Снимать штаны и бегать

– Нравственные качества справедливого человека вполне заменяют законы! – назидательно проговорил Василий. И тут же, гордо выпятив грудь, добавил:

– Раздайбедин! Капитан юстиции, инспектор Центральной службы надзора. Провожу осмотр стратегического объекта на предмет соответствия реального положения дел отчетной документации.

– Как это? – вытаращил глаза лейтенант.

– Мост ваш когда обещали достроить? – снисходительно спросил Василий.

– Давно… Я еще в школу ходил.

– Вот то-то и оно! А по документации, предоставленной из Славина в Федеральный центр, готовность моста – восемьдесят пять процентов. Средства на поддержание объекта в надлежащем состоянии регулярно выделяются и осваиваются. На деле – моста нет. В этом я только что убедился. И что ж вы тут думаете? А? – голос Василия крепчал. – Так-то вы соблюдаете паритет с условным противником? И это в то время, как враг не дремлет и по данным внешней разведки вплотную приблизился к рубежам нашей Родины? А если завтра война? Как колонны бронетехники и тяжелая артиллерия будут попадать с берега на берег? Отвечайте!

Лейтенант, который еще недавно получал двойки в общеобразовательной школе, а потом – и в школе милиции, привычно потупил взор и сосредоточил взгляд на носках своих ботинок. Но сержант не потерял присутствия духа. Он снова наклонился к лейтенанту и горячо выдохнул ему в ухо:

– Слышь? Надо б его того… До выяснения личности… Наружность у него подозрительная…

– Маскировка! – одними губами шепнул лейтенант. Тем не менее, он критически взглянул на Василия. Желтые очки, небритый кадык и грязные оранжевые шорты не внушили ему большого доверия. В то же самое время в душу лейтенанта закрадывался страх обидеть «не того» человека. Он решил действовать наверняка. А именно, соблюдая нейтралитет по отношению к незнакомцу, переправить его в руки вышестоящего начальства. А там – пусть разбираются.

– Может, вы согласитесь проехать с нами? Чайку-кофейку?

Василий задумался. Спешить было некуда. По сравнению с теми местами, где он недавно побывал, отделение милиции казалось родным и в чем-то даже привлекательным.

– Что ж… Кофейку. Пожалуй…

В этот момент на него сбоку неожиданно навалился сержант и, дыхнув в лицо запахом казенной котлеты, заломил руку за спину.

Глава 4. Чапай – соло на трубе

Общая тетрадь в зеленой обложке. На первой странице запись рукой Голомёдова: «Дневник пиараста». Зачеркнуто. Ниже – «Дневник». Тоже зачеркнуто. Чуть ниже – зарисовка сказочного теремка с петухом на крыше. Со второй страницы – записи, сделанные ровным неторопливым почерком.

«…Первое, что бросилось в глаза при знакомстве с хозяином – это светло-голубые, пронзительные глаза и густые, прямо-таки командирские усы. Коричневую продубленную солнцем кожу пересекают светлые овражки морщин, придавая лицу веселое и в то же время задиристое выражение. Он важно пожимает мою протянутую руку и представляется:

– Чапай!

Не совсем ясно, что это – имя, фамилия, прозвище, должность или побуждение к неизвестному действию. Но уточнить как-то не ловко. Судя по Чапаевским усам, все-таки, прозвище, на которое он охотно отзывается.

Дед Чапай невелик ростом. Но в его юркой фигуре до сих пор угадываются остатки былой удали. Под большим картузом – совершенно точно – должен быть казацкий чуб. Но нет, с этим я обманулся. Под картузом пшеничные волосы, здорово разбавленные сединой и едва прикрывающие плешь. Ее он чешет перед тем, как утвердительно кивнуть головой:

– Ну, живи, коли добрый человек…

И я зажил. Первый час прожил неплохо: слушал ходики на стене и гадал в наступающих сумерках – сладко ли будет спаться на такой горе перин с шестью подушками? А потом не то чтобы заскучал. Просто вместе с тишиной избы в душу заползла какая-то неловкость. Захотелось поскорее показать себя хозяевам с лучшей стороны и при особом везении – подружиться. И я двинул во двор.

Солнце закатывается за высокие ворота. Дед Чапай сидит под навесом на чурбаке, заложив ногу на ногу, курит и щурится на оранжевые лучи. Он с пристрастием расспрашиваем меня: кто, зачем, откуда и надолго ли?

Вдохновенно вру. Понемногу лед тает. Так и калякаем о том – о сем. От нечего делать, смотрю на двор, выстланный досками, на домик летней кухни и стайку для скотины. Везде порядок и добротность. Только вот под навесом, где, судя по всему, безраздельно хозяйничает Чапай, другие порядки. На его вотчине установлен верстак, который завален самыми разнообразными предметами от погнутого обруча со старого бочонка до большой резиновой клизмы, перемазанной мазутом. Я с любопытством разглядываю дедовы сокровища, и вдруг совершенно неожиданно мои глаза упираются в огромную медную трубу, которая тускло поблескивает в закатных лучах своими кручеными коленцами и клапанами. Меньше всего ожидал я увидеть здесь музыкальный инструмент, начищенный до блеска… Чапай, проследив за моим взглядом, гордо усмехается:

– Что, нравится мой оркестр?

Я с удивлением киваю головой, но ситуация требует пояснения:

– А вы… Музыкант? Ну, то есть, зачем вам труба?

Чапай досадливо хлопает себя по коленке и вдруг, словно прорывает в нем словесный клапан, разражается тирадой:

– Э-эх! Вас в городе в инкубаторе, что ль, выводят? Зачем… Этот – в клубе директор новый – тоже с городу приехал. Культуру, говорят, научным путем постигал. В училище… Но я тебе брехать не буду – с призвездью мужик. Не понимает тонкостев. Тоже спрашивал: «Зачем?»

Чапай снова обиженно кивает головой, затягивается и продолжает задумчиво:

– Уж и не знаю, отчего во мне такое большое искусствы понимание развилось… Не иначе, тятька с мамкой свадьбу под граммофон гуляли. Вот я у них такой культурный и вылупился! У меня даже работа по культурной линии – клуб сторожу!

Чапай искоса стреляет глазами: оценил ли? Видимо, на мое лицо вовремя выползла достаточно уважительная гримаса, потому что он продолжает уже гораздо веселее:

– Вот я и говорю: этот новый, значится, приехал, первым делом галстук на грудях поправил, а вторым – пошел инвентарь оценивать. Ну и нашел в кладовке оркестр. Под него, поди, еще революцию делали, да так и положили потом до других торжественных событиев. Этот из города языком цокнул и говорит: «Новые порядки заведем! Старье в металлолом сдадим, а на выручку электрическую гитару купим».

Дед задумывается и продолжает грустнее:

– Не знаю, может оно так и надо, по науке-то. Может, если парни девок за клубом шшупать начнут под это электричество, у них детишки пойдут с культурным понятием. Да только нельзя такую чрезвычайную вещь в металлолом…

Он смотрит на меня не то с вызовом, не то с просьбой. Я оглядываюсь на трубу, и киваю:

– Никак нельзя!

– Вот и я ему говорю: нельзя! Глянь, – говорю, – что сгубить хочешь! Да тут же в каждой дуделке красоты больше, чем в самоваре! А он мне уважительно так отвечает: вижу, мол, красоты знатока. Да только что толку, если по всей Слободе только двое нас, культурных – ты, да я – и подудеть больше некому? Ну, я ему в ответ и докладываю: как хочешь, верти, а трубу мне хоть одну на хранение отдай! Я, говорю, клуб тебе, если нужно, хоть два месяца бесплатно сторожить буду, а если не хватит – с пенсии досыплю!

С пониманием оказался человек, хоть и городской. Какую, говорит, хочешь? Ну, я – парень не промах – выглядел, какая поздоровей, и пальцем ткнул. Чего, думаю, мелочиться? Пока фарт прет, надо хватать, в которой голосу поболе! Он поначалу глаза вылупил. А потом хихикать начал. Интеллигентно так… Репетировай, говорит, товарищ! С зарплаты рассчитаешься! И пошел дальше имущество смотреть!

Дед, развеселившись, встает с пенька и делает передо мной театральную проходочку гоголем. Потом возвращается, хитро щурясь, выставляет перед собой руки – не то дрова несет, не то дитя баюкает – и продолжает:

– А я трубу ухватил, тяну ее, значит, домой и не нарадуюсь! Пот со лба ручьем льет, а радости не убывает! Остановлюсь дух перевести и налюбоваться не могу. Солнце у ней по кишочкам легкомысленно так переливается, а дуло – серьезнее, чем у пушки! Это, думаю, тебе не пианина, слезу только давить годное. Это, брат, мне струмент важный отломился!

Вот таким манером волокусь по деревне и рассуждаю. Первым делом, думаю, разучу какой-нибудь марш поторжественнее. От такой музыки и душе радость, и порядку больше! И уж вижу, как выхожу я с утра на двор, становлюсь посреди главнокомандующим, и в трубу свою дую!

Чапай выкатывает грудь и так ловко дирижирует воображаемым парадом, что я уж и сам вижу, как на этом дворе, словно на плацу, выстроилась по ранжиру вся Чапаева скотина. Корова на дойку по стойке «смирно» вытянулась, козы повзводно на луг маршируют, куры, гуси и утки торжественным парадом по двору проходят, а потом взмывают в воздух, строятся звеньями и бреющим полетом движут куда-то на Берлин, качнув на прощанье крыльями в нарисованных звездах… А дед продолжает:

– Ну, парад – не парад, а ведь чем черт не шутит? Вдруг курям и впрямь с музыкой веселее будет? С маршем то оно, поди, не с руки грядки будет раскапывать – постыдятся? И яйцо пойдет отборное, командирское! В общем, не зря, думаю, пупок надсаживаю.

Доставил я инструмент в хату. Сел, пот утер и рассуждаю – пока бабка моя за козами на луг удрипала, не грех и репетицию проделать. Для начала решил торжественность вхолостую не тратить – набрал атмосферы в одну легкую и дуданул тихонечко. И тут меня холодный пот прошиб. Нет музыки… Еще дунул – пошибче. Шипит труба, как гусак злой – всего-то и музыки вышло.

Стал я рассуждать. Как ни верти, а раз деньги плачены – расшибись, но музыку надо выдуть! Старания, то есть, побольше приложить. Дунул – аж под темечко шибануло! И с этой натуги пошла музыка. Но только с другого конца – которым я на лавку устроился.

Что ж это, думаю, за безобразие? Такую музыку я и без трубы сызмальства выдувал, так, что портки трещали. Да только это искусства не хитрая. Не знаю, как у вас в городе, а у нас в деревне ей каждый обучен.

Дед снова усаживается на чурбак, крутит новую самокрутку, и, хитро скосившись на меня, спрашивает:

– Вот ты бы духом не упал?

И тут же за меня отвечает:

– Упал бы. Тут любой сковырнется. Но не Чапай! Стал я разным манером в трубу рычать и пищать. Оно, конечно, занятно вышло, да только не по-командирски. С такой музыки куры нестись не станут – легкомыслие одно. Что ты будешь с ней делать! Нет, труба – вещь, безусловно, культурная и в хозяйстве не пропадет. На худой случай, думаю, самогон через нее гнать выучусь, или махорки набью доверху – курить хватит до самого сенокосу. Да только вот музыки-то жалко. Бабка, опять же, если про копейку вызнает, всю плешь проест… Тьфу!