Multi venerunt, или Многие пришли

– Согласен. Только можно вечером снова с тобой встретиться?

– Ты страшный грешник и безумец, Грегори!

– Мне сейчас так хорошо, что я готов сочинять стихи или написать картину, – сказал Грегуар.

– Ты умеешь рисовать и сочинять стихи? – удивилась Вероника.

– Немного. Отец несколько лет назад нанял бродячего художника, который всё лето учил меня писать картины.

– Надо же! А у нас гостил художник, который оставил кисти и краски. Оливия пыталась разрисовывать красками холст, но у неё ничего не вышло.

Вероника тяжело вздохнула.

– Ты любишь сестру? – спросил Грегуар.

– Да. Мне страшно за неё.

– Она спасётся. Вот увидишь!

– Я каждый день молюсь за неё… Так тебе принести краски и холст?

– Принеси, – обрадовался Грегуар. – Я хочу написать реку и восход солнца. Мне хочется изобразить виноградники, реку и далёкие холмы.

– Ты рассуждаешь как тот художник, который недавно останавливался у нас. Он тоже изображал на холсте деревья и жителей деревень с мотыгами в руках. Жаль, что свои картины он унёс с собой.

– Как звали того художника?

– Данье. А путешествовавший вместе с ним трубадур Патрис даже посвятил мне стихи, – сказала Вероника.

– Вот как… Я тоже посвящу тебе стихи, – пообещал Грегуар.

– Не переживай! Патрис был влюблён не в меня, – улыбнулась Вероника. – Он вздыхал по Оливии и посвящал ей намного больше стихов, чем мне.

– А ведь Данье и мне давал уроки рисования, – сказал юноша.

На крыльцо вышел Мартин и, прищурившись, посмотрел на поднявшееся над холмами малиновое солнце.

– Как спалось, дедушка? – спросила Вероника.

– Спал, как убитый, – признался старик. – А вы, как гляжу, не выспались, хотя ты, Грегори, и проспал вчера полдня.

– Лошадь в сарае всю ночь всхрапывала над ухом, – соврал Грегори.

– А я всё переживаю за Оливию, поэтому тоже плохо спала, – сказала неправду Вероника.

– Что сегодня будете делать? – спросил старик.

– Ты разве забыл? Ведь мы с тобой собирались сходить на пасеку за лавандовым мёдом, а Грегуар хочет написать картину, – сказала Вероника.

– Я не приветствую это баловство. Художники занимаются ненужным делом, – недовольно проворчал старик. – К тому же мы, катары, не признаём иконы.

– Но я решил написать вовсе не икону, – заметил Грегуар.

– Всё равно. Всё это блажь! – буркнул Мартин.

– Дедушка, Грегори в своё время учился у нашего знакомого Данье, – сообщила Вероника.

– Хорошо, пусть Грегори рисует, – согласился старый катар. – А то я уже подумывал выбросить краски, которые у нас оставил Данье.

– Пройдём за мной, Грегори! – позвала юношу Вероника.

Зайдя в дом, девушка вытащила из-под лежанки небольшой подрамник и маленький сундучок, который выставила на стол. Вероника открыла крышку сундучка – в нём лежали свёрнутые холсты, кисти, шпатель, квасцы и красители в маленьких закупоренных баночках. У Грегуара загорелись глаза.

– Прекрасно! Только мне ещё понадобятся яйца, чистая вода, и уксус, – сказал Грегуар, потирая руки.

– Я сейчас принесу уксус и кувшин с чистой водой, а за яйцами надо сходить к старому Давиду, который живёт на другом конце деревни. Он держит кур и коз. Давид ест курятину, яйца и даже козлятину, – поморщившись, сказала Вероника.

– Он католик?

– Нет. У него своя вера. Он давно поселился в нашей деревне. Старый Давид живёт спокойно, никому не мешает и его никто не обижает. Катары ко всем иноверцам относятся терпимо. Я схожу к нему и принесу несколько яиц.

Вероника выставила на стол кувшин с водой и плошку с уксусом, взяла стоявшую в углу корзину и вышла из дома. Не успел Грегуар рассмотреть разноцветные порошки, находившиеся в баночках, как Вероника вернулась с корзиной, на дне которой лежали яйца.

Вскоре Вероника вместе с дедом отправилась на пасеку.

Юноша приготовил краски, натянул на небольшой подрамник холст, взял кисть и начал писать по памяти картину. Вначале он изобразил на холсте дерево, росшее на берегу реки, и придирчиво посмотрел на своё творение. Грегуар помнил, как писал миниатюры его учитель, и понимал, как ему далеко до мастера Данье. Краски на картине Грегуара были тусклые, и дерево вышло непохожим на то, которое он видел на берегу.

Не завершив работу, Грегуар решил прогуляться и направился к реке. За прибрежным кустарником Грегуар услышал плеск воды и осторожно выглянул из-за ветвей. В реке он увидел купающуюся обнажённую Веронику.

– Как ловко она плавает, словно рыбка, эта милая плотвичка из Сомбре! – прошептал Грегуар.

Обнажённая юная купальщица, плескавшаяся в прозрачной воде, была прекрасна. Грегуар понял, чего не хватало на картинах известных художников – обнажённых юных красавиц. Его учитель Данье тоже никогда не писал их. По крайней мере, Грегуар ни одной такой картины не видел. Тут в висках юноши стали по очереди стучать назойливые молоточки и звенеть нежные колокольчики.

«Грех изображать такое! Тебя накажет Господь!», – грубо стучали молоточки.

«Господь даровал людям красоту и любовь!», – мелодично звенели колокольчики.

«Так никто не делает. Писать картину, на которой изображена купающаяся девушка, нельзя – это страшный грех! Ведь на Веронике нет одежды!», – протестовали молоточки.

«И птицы, и рыбы, и звери не носят одежду. А ведь как красивы парящие в небе птицы, и скачущие по дороге лошади, хотя на них нет и лоскутка одежды!», – ласково трезвонили колокольчики.

«Это запрещено! Тебя потом покарают. И если это сделает не Господь, то католические священники и папские солдаты!», – предупреждали молоточки.

«Всё обойдётся. Если бы карали всех талантливых людей, на Земле прекратилась бы разумная жизнь. Сами священники и солдаты будут втайне любоваться твоим творением», – веселились колокольчики.

«Женское тело греховно уже само по себе, им нельзя восхищаться, тебя осудят не только католики, но даже катары», – бубнили молоточки.

«Твоей картиной станут восхищаться нормальные люди, а благочестивые католики будут пускать слюни от удовольствия!», – игриво смеялись колокольчики.