Алька. 89

Комиссия установку нашу приняла, она простояла ещё у нас недели полторы, разбирались с причиной брака и с исправлением. Я во время обеденного перерыва рассказал, как меня атаковала бабёнка с пониженной социальной ответственностью у дома ночью, реакция коллектива на мой ответ, меня признаться, озадачила. Все посмотрели на меня с осуждением, а бугор, очевидно, подытоживая общее мнение, изрёк: «Всякую тварь на х…й пяль, бог увидит и хорошей не обидит». Тут задумаешься, всегда ли ты прав.

В последние дни августа я записался в ШРМ № 69, Школу рабочей молодёжи. Ходить туда было мне удобней, она находилась в трёх минутах ходьбы от моего дома. Когда я оформлялся, секретарша поинтересовалась, почему я перехожу из 17-й школы к ним. Я ответил, что у меня способностей не хватает учиться в такой продвинутой школе, полагая, что она сейчас же мне скажет: ну что вы, по Вам видно, что вы очень способный, умный и вообще душка, но ошибся. Услышав мой ответ, она пробормотала себе под нос что-то вроде опять всех дебилов с района собрали. Увы, если ты сам именуешь себя дебилом, не полагая, что ты таковой на самом деле, то будь готов к тому, что люди тебе поверят и будут тебя считать дебилом, а обратное тебе придётся доказывать.

В классе встретил пару знакомых огоньковских шпанят, с которыми несколько лет назад тусовался в «Огоньке», было несколько симпатичных девушек, паренёк забавный, помоложе меня на пару лет, но толковый, с мозгами, крепкий. Преподаватели мне понравились, за исключением одной, довольно молодой женщины, которую доставала моя привычка улыбаться. У меня действительно была такая привычка, когда я глядел на любого человека, физиономия моя расплывалась в улыбке, почему? Не знаю, от молодости, оптимизма, я всегда был им наделён чрезмерно, здоровья, да от всего, от того, что живу, обязательно влюблён и меня любят, а вот училке этой очень не нравились мои улыбочки. Действительно, нашёл время и место. Она мне вполне серьёзно заявила: «Вы что, не понимаете, что неприятно глядеть на человека, который постоянно улыбается?» Что ж делать, не огорчать же человека, стал бороться с собой, доборолся, теперь частенько говорят: «Это кто такой мрачный, у него что-то случилось». Случилось, блин, училка такая в школе попалась.

Но в школе я стал стараться появляться почаще, решил всё ж таки аттестат получить.

Мокушке пришла повестка, пора, родина звала в поход. Схема всегда одна, собрались, попили, поели. Батя его упился под утро в хлам, сглупа решили тащить с собой, как же – отец не попрощался с сыном, опять же, вдруг по дороге очухается на свежем воздухе. Не очухался. Проводили, как обычно, до Хованского входа ВДНХ, отца положили на газон у входа. Стали прощаться, обнялись, мать ему говорит: «Витя, простись с папой». Витёк глянул на папу, махнул рукой и шагнул в ворота.

Стали расходиться, поймали такси, уговорили водилу отвезти бесчувственное тело отца Витюхи до дома, один поехал с матерью помочь дотащить, остальные загрузились в троллейбус. Ребята пропихнулись через переднюю дверь, мы с Милкой через заднюю. Утро, все едут на работу, а мы с проводов друга, парни все под хмельком, теснотища, народ раздражённый, какой-то дядя нервный прискоблился ко мне, дескать, от меня водкой на версту разит и от этого он испытывает невыносимый дискомфорт. Разит, конечно, всю ночь за столом просидел. Я спокойно ему объясняю, что это не его печаль, но ему, видать, нужда была кому-нибудь с утра мозги вынести, а тут сопляк какой-то не желает внимать его нравоучениям. Я ему негромко на ухо предложил совершить эротическую экскурсию в место, расположенное на расстоянии его вытянутой руки, а он стал пытаться мне руки крутить. Что за люди, совершенно не умеют и не готовы дискутировать? Не получилось, я его самого немного в трубочку свернул, тут ещё два активиста на меня насело, и чего людям не сидится спокойно? Стал назревать скандал, и очевидно, что виноватым в итоге меня определят. Людмила попыталась встать на мою защиту, один из этих козлов её в шлюхи записали, пришлось проверить его печень на готовность терпеть динамические нагрузки, а Милке потихоньку на ухо: «Милок, речи оставь на потом, а пока мухой вперёд за ребятами». Глядя, как она штопором ввинтилась в толпу пассажиров троллейбуса, я понял, занятия художественной гимнастикой в юности даром не прошли, через пару минут наши парни уже нарисовались рядом со мной. Ну, думаю, слава богу, а то меня эти потные доходяги уже всего облапали, пытаясь руки мне крутить. Парни наши молодцы, спокойно так: «А что случилось? – И дяденькам этим: – Да вы присаживайтесь, мы сейчас порядок наведём», – и так тихонечко поприжали активистов троллейбусных, они шмыг по местам, сидят, молчат, потеют, так молча до нашей остановки и доехали.

На работе у нас случай трагический произошёл на моих глазах. Через проход, напротив нашей бригады, располагался большой горизонтально-строгальный станок. Станки у нас стояли тесновато, но небольшие проходы между ними были, чтобы их можно было обслуживать. Обрабатывались на нём, как правило, большие листовые заготовки деталей сварных станин. Перед началом работы заготовки привозили на электрокаре (на заводе название сокращали, говорили – кара, на каре) и сгружали стопкой рядом со станком, строгальщики брали по одной заготовке, обрабатывали на станке, обработанные детали складировали с другой стороны станка. Детали были массой по несколько сот килограммов, поднять и уложить их на рабочий стол можно было только с помощью крана, что обычно и делали. По правилам, то есть по регламенту, операции подъёма, укладки и съёма тяжёлых заготовок должен осуществлять специально обученный человек – стропальщик, и такой вроде бы даже в цехе был. Только где его найти? Зарплата у стропаля невелика, и они себя особо не утруждали, то он пьёт где-то с кем-то, то прикорнул, то уже в дым, а бывало и так, что в самом деле что-то грузит, но в другом месте. Для того, чтобы работа шла побойчей, почти все станочники на тяжёлых станках и все слесари-сборщики проходили ускоренные курсы стропальщиков, получали ксиву стропальщика, стропили, как у нас говорили – чалили грузы, и таскали их по цеху сами. Крановщицы, пока не запомнили точно, что у меня появилась квалификация стропаля, кричали сверху из кабинки: «Удостоверение покажи!», и я гордо, вытянув из нагрудного кармана синюю книжку, протягивал вверх руку, демонстрировал картонку, подтверждающую, что могу тягать по цеху грузы до определённого тоннажа. Наверняка такая же книжка была и у строгальщика, который в тот день застропил чалкой (грузовым тросом с петлями на концах) «на удав» большой стальной лист, что уже было нарушением. Брать грузы «на удав», то есть стропить, зачаливая его на самозатягивающуюся петлю, нельзя по инструкции категорически. Тем не менее так зачаливали все, и я в том числе, это быстро вполне эффективно, надо только при этом соблюдать два простых правила: во-первых, чалку располагать поближе к центру тяжести, во-вторых, затягивать её ещё до подъёма краном, чтобы она меньше сползала по ходу подъёма. Детали, имеющие характерные выступы или впадины, чалятся с учётом этих особенностей, в общем, мозги чуть-чуть включать и глядеть в оба.

Так вот, строгаль наш зацепил, не запариваясь, лист, как получилось, крикнул: «Вира!», это команда крановщице на подъём груза, груз пошел вверх, лист развернулся петле вертикально. Когда груз был поднят метров на пять над полом, идущий по проходу работяга-подсобник, мужик лет пятидесяти, вдруг повернул и шмыгнул вбок, в проход между станками, все так поступали, но только не тогда, когда у тебя над башкой болванка плывёт полутонная. Скорее всего, задумался о чём-то своём, не заметил, в это же мгновение лист, выскользнув из петли, и упал, ударив проходящего внизу сзади по правой ноге, где-то чуть выше середины икры. Работяге немного повезло, лист после удара упал не на него, а сзади проходящего, придавив часть отрубленной, как потом выяснилось, ноги. Несколько секунд тишины, только шум работающего цеха, потом крики, мы были ближе всех, подбежали первыми, стали поднимать лист, подбегали ещё, откинули плиту. Подсобник наш лежал без сознания лицом вниз, брючина в месте удара была разорвана, ступня неестественно повёрнута вбок, быстро натекала лужа крови. Что там с ногой было, непонятно. Через минуту прибежала мама с дежурным чемоданчиком, вход в здравпункт был метров в пяти от ворот МСУ. Рявкнула на всех: «Отошли на пять метров!» Взглянув на ногу, крикнула: «Скорую вызывайте, скажите, травматическая ампутация ноги, большая кровопотеря, шок, лист фанеры принесите». Говорила она это, вспарывая ножницами брюки. Первым делом поставила ему какой-то укол, потом перетянула ногу выше колена жгутом, что-то написала на клочке бумаги и сунула под жгут, обработала чем-то место разруба и рядом, забинтовала ногу, потом обложила её ватой и прибинтовала откуда-то появившуюся лангетку. Я наблюдал за ней, движения её были быстры, точны, уверены. В ней не было паники, испуга, сомнений. Прибежали ребята из столярки с листом фанеры. Распрямилась, сказала: «Давайте перевернём его и на лист фанеры положим». Все вместе аккуратно перевернули, положили на лист фанеры на спину, мама поставила ещё один укол, затем намочила ватку в нашатыре и поднесла к носу. Подсобник наш пришёл в себя. Скорая приехала довольно быстро, въехала прямо в цех, мы переложили его на носилки и помогли задвинуть носилки в машину. Когда носилки были уже внутри, подсобник, опершись рукой, приподнялся и, пытаясь улыбнуться, тихим голосом сказал: «Прощайте, ребята».

Мама отдала фельдшеру скорой пустые ампулы от уколов, машина укатила. Я проводил мамулю до здравпункта, спросил: «Выживет?» – «Если до больницы довезут живым, будет жить». – «А довезут?» Она не ответила, только как-то неопределённо покачала головой.

Подсобник наш умер от шока по дороге в больницу.

Сказать по совести, травматизм в цехах был довольно частым, порезы и ушибы были рядовым явлением, просто не обращали внимания. Причин хватало. Собственные ошибки, неумение работать с инструментом или оборудованием, ошибки проектирования. Помнится, мы как-то собирали пневматическую механическую руку с дистанционным управлением, когда она была собрана, перед подачей давления бригадир наш, имеющий изрядный опыт работы по сборке продукции наших конструкторов, велел всем отойти подальше, пульт управления установил на стальную тумбочку, сам спрятался за ней и лишь затем открыл кран. Механическая рука, стремительно распрямившись, «выстрелила» в направлении недалеко стоящего Санька и, подрагивая, зависла, словно пытаясь дотянуться. Сашок с перепугу попятился, запнулся и сел на пол. Сел весьма неудачно, отшиб пятую точку, сидит, матерится, мы все хохочем. А это тоже производственная травма.

При этом желания всё поменять или улучшить как-то не наблюдалось ни у руководства, ни у рабочих. Когда проходила плановая компания по прививке от столбняка, половина рабочих отказывалась от прививок, считали, что прививка принесёт больше вреда, чем пользы.

Тридцать первого мне должно было исполниться девятнадцать, вся наша ватага из восемьдесят девятого дома заявила, что праздновать Новый год они будут у меня дома, заодно отметим и мой день рождения. Меня такой поворот событий обрадовал, я сообщил об этом маме, к моему удивлению, мамуля моя нисколько не напугалась, только деловито поинтересовалась, сколько будет народа. Тридцатого декабря Колька Пятаков зашёл к нам помочь с подготовкой к празднику, мы с ним прибрались, поставили стол, стулья, табуретки, нарядили ёлку, развесили бумажные гирлянды, я нарисовал пару каких-то весёлых плакатов. Ребята подарили мне рог в мельхиоровой оправе с выгравированной надписью. Немного выпили, чего-то съели, попели, повеселились.

Решил вспомнить надпись на роге, подошёл к книжной полке в библиотеке, взял в руки, читаю: «Алику в День рождения от друзей 31 XII 1967 г.».

В январе шестьдесят восьмого Катюха вышла замуж за Георгия, свадьбу гуляли у нас дома. Мама договорилась на заводе, и в столярке смастерили пару дощатых столов на ко?злах и дощатые скамейки. По советским стандартам тех времён было сформировано меню: ведро салата оливье, селёдка под шубой, просто селёдочка, нарезанная кусочками, обложенная колечками лука и политая подсолнечным маслом, солёные огурчики-помидорчики, варёная и копчёная колбаска на тарелках, красная икра, уложенная на сваренных вкрутую и разрезанных пополам яйцах, шпроты и прочая снедь, которая доставалась через знакомых, в праздничных заказах или через выстаивание в очередях. Из напитков: традиционная водка, точнее спирт медицинский, разбавленный наполовину, портвейн для дам, предпочитающих напитки полегче, несколько бутылок шампанского, лимонад. В шестидесятые годы в магазинах Москвы можно было приобрести кое-какие харчишки, и бывало, весьма неплохие. Как тогда говорили: выбросили. Не на помойку, в торговлю. Выбрасывали, хотя, точнее, вбрасывали. Как всегда, в те годы на таких торжествах было множество родни: прилетела с Урала моя любимая тётка, тётя Аня. Они с мужем – дядей Сашей – работали и жили в ЗАТО «Челябинск-70», было у них двое маленьких детей, Володька и Люда, и дядя прилететь не смог. Были оба московских дяди, дядя Ваня и дядя Миша, с жёнами, были подруги Катькины, друзья Гоши. Всё было, как полагается на русской свадьбе, тот, кому положено было напиться, – напился, кто хотел сплясать – сплясал, пели песни за столом. Даже драка была, какая ж свадьба без драки? Пустяковая, правда, но всё же. Один из Гошиных друзей играл на свадьбе на аккордеоне, наш какой-то дальний родственник, которого я видел первый раз в жизни, подпил и, стоя рядом с играющим, стал нажимать на клавиши, мешая игре. Играющий попросил его не мешать, затем сделал ещё замечание, после третьего раза снял аккордеон и двинул родственнику моему по глазу. И правильно, если козёл другого языка не понимает. В общем, погуляли хорошо. На второй день родители Георгия, Алексей Иосифович и Нина Григорьевна, пригласили молодых, маму и меня с Людмилой на второй день к себе в гости. Это были интересные люди, они мне понравились, Гошин отец в прошлом чекист, весёлый озорной мужик, ценитель прекрасного пола, не дурак выпить. Особенно мне понравилась его мать Нина Григорьевна, женщина удивительного ума и обаяния. В ней сочетались весёлый искромётный нрав, ум, такт, простота в общении. Она прекрасно играла на фортепьяно, была человеком образованным, добрым и умным. Это был светлый человек, но земной, глубоко порядочный, любящий своих детей, но не деспотично, оставляющая им право выбора пути, но готовая посильно помогать.

В девяностых годах, после смерти супруга, она съехалась со своим младшим сыном, жила в его семье. Сынок с женой запойно пили и, судя по всему, отбирали у неё пенсию, она голодала, ходила искать еду по помойкам, погибла под колёсами грузовика. Узнал об этом я на её похоронах.

По вечерам я ходил в вечёрку, была возможность, встречались с Людой, с пацанами, всё шло своим чередом. Однажды Людочка пришла на свидание в новом пальто и кепочке, тёща сама сострочила из синей ткани. Ткань симпатичная, и кепочка неплохая, но пальтушка что-то не очень получилась. Браться за всё это ещё не значит уметь всё. Одно плечико было существенно ниже другого, и от этого красавица моя выглядела как-то скособочено. Глянул я на неё в этом пальтеце, и сердце у меня защемило от нежности и жалости, стою и думаю: придётся жениться, кто ж её в этом пальтишке замуж возьмёт.

Сам я в то время стал одеваться франтовато, насколько позволял мой бюджет. Купить в магазине брюки или костюм было возможно, но продукция фабрики «Большевичка» в те годы не вселяла радости, как ни меряй, всё сидело как-то коробовато. Но поскольку в детстве на меня неоднократно перешивали костюмы моих дядьёв, я знал, как решить проблему своей экипировки. В середине шестидесятых вошли в моду слегка расклешённые брюки с впереди расположенными карманами, как на джинсах, в продаже таких, конечно, не было, а вот в магазинах «Ткани», в которых было с избытком тканей всех видов, расцветок хватало, включая ткани импортные. Я подобрал светлую ткань в крупную клетку и направил свои стопы к портному, который перешивал на меня костюмы с десяти лет, он обрадовался мне, как родному племяннику. Я шил у него брюки, а потом и костюмы всех видов и фасонов лет до тридцати. Забавно, но тогда одежда, сшитая в ателье, обходилась не дороже, чем купленная в магазине. В конце семидесятых или чуть раньше в продаже появилась импортная одежда, которая сидела на тебе не хуже индпошива, и шиться уже не было смысла – обычная покупка занимает меньше времени.

Мне было лет семнадцать, когда я пошил первый свой костюмчик. История его пошива забавна. Вместе с Кемелем в нашу компанию пришёл Юрка Глебов, классный парень, спортивный, с интеллектом. Юрка тоже был изрядным модником, вдобавок к тому у него был шурин, так вот шурин его был не просто модником, он был для нас гуру моды. Он ходил в настоящем английском котелке, у него был СМОКИНГ, трость, да невозможно всё перечислить. Так что когда я решил скомстролить себе костюмчик, то сомнений, с кем посоветоваться относительно фасона костюма, у меня не было. Мы вдвоём с Сашкой завалились к нему на консультацию, не заглядывая ни в какие журналы, он изрёк: «Двубортный, приталенный, на четыре пуговицы, удлинённый. Два шлица, цвет тёмный». Кемель, поскольку он участвовал во всех стадиях обсуждения, уточнил: «А насколько длинный?» Юркин шуряк объяснил: «Полторы ладошки от колена». Получив такие исчерпывающие инструкции, я кабанчиком метнулся в магазин ткани, оттуда в ателье и через месяц красовался в великолепном, как я полагал, двубортном костюме из тёмно-коричневой ткани в полоску.

Первый раз я надел его в театр, всё было, как говорили в нашей компании, – ништяк, но огорчила меня капельдинерша, которая, узрев меня перед входом в зрительный зал, заявила мне: «Вы должны сдать пальто в гардероб». Я высокомерно взглянул на неё и проследовал, с подругой мимо, но в душе меня терзали смутные сомнения. Мне ещё при первой примерке показалось, что пиджачок мой длинноват, но ведь гуру сказал, а кто я такой, чтобы сомневаться истинности знаний гуру. На следующий день мои сомнения развеял Кемель, поржав над длиной моего пиджака, он постучал меня по лбу и сказал: «Ну ты жопа, он же отвечал мне, имея в виду мои полторы ладошки». Сравнение ширины наших ладоней подтвердило: авторитет гуру незыблем, отмерив длину пиджака своими ладонями, я приплюсовал к требуемой длине порядка десяти сантиметров. Кто виноват, стало ясно, но возник извечный русский вопрос: что делать? Укорачивать? Кемель легко разрешил его, сказав: «Да не парься, кто что поймёт, ходи как есть, так даже прикольней». Я и не стал париться.

Ко мне зашёл Лёсик, давно не виделись, пошли пройтись, по дороге встретили Кемеля, было прохладно, но солнечно. За девяносто восьмой поликлиникой ребятишки, по виду пятиклашки, играли в расшибалку. Решили подурачиться, подошли к ним, спросили разрешения поиграть, пацанята затею нашу поддержали, но нагло потребовали, чтобы мы отвечали удвоенными ставками, мол, вы же выше, вам виднее, у вас будет преимущество. В этом был резон, согласились. В качестве биты взяли юбилейный рубль, играли как положено, жульничали, спорили из-за каждой проигранной копейки. Не заметили, как из-за поликлиники появился Николай Николаевич по полной форме, увидел непорядок на вверенной территории и направился к нам. Пацаны смотрят на нас, не поймут, что делать, Кемель говорит: «Что вылупились, хватайте кон и отваливайте». Парни похватали деньги и слиняли. Насупясь, Николай Николаевич стал строго выговаривать, дескать, играете в азартные игры, привлекаете детей, мы стояли с трагическим видом глубочайшего раскаянья, Лёсик, принявший нашу игру за правду, оправдываясь, начал: «Василь Васильевич…» Я поправил его: «Николай Николаевич». Участковый назидательно сказал Лёсику: «Не знаешь, помолчи, а вот человек знает, – повернулся ко мне и спросил: – Чем играли таким блестящим?» Я достал из кармана покоцанный юбилейный рубль. Николаевич взял его в руки, покрутил, сказал: «Мало я вам жопу драл, такую красивую монету обмусолили. – Вернул рубль, повернулся к Кемелю и спросил: – Алек, я знаю, в шестьдесят девятую школу перешёл, а ты чего в школу не ходишь?» Кемель радостно ответил: «А чо там делать, Николай Николаевич, без Альки тоска зелёная, а потом меня в армию призывают». – «В армию когда?» – «На следующей неделе». – «Ну давай служи, там тебе мозгов добавят». Пожал руку Саньке, потом мне. Сказал: «Не балуйтесь, мужики уже, а всё в игрушки вам играть», – и ушёл.

Я повернулся к Кемелю: «Сань, и молчишь?» – «Сам вчера узнал, тебя искал». – «Зачем?» – «Дед из деревни самогон прислал, надо попробовать, чтобы народ на проводах не потравить». Это было дело святое, не допустить отравления друзей. Лёсик отказался, струсил, наверно.

Попробовав из трёх или четырёх трёхлитровых банок, мы пришли к выводу: самогон вполне приемлем, решили на этом остановиться, но Санька вытащил ещё банку тёмно-коричневого цвета, сказал: «Что-то странное, наверно, мура какая-нибудь, но попробовать надо, давай на всякий случай по чуть-чуть». Отхлебнув глоток, Санёк чуть не сел мимо стула, ухватившись за края стола, просипел сдавленным голосом: «Промашка вышла, дедов первач семидесятиградусный, на чаю настоянный». Я плеснул рюмку, пойло было дикое, решили на стол не ставить, чего людей травить.

Мечты, мечты! где ваша сладость? Где, вечная к ней рифма, младость?

В день проводов я задержался на работе, был конец месяца – план. Появился затемно, народ уже разогрелся – танцевали, на мой приход никто не обратил внимания. Это было не по понятиям, после ухода в армию Зимы я как-никак стал первым гитаристом на деревне. Пришлось наводить порядок: пальцы в рот да весёлый свист, все обернулись, Людочек с Танюхой расчистили мне местечко, набросали какой-то снеди, предложил тост за нашего рекрута. Где-то в середине вечера Колька Бязев изрядно набрался и стал активно вязаться к Людмиле. Я поинтересовался: «Тебе что нужно?» – «Мне надо с ней поговорить». – «Сегодня нет, проспишься, завтра поговоришь». Колян забыковал: «А кто ты такой, да я тебе…» Пошли продолжить разговор на улицу, Мишка Петров пошёл с нами, секундировать. На улице Колька посвежел, но бычиться не перестал, отошли в сторонку, он стоял, что-то говорил, руки в карманах. Бить в такой ситуации сразу в торец было у нас как-то не принято, я отвесил ему лёгкую оплеуху. Он бросился вперёд, и я пробил ему встречного в челюсть, Колян улетел в кусты. Мы постояли с Мишей, поговорили, Колька вылез из кустов, его поматывало. Мишка попытался его отговорить от продолжения, но Колян рвался снова в бой. Мишка отпустил его, сказав: «Давай, если хочется». Второй раз ждать, пока он выберется из кустов, я не стал, да и Мишка сказал: «Давай иди уже, ему на сегодня хватит». Я вернулся к столу, посидели немного, потом мы с Милкой ушли в соседний детский садик. Разговаривали, ждали рассвета, через какое-то время за забором услышал вопли: «Алек, Алек!» – Колька вылез из кустов, ходил с кем-то из наших, разыскивал меня снова. Хотел пойти добавить ему, но Милка не пустила. К столу подошли, когда народ выпивал на посошок, выпили, проводили Саньку, как всегда, до Хованского.

Вечером мне позвонил Бязев и сказал: «Слушай, я вчера с тобой подрался, а потом меня ещё на улице менты приняли, у меня половины передних зубов нет, кто выбил, ты или менты, я не знаю. У меня к тебе претензий нет, если у тебя есть, то скажи, я готов встретиться». У меня претензий не было.

Но я понял от чего народ так повело, Санька ж в конце вечера достал банку с дедовым семидесятиградусным первачом, вот и подрубил народ. Но что ж делать, Санёк уже на фронте, предъяву не кинешь.

Проводы пошли чередой, через два-три дня на работе мне перестали давать отгулы и приходилось работать после ночных бдений. Весна шестьдесят восьмого года слилась для меня в многосерийный сериал, каждая часть которого была идентичной предыдущей, за редкими исключениями. Сюжет каждой части был таков: поздняя встреча на квартире, застолье, иногда родители предлагали отдохнуть прямо на полу, но это путь слабых, как правило, он отвергался, но темп застолья к утру падал, утром отходная, пеший поход до Хованского входа ВДНХ, прощание, возвращение домой или прямо на работу.

Проводы Коляна Пятакова сбили этот вялый ритм. На проводах у него один из пацанов повёл себя не совсем адекватно, приняв на грудь больше, чем он мог поднять, этот селадон подкатил к сестре Коляна с предложением любви. Девушка она была взрослая, вполне самостоятельная, и вполне могла за себя постоять. Но предложение было сделано публично, в присутствии Кольки и меня, и сделано следующим образом. Этот сладострастник потребовал: «Ты должна мне дать». Такое заявление весьма развеселило даму его сердца, и она вполне резонно потребовала обосновать его смелые притязания: почему я должна тебе дать? Это попросил уточнить и Колян. Ухажёр обосновать не мог, но настойчиво требовал немедленно исполнить его желание, в общем, когда этот цирк надоел Коляну, он намял потенциальному зятю глаз. Оскорблённый отказом и некуртуазным поведением потенциального шурина, кавалер покинул благородное собрание, затаив в змеиной груди чёрный план мести. Суть плана мы поняли через десять минут, когда в квартире погас свет. Вскоре выяснилось, что погас во всём подъезде, а Колька, на минуточку, жил на девятом этаже. Попытки разобраться, что случилось с энергоснабжением, привели нас к осознанию неприятного факта: свет погас не по причине банального перегорания какой-нибудь вставки или предохранителя, отнюдь, какой-то олигофрен воткнул лом в шкаф энергообеспечения в подвале подъезда, и тот факт, что мы знали его имя, никак не помогал нам в исправлении ситуации. Фактически торжественное проведение проводов бойца в советскую армию было почти сорвано. Просто кто-то встал на пути этого важного политического мероприятия, честное слово, куда глядят власти и советская милиция. Кстати, милиция не заставила себя долго ждать, явились – волки позорные, стали колоть на признание, не на тех напали, проводы пошли в отказ. В итоге пара бутылок водки, предложение бухнуть в темноте и закусить, а потом задуматься – зачем нам портить себе праздник в самом начале застолья, заставили их отступить с позором. Советская малина ментам сказала нет, да простит меня Ахилл Левинтон за неточное цитирование. Кольку эти все перипетии огорчили, и он изрядно принял, и всё бы ничего, он был устойчив к полеганию, но когда мы дошлёпали до Хованского входа, эта зараза с хитрой мордой извлекла непонятно откуда пару бутылок водки. Заставил выпить нас, да и сам принял, как положено. Но в ворота вошёл на своих ногах. Слава богу, проводили Коляна.

Было утро пятницы, мне удалось отбояриться на работе и, придя домой, я завалился и проспал ровно сутки. Часов в двенадцать дня зазвонил телефон, я уже позавтракал, отдохнул, был в благодушном настроении, сняв трубку и услышав бодрый голос Коляна, был удивлён, но рад, что он смог позвонить другу, не понял, откуда, ещё с призывного участка или уже из воинской части. Колька бодренько поинтересовался, как мои дела, и услышав ответ, задал странный вопрос: «Ты вытрезвитель на Колхозной знаешь?» – «Нет». Не давая мне задавать пустые, не относящиеся к делу вопросы, Колян быстро отбарабанил адрес вытрезвителя, как проехать, и добавил: «Привези чего-нибудь из одежды: брюки там, рубашку, всё, не могу больше говорить», – и повесил трубку.

В полном недоумении, где Колян, где армия, почему одежду надо везти в вытрезвитель я полез в гардероб и, наткнувшись на свой летний костюм, подумал: почему нет, для лучшего-то друга. Костюм затребовал рубашку, рубашка – галстук. Не помню, входили ли в комплект ботинки. Через час я вошёл в двери вытрезвителя. Помещение было площадью метров двадцать, справа стояла высокая конторская стойка, за которой находился милиционер с усталым лицом, на котором читалось полное безразличие ко всему происходящему на свете. Я достал из авоськи завёрнутый в газеты костюм и прочее, положил на стойку пакет и сказал: «Пятакову одежду передайте». Сержант, не произнося ни слова и не меняя выражения лица, сгрёб пакет, повернулся и ушёл. Появившись минуты через три снова с тем же выражением на лице, он хмуро буркнул: «Ждите пять минут». Я отошёл к зарешёченному окну, смотреть было некуда, стекло было непрозрачным, пропускало только свет. Минут через десять появился Колян, выглядел он прекрасно, костюм ему шёл, статный, плечистый, подошёл к стойке, расписался в какой-то бумаге и направился к выходу. Проходя мимо меня, шепнул: «Давай, давай, валим скорее отсюда, – я двинулся вслед за ним. По привычке сказал: – «До свиданья», – хотя возвращаться сюда когда-либо и видеться с кем бы то ни был, в этом заведении я не планировал, взглянув на сержанта, увидел на его лице удивление. То-то, знай наших.

На улице Колян пресёк мои попытки понять, что произошло, сказав: «Давай для начала по кружечке пропустим». Мысль не новая, но интересная, как впоследствии говорил заведующий кафедрой, на которой мне пришлось трудиться, когда ему предлагали выпить, и я тогда, очевидно предчувствуя грядущие изменения в моей жизни, с энтузиазмом поддержал, благо идти было недалеко. Ближайшая пивная находилась на Колхозной площади в пяти минутах ходу. Пивная эта была у нас в чести, там всегда было пиво, причём пиво свежее, к пиву предлагались: сосисочки с зелёным горошком, шпроты, баранки, облепленные крупной солью, и креветки, отличные отварные креветочки. Что ещё надо одинокому путнику? Мы затарились пивасиком, креветочками, взяли, конечно, и бараночек. Колян, осушив первую кружку в два глотка, взял в руки креветку и, потихонечку освобождая её от панциря, стал излагать: «Зря, конечно, добавили у Хованского, подрубило меня это напрочь. – Далее речь его прерывалась только отхлёбыванием пива и поеданием креветок. – Что было на ВДНХ, не помню, проснулся в постели, решил, что я в казарме, сел на кровати, оглядываюсь, гляжу, мужики-то в основном все старые, возраста за сорок. Башка и так с похмелья не варит, а тут вообще не пойму, что происходит, лёг снова, думаю, может, на губу попал, а откуда на губе-то такие старые, может, офицеры? Слышу, кто-то разговаривает потихоньку – решил спросить. Снова сел, спрашиваю: – Ребята! Я в армии? – Тут такая ржачка пошла, что проснулись все, поприкалывались немного, утихли. Один говорит: – В вытрезвители мы. – Где? – Не знаю, говорит, где-то за городом в области, всё лесом везли. Гвалт поднялся, толком никто не помнит, но каждый орёт, что знает. Потом пришли менты, стали таскать по одному на выход, разобрались, где мы. А когда шмотки мои выдали, смотрю, а они все в лоскуты, я им: – А чой-то одежонка моя в клочья? – А мне: – А мы знаем? Таким привезли. – Наверно, сопротивлялся при задержании. Вот тогда тебе и разрешили позвонить».

Что было на ВДНХ, ему рассказали в райвоенкомате, когда он туда явился в понедельник. Всех призывников построили в шеренгу и стали производить перекличку, Колян был в строю как штык, но когда назвали его фамилию, он вместо того, чтобы гаркнуть: «Я», сделал шаг вперёд. Это была ошибка, потеряв поддержку в виде мужественных плеч сослуживцев, Колян рухнул, как колос, срубленный серпом, или как дуб, снесённый могучим ураганом, упал и больше не двигался. Врач, дежуривший на месте сбора призывников, нашёл, что Колян здоров как бык, но пьян как боров и офицер, руководящий всем этим колхозом, вызвал машину из вытрезвителя.

Кольке выдали новую повестку и предупредили: если опять явится пьяным, то у него будет два пути: первый – уголовное дело на гражданке за уклонение от призыва, второй – сразу в штрафбат, и так и так тюрьма, думай, парень. Колька подумал и принял правильное решение – второй раз проводов не было, обнялись на прощанье вечером у подъезда. Батя подстраховался, утром сам за рулём такси отвёз его на Хованский.

Колька отправился платить долг Родине, кстати, всегда задумывался, откуда в таком достаточно молодом возрасте у людей появились долги перед Родиной, может быть, всё наоборот, и те, кто служит срочную, дают Родине аванс?

А я всё провожал друзей. Но организм мой стал не успевать за темпом моей жизни, и главное, организму явно не нравилось её, жизни, направление движения. Однажды ночью проснулся от того, что меня подбросило на кушетке, не понимаю, что произошло, встал, пошёл попил водицы, справил мелкую нужду и снова завалился в койку. И только я задремал, как меня подкинуло ещё сильнее, мало того, койку трясло так, что я понял, что происходит что-то страшное. Я встал со своего диванчика, глянул в окно и понял, случилась беда. Сообразил моментально, ночью произошло землетрясение, сначала толчок был, когда я проснулся первый раз, а во время второго рухнула Останкинская башня, очевидно, что наш дом также повреждён и может рухнуть в любую минуту. Дело было ясное – подтверждением этого было то, что Останкинская телебашня, которая всегда была видна из окна как на ладони, отсутствовала. Уйти она сама не могла, стало быть, упала, значит, наверняка разрушится и наш дом. Надо быстро вставать, одеваться, брать документы, всё самое ценное, спускаться во двор и встать рядом с аварийным выходом из бомбоубежища. Я точно знал, что аварийный выход был спроектирован и расположен таким образом, чтобы при разрушении здания его не засыпало обломками. После того как Катька вышла замуж, мы с маманей ночевали в одной комнате, поэтому я первым делом разбудил её, быстро растолковав, что надо собирать и хотел пойти будить сестру с Георгием, которые спали в бывшей бабушкиной комнате. С матерью случилась истерика, с одной стороны, её душил смех от всего того, что она услышала от меня, с другой – мама смекнула, что у сынули симптомы Delirium tremens,или попросту белой горячки, о чём она сквозь смех мне поведала. Приведенные доводы были неубедительны, явно притянуты за уши, и я подвёл её к окну, чтобы убедить в торжестве разума и логики, сподвигнуть к быстрым действиям для спасения жизней – своей, дочери и зятя. Им на счастье, в доме, слава богу, был один здравомыслящий человек, я это понимал очень чётко, но, взглянув в окно, обомлел: ночная дымка слегка рассеялась, и в окне, ещё не очень чётко, но вполне определённо вырисовывалась игла Останкинской башни.

Признаться, понимать, что твоя крыша уезжает от тебя, событие весьма грустное. Не скажу, что в тот миг я стал другим человеком, но что-то во мне стало меняться, слава богу, что в этом мне помогала сама жизнь – практически вся наша весёлая компания вошла в Хованские ворота ВДНХ, у меня появилось время поразмышлять.

Подоспело время выпускных экзаменов в ШРМ № 69. Тут я решил себя не заморачивать. Сидеть, готовиться, голову напрягать – зачем, если есть возможность избежать всё это? Всё было просто, здравпункт завода «Металлист» всё ж таки являлся структурой поликлиники № 98, и поскольку моя мамуля руководила там собой и уборщицей, она выправила мне в поликлинике справку, с указанием всех болезней, которыми я переболел с детства по настоящее время. Каждая из перечисленных не представляла опасности и переболел я ими в разное время, но перечисленные все вместе они вселяли тревогу и возникало сомнение, что этот задохлик будет жить дальше, если ему придётся вынести муку экзаменов.

В школе справке моей были несказанно рады, меньше хлопот, больше народа гарантированно получат аттестаты.

Процедура вручения аттестатов проходила днём в одном из классов. Вручал аттестаты наш школьный завуч, мужчина лет сорока пяти, сухощавый, весьма толковый. Он читал фамилию и имя в списке, брал в руки аттестат и, если свидетельство вручалось девушке, радушно улыбался, поздравлял с окончанием школы и вручал аттестат в руки, но если свидетельство вручалось парню, он внимательно вглядывался в лицо выпускника, изучал, как он идёт по классу к преподавательскому столу, и если у него возникали сомнения в его адекватности, то он, улыбаясь не менее радушно, поздравлял с окончанием школы, жал руку, но аттестат в руки не отдавал, а говорил вежливо, но твёрдо: «Получишь завтра в любое время у секретаря». Что любопытно, никто из не получивших аттестаты не возражал, что вполне объяснимо. Все мужики, а среди обучающихся были люди и возрастом за сорок, перед торжественным актом вручения встретились пораньше, скинулись и уже отметили предстоящее мероприятие и сам факт окончания школы. Поэтому путь до преподавательского стола, на котором лежали уложенные стопкой заветные аттестаты, некоторые преодолевали с трудом. Мне удалось, видно, сказался изрядный опыт, приобретённый на непростом пути к знаниям, точнее сказать, к свидетельству о том, что такие существуют в голове у обладателя картонной книжки с некими записями и печатью. Поэтому, когда я проснулся утром и увидел свой пиджак, висящий на стуле, стоящем рядом с моей кушеткой, я первым делом полез во внутренний карман, чтобы убедиться, на месте ли мой аттестат. Всё было в порядке, аттестат был на месте, а вот пиджак моего нового костюма был явно заблёван и кое-как отмыт. Этот факт меня огорчил, раньше со мной ничего такого не случалось.

Две девушки из нашего класса пригласили почти весь класс к одной из них домой, отметить окончание школы. Организовали застолье они очень толково, за парнями была, как водится, задача принести алкоголь. В числе приглашённых была наша классная руководительница, учительница русского языка и литературы. Я явно выпил лишнего, и она нашла повод вытащить меня на балкон, поговорить. Я знал наизусть довольно много стихов и частенько цитировал их не к месту, но ей явно это импонировало. Я, помнится, витийствовал о чём-то, она слушала, глядела усталыми глазами и вдруг спросила: «Алек, а что вы собираетесь делать дальше?» Признаться, я понятия не имел, не задумывался, но вдруг с апломбом заявил: «Не знаю, может быть, начну писать». Педагог мой с удивлением поинтересовалась: «А что, думаете, получится, вы пробовали?» Само предположение, что у меня может что-то не получиться, было оскорбительным, и я, раздув, как снегирь, грудь, соврал: «Да, у меня уже очерк вышел». Соврав, я слегка прижмурился, поняв, что, задав пару-тройку вопросов, меня легко вывести на чистую воду, но она была мудрая женщина и не стала тыкать меня носом, как тыкает плохой хозяин котёнка носом в его собственное дерьмо, предложила: «Что-то холодать стало, пойдёмте в дом. – Войдя в квартиру, повернувшись ко мне сказала: – Не знаю, как у вас с писательством выйдет, но учиться вам нужно обязательно». Было уже поздно, пить мне расхотелось, и мы с приятелем, распрощавшись, отправились домой. Хозяйка с подружкой вышли немного пройтись, убедившись, что мы в полном порядке, наши милые провожатые распрощались с нами, пожелав удачи в послешкольной жизни. Мы шли, вспоминая год, проведённый совместно, обсуждая, как отмечали получение аттестатов, я посетовал на то, что загадил себе пиджак. Приятель мой удивился: «Да ты чего, это ж тебе Володька Соловов пиджак заблевал, когда мы его домой тащили». Тут и не поймёшь, вроде радостней стало, что это не я напился до блевоты, а с другой стороны, чему радоваться, напился же до потери памяти.

Впрочем, утром следующего дня я проснулся в отличном настроении: лето, на носу отпуск, отдыхай, занимайся чем хочешь. Впрочем, заниматься было особо нечем, все друзья маршируют на плацу. От скуки снова начал читать.

В отсутствие друзей служивших в армии, мы сблизились с Мишкой Петровым, не попавшим в армию по здоровью. Это был самый физически здоровый парень в нашей компании, когда он раздевался на пляже, ему вслед глядели не только девушки, но и мужики тоже, не так, как это предполагают сейчас, просто оценивая его мощь и силу, Геракл Лисиппа выглядел бы рядом с Мишкой как младший братишка, но в армию он не попал. Почему – кто знает, я не интересовался. И силищей обладал неимоверной.

Как-то раз мы Мишкой решили отдохнуть от баб, в смысле от женского сю-сю-сю. Выпили в меру, зашли в родной восемьдесят девятый, сели за стол, за которым по вечерам играли в козла местные мужики, сидели, молчали, каждый о своём. Рядом веселилась, дворовая пацанва лет семнадцати, подрастающая наша смена. Веселились сами по себе, но Мишку что-то колбасило, раздражало, он на них наехал, что-то типа, мелочь пузатая, мешаете отдыхать. Пацаны ему спокойно, без наезда, все ж друг друга знаем, с уважением, но с достоинством, что-то вроде: да ладно, Миш, отвянь, воздух общий, что ж нам, в собственном дворе не посидеть? Но Мишку понесло, и я его никак не мог остановить. А он уже реально собирается бить морду, но не определился, кому. Тогда один из парней ему говорит: «Ну давай один на один». Пацанёнок этот с десяти лет самбо занимался, было ему семнадцать, летом у них в секции наверняка для желающих было боевое самбо, а там и ударная техника, и вес у малыша килограммов семьдесят. А в Мише побольше, конечно, на десяток, но Миша под хмельком, но главное-то не в этом. А главное в том, что Миша как-то с одним идиотом боролся, так, возились вроде шутейно, скрутил его в трубочку, но когда уже разошлись, тот, вроде бы как в шутку, сзади зашёл, обхватил Мишаню и подсёк, и Миха упал подбородком прямо на асфальт, руки-то зафиксированы. Челюсть строго пополам, с тех пор, если Мише её просто задеть, он в обморок падает. Образ жизни неспокойный, очень непоседливый пациент – вот челюсть никак и не срастётся. Я пытался Миху остановить, паренёк тоже вроде и не рвётся, спокойный, всё понимает, а Миша в ярости, глаза налились. Увы, не смог предотвратить. Дальше всё по шаблону, отошли в сторонку на газон, зарядил паренёк Мишке в челюсть, и привет. Мишка на газоне отдыхает в бессознательном состоянии, молодёжь поскучнела, засобиралась сваливать, понимают, что и ответка может прилететь. Видя такое дело, я им: «Алё, гулевые! Вы куда собрались?» Парни с удивлением уставились на меня: «А чего?» – «Да ни хрена. Давай беритесь, потащили его». – «Куда?» – «Коту под му…а, к колонке». Парни взяли Мишку на руки и понесли к недалеко расположенной колонке. Когда подняли его голову, изо рта стала капать кровь на рубашку. Побрызгали водой на лицо и голову, Мишка стал приходить в себя, встал на ноги, умылся. Попытался безуспешно замыть пятна крови на рубашке, не получилось, потрогал себя за подбородок, понял, что дело табак. Увидел своего неприятеля, который со всеми тащил бездыханное тело участника своего поединка, сказал: «Сегодня продолжать не будем, через месяц я тебя найду». В его устах звучало это более чем убедительно, и паренёк решил предотвратить дальнейшее развитие конфликта, мало ли чего Мишане в голову придёт, сказал: «Ну будешь ты королём здесь, ты и так король, и что?» Они стояли, обсуждая перспективы будущего боя, но злости уже не было, разговор был спокойный, как будто обсуждали предстоящую шахматную партию. Мы с пацанами стояли вокруг них, не зная, как прекратить этот цирк, как вдруг Мишкин оппонент сказал: «Ну приварил я тебе, повезло, хочешь я встану, не сопротивляясь, ты мне приваришь?» Такая перспектива закрыть вопрос, не откладывая в долгий ящик, Мишке понравилась, и они пошли к газону, чтобы пацан при падении после Мишкиного удара не расшиб голову об асфальт. Мы проследовали вслед за ними. Такой расклад был не очень верным по отношению к пацану, он-то приложил Мишаню по-честному, а это уже какие-то поддавки, но нам в зрительном зале уже было наплевать, спектакль затянулся, болельщики ждали, скорее бы всё кончилось.

Антагонист Мишкин встал солдатиком, руки по швам, Мишка отошёл шага на четыре, подошёл снова, прикидывая, чтобы в момент удара ноги встали в нужную позицию, вернулся на исходную и в два прыжка подскочил к своему противнику, и с разворота нанёс удар. Я внимательно наблюдал за происходящим, у Мишкиного противника не дрогнул на лице ни один нерв, но в тот момент, когда кулак уже летел к его подбородку, он чуть повернул голову и отклонил её вбок, практически незаметно. Удар он получил тем не менее основательный, но не нокаутирующий. После удара он картинно рухнул на газон, повернув голову чуть вбок. Друзья его бросились приводить друга в чувство, что удалось не сразу, минут через пять, пацан держал паузу как хороший актёр. Мишка был полностью удовлетворён, когда его противник поднялся с газона, они пожали друг другу руки и разошлись. Мы опять присели на скамейку, ребята свалили куда-то, стало тихо, только теперь у нас была на двоих сломанная челюсть. Мишаня затребовал обезболивающего, уверяя, что без него он до Склифа не дотянет, я сходил принёс пару пузырей, приняли по семьсот пятьдесят граммов портвейна на грудь и выдвинулись за медицинской помощью.

По приезду в Склиф Мишка по проторенной дороге направился в травматологию, чтобы получить направления на рентген и к врачу, я слонялся недалеко от входа где меня окликнули пару парней, лежащих на каталках, с загипсованными ногами, лет немного до тридцати, как я понял, спортсменов, которые наблюдали, как мы явились. Обратились от скуки, надо было с кем-то потрепаться, а мы не могли не привлечь внимание, у Мишки вся рубаха в крови, я тоже был изрядно замазан его кровью. Стали расспрашивать, что да как, у меня желания общаться не было, от всех этих приключений я был на нерве, вдобавок под хмельком, но стоял, беседовал, поскольку больше приткнуться было некуда, так, что-то рассказал, что счёл нужным. Они были как-то настойчиво надоедливы в своих расспросах, разговор получался какой-то колкий, они подкалывали меня, резвились от скуки. В итоге на пустом месте у нас назревала ссора, но не драться же мне с двумя мосластыми, крепкими, но обезноженными доходягами, я послал по известному адресу и отошёл в сторонку. Минут через десять, глянув в их сторону, я увидел, что они о чём-то беседуют с невысоким мужиком Мишкиной комплекции тоже в больничной пижаме. Отойдя от них, он подошёл ко мне и сказал: «Пойдём поговорим».

Мы пошли, в институте Склифосовского большая территория и довольно зелёная в те годы, там было много укромных уголков, и в одном из них мы остановились. Разговор долгим не получился, драться выпивши последнее дело, нет резкости, да и оппонент мой был классом повыше. Умело уходя от ударов, раздёргал меня, сбил дыхание, сбил с ног боковым. Поднявшись, я уже поплыл, он нанёс мне ещё пару ударов и завершающий, я его видел, но не смог уйти. Такой удар я увидел в каком-то польском фильме, там мужик крутой этим ударом народ мочил напрочь. Удар чудно?й, пижонский, в реальной драке такой не нанести, только с противником, который или пьян, или обездвижен в силу каких-либо обстоятельств. Он наносится прямой рукой сверху в переносицу, разгоняя руку по дуге, если попасть, мало не покажется. Мне и не показалось. Придя в себя, я встал, отряхнулся и, прикрывая рукой начинающую раздуваться физиономию, пошёл ко входу, где до этого поджидал Мишку. Спортсменов с загипсованными ногами уже увезли, минут через десять появился Мишка, сказал: «Рентген сделал, десять минут подождём, пока просохнет снимок, и к травматологу, там ещё полчаса. – Посмотрел на меня и спросил: – Ты чего это?» Я убрал руку от лица. Мишка побелел: «Кто?» – «Да так, ерунда, не бери в голову. Я сам тоже чего-то завёлся». – «Кто?» Я вкратце рассказал, что произошло. Рявкнув «ща найдём!», Мишка ринулся в корпус, я за ним, но уже в коридоре нас ждал неприятный сюрприз, мы услышали топот за спиной и возглас: «Вот они». Оглянувшись, мы увидели такую картину: в начале коридора стояли четверо рослых ребят в белых халатах, а тот самый хмырь, который умело намял мне физиономию, показывал на нас пальцем. Стало ясно, парни-санитары эти по нашу душу, а хмырь что-то наплёл про нас. И опять извечный русский вопрос: что делать? Что делать, что делать, валить надо, и мы галопом помчались по коридору, а за нами толпа санитаров. Эти догонялки по всем сообщающимся корпусам Склифа заняли у нас минут двадцать, сначала по коридорам первого этажа, на бегу мы откидывали вбок стоящие вдоль стен низкие деревянные скамеечки, чтобы затруднить бег нашим преследователям, потом по цокольному этажу вернулись к главному входу, но ворота были уже закрыты, а у калитки дежурил милиционер, мы снова заскочили в здание и взбежали на второй этаж, пролетев немного, увидели, что коридор в конце уже перекрыт. Путь к свободе был один – через больничную палату, мы свернули в первую попавшуюся, подбежали к окну, внутренние створки были открыты, но наружная была закрыта и законопачена наглухо, дернув за рукоятку, я понял – не открыть. Тогда, вскочив на подоконник, мы ударами ног выбили рамы наружу. Зазвенели разбивающиеся стёкла, посыпались осколки, сначала вниз спрыгнул Мишка, я вслед за ним. Первый этаж в этом корпусе Склифа высок, метра четыре-пять, не меньше, поэтому санитары за нами прыгать не решились. Мишка рванул бегом, я пошёл потихоньку, вроде бы я ни при чём, пошёл не от большой смелости или наглости, просто не мог быстрее. Мишка, оглянувшись, с недоумением спросил: «Ты чего? Попалимся». – «Не могу бежать, пятки отбил» (на мне были полукеды, и при приземлении я сильно ушиб пятки). Миха вернулся, и мы потихонечку пошли вдоль Садового кольца.

Дойдя до 1-го Коптельского переулка, свернули в него, прошли где-то до середины и зашли в подъезд невысокого здания по правой стороне. Зашли, чтобы не светиться на улице, мало ли чего, наверняка вызвали ментов, сейчас начнут прочёсывать окрестные улицы. Стали думать, как Мишке вернуться в Склиф, чтобы в травматологии ему залечили челюсть. Идти в той же рубашке было нельзя – узнают сразу, засветится, моя на него не налезла, купить – нет денег. Осталось одно – только вежливо попросить рубашку поносить, на часок. Я вышел на улицу и стал ждать подходящую фигуру, первый пацан, к которому мы обратились с такой неординарной просьбой, сквозанул от нас через дорогу, хорошо под машину не попал, дурачок. Но есть же на свете нормальные пацаны, третий или четвёртый парень, которому мы рассказали свою горькую историю, вошел в наше бедственное положение, снял с себя рубашку и отдал её Мишке.

Мы ждали его часа два, не меньше, пацан, бедолага, замонался, но что поделаешь, жизнь вообще непростая штука. Мишка явился, вернул рубашку, предложили парню через пару дней встретиться, захмелить его в кабаке или просто дать денег, но он вежливо отказался и слинял. Надо сказать, я его понимаю, я бы тоже не рвался поддерживать отношения с двумя отморозками, расхаживающими по городу в окровавленных рубашках, один со сломанной челюстью, а второй со сломанным носом и мордой, половина которой напоминает диванную подушку.

Дома меня ждали изматывающие допросы матери, кто и где меня отлупил, набрехал в нескольких вариантах, не поверила ни в один.