась в сторону клуба, и у нее тут же отлегло от сердца. Она вспомнила, что с недавнего времени каждого приезжающего здесь встречает Стальной Рыцарь. Вот и сейчас он, вытянувшись в полтора человеческих роста, грозно блестел доспехами из оцинкованного железа, выставлял вперед огромный щит с нарисованным солнцем и надежно заслонял собою всех обитателей площадки.

Но бульдозер хитро обрулил воина. Он прогромыхал мимо площадки и остановился у крыльца клуба. Шляпка самого маленького грибочка из семейства мухоморов скрылась под страшным ковшом. За бульдозером подтянулась целая колонна: экскаватор на больших колесах, подъемный кран, грузовики с высокими бортами и автобус. Площадь была просторной, и при желании на ней могло бы поместиться десятка два таких машин. Но Нюрке показалось, что ковш бульдозера занял все свободное пространство.

Чуть поодаль – на взгорке по дороге к церкви остановилась красивая серебристая машина с черными тонированными стеклами, окраской своей чем-то похожая на галку.

Еще при первых отзвуках приближения колонны на крыльцо выскочил сухонький старичок с чапаевскими усами. Нюрка заметила его только теперь – когда немного улеглись облака пыли. Дед с тревогой смотрел на маневры техники.

Через секунду дверь подъехавшего автобуса распахнулась, из нее выскочили смуглолицые рабочие с лопатами и рассыпались по площадке. Почему-то они напомнили Нюрке колорадских жуков, облепивших картофельный куст. Может, своими желтыми жилетками, может, потому что их было очень много.

Дед сбежал с крыльца и принялся что-то горячо говорить приезжим. Но те отрицательно качали головами, белозубо улыбались, или наоборот отмахивались и хмуро отворачивались. О чем шла речь, Нюрка не слышала из-за рева техники. Любопытство пересилило робость, и Нюрка, выйдя из своего укрытия, подобралась поближе.

– И ты по-нашему ни бельмеса? – в отчаянии хлопал себя по карманам штанов дед Чапай. – А начальник твой где? На-чаль-ник! Хоть это ты понимаешь, бабай? Нет? Это с каких же заграничных яиц нам такое чернявое счастье-то вылупилось?!

В это время от серебристой машины шагнул в их сторону человек с вислыми усами, красным лицом и красными же ручищами. Его объемный живот был обтянут новеньким с иголочки строительным комбинезоном васильково-синего цвета. Чапай спотыкающимся галопом кинулся ему навстречу.

– Вы, значит, бригадир будете? – крикнул он человеку издалека и улыбнулся немного заискивающе.

Человек с усами не спеша подошел, уставился на Чапая круглыми глазами безо всякого выражения и, обстоятельно обдумав вопрос, ответил:

– Так!

– Это для чего ж вы такие танки серьезные подогнали, разрешите поинтересоваться? – все еще улыбаясь какой-то непонятной улыбочкой, спросил Чапай. – Дорогу асфальтную к нам в Слободу, наконец, решили провести, али как?

Бригадир снова помолчал, посопел, обдумывая что-то, и, наконец, произнес:

– Ти, атэц, зачэм спрасиль? Это разве твае дэло?

– А чье же? – взвился Чапай? – Я здесь живу!

– В этот дом? – все так же бесцветно поинтересовался бригадир и указал глазами на клуб.

– В этот город! – с отчаянием тряхнул головой Чапай и обвел рукой широкий круг. – А это наш клуб, и я ему – директор! А потому отвечать, когда спрашивают! Что за раскоп затеваете? Ну?!

Бригадир на секунду очнулся от транса, посмотрел на Чапая, и на красном лице его промелькнуло сомнение. И все-таки, пожевав губами, он неохотно ответил:

– Здэсь статуй будэт. Вот такой…

Бригадир, выкатив грудь, надул щеки, нахмурил брови и вытянул вперед правую руку. Чапай посмотрел на него, потом оглянулся через плечо в сторону избушки на курьих ножках. В глазах мелькнула тоска.

Человек с моржовыми усами усмехнулся и утвердительно кивнул головой:

– Гэнэрал будэт!

– Какой такой генерал?.. – опешил Чапай.

– Жэлэзный! – флегматично пожал плечами бригадир и, отодвинув Чапая животом, как бульдозерными ковшом, медленно зашагал в сторону клуба.

– Какой генерал? – возмущенно закудахтал Чапай, семеня сбоку и пытаясь ухватить бригадира за рукав. – Ни про какого генерала у нас тут никогда не слыхивали.

Видя, что слова его не имеют никакого действия на сонного бригадира, Чапай обогнал его, встал на пути и крикнул тоненько и натужно:

– Стоя-ать! А ну предъяви документ! Будет тут мне каждый прохвост генералов ставить!

– Зачэм шумишь, атэц? – недовольно сморщился краснолицый усач.

– Без разговорчиков! – прикрикнул Чапай. – Или бумагу покажи, или…

Бригадир вопросительно поднял густые черные брови.