Алька. Вольные хлеба

– Пропускаем, на похороны едут.

Стоя в церкви у гроба, я глядел на маму и не узнавал её. Лицо её изменилось, приобрело какое-то незнакомое мне выражение, казалось, я никогда не видел такого. И вдруг в памяти всплыла история.

Когда в семидесятых её фронтовые подруги стали приезжать в Москву, они частенько останавливались у нас. Как-то сидели допоздна на кухне, выпивали и вспомнили фронтовую историю: в их полку из-за высоких потерь среди мужского состава в строю остались практически одни бабы, и во время боя, когда их орудия вели заградительный огонь по немецким Юнкерсам, направленным для подавления их батареи, моя мать, восемнадцатилетняя девушка весом в сорок два килограмма, перевязав раненого бойца, стала вместо него подносить к орудию шестнадцатикилограммовые снаряды. Их командир в то же время побежал в землянку писать боевое донесение, не дожидаясь окончания налёта. Сидели за столом и хохотали, вспоминая, что он поступал так, в каждом сражении, а боевую награду получил, когда его завалило в землянке – снаряд угодил рядом, и ему бревном пробило голову.

А потом посуровели – вспомнили, как один раз на фронте в обороне в октябре, после первых заморозков, ожидая наступление немцев, весь их полк загнали в окопы, где стояла вода по грудь, и восемьдесят процентов состава после этого умерли от воспаления лёгких. Тогда-то я увидел то самое выражение её лица. Лицо моей матери, которая в семнадцать лет, после окончания медицинского техникума, добровольцем ушла на фронт, прошедшей всю войну, оставшейся после войны с двумя малышами на руках, вырастившей их без всякой помощи.

Это было лицо солдата, твердокаменное спокойное лицо солдата, ожидавшего нападения и готового к отпору. Она была человеком с непростой судьбой, и судьба эта мало дарила ей подарков, но был в характере её стержень, который позволил ей всё преодолеть, вырастить детей. Как я жалею, что мало дал ей тепла в её последние годы. Она жила в отдельной квартире в достатке, но в день своей скоропостижной кончины была одна.

Прости меня, Мама.

Поминки сестра решила провести у себя дома.

***

Половину октября работы толком не было. Натан Ротшильд сказал: «Покупай, когда гремят пушки, и продавай, когда гремят фанфары». Наверно, так, но у кого и кому? Все только обсуждали произошедшее.

Где-то с середины месяца всё стало восстанавливаться. В последних числах октября мы отмечали что-то у себя на фирме, сидели, выпивали. Зашёл Сашка Тележников, присоединился к нам. Прозвенел звонок, меня подозвали к телефону.

– Алик, это Оля Павлушкина.

– Оля, привет. Что нового, как Генка?

Я слышал только потрескивание в телефонной трубке, потом Оля заплакала.

– Оль, что случилось?

– Алик, Гена умер.

Меня как будто огрели чем-то – Генка умер. Жизнерадостный, всегда улыбающийся при встрече, широкоплечий здоровяк Генка. Да, был у него приобретённый в детстве ревматизм, но как-то он его не часто допекал. Ведь он моложе меня. Не очень удачно поначалу вписывался в перестроечный процесс, но в последнее время нашёл какую-то интересную тему, и вроде бы у него всё начало налаживаться. Я старался помочь ему, давали товар на реализацию, никогда не поторапливали с оплатой. Что с ним могло произойти?

– Как, что с ним случилось?

– Пьяный пришёл, мы с ним поругались, он ушёл. Я не знала куда, а он в гараж пошёл. Я утром зашла в гараж, а он там, в машине, холодный уже.

Оля разрыдалась, я слушал, сидел пришибленный.

– Оля, что нужно сделать, чем помочь?

Оля опять расплакалась, что-то говорила. Я понимал, что она в растерянности. Внезапная смерть мужа, двое маленьких детей, что делать, как жить дальше? В то же время в морге лежит труп мужа, человека, которого она любила. Были ссоры, но у кого их не бывает? А надо что-то делать конкретно, где-то хоронить, встретить родственников мужа, готовить поминки. Как успеть, когда голова идёт кругом?

– Оль, буду завтра утром, часам к девяти, нормально? Или надо пораньше?

– Нормально, спасибо.

– Ладно, держись. Всё, до завтра.

Положив трубку, подошёл к стеклянной стенке, за которой веселился народ, постучал по стеклу. Кое-кто повернулся, в том числе Саша. Я сел на диван, дожидаясь, когда он закончит разговор. Сашка вышел, весёлый, разгорячённый алкоголем и беседой, поглядел на меня.

– Чего?

– Оля звонила, Генка Павлушкин умер.

Санёк, ошарашенный известием, сёл на диван.

– Как умер, почему?

– Наверняка так: пришёл, поддавши, разругался вдрызг с Олей, небось, тёща влезла, послал её предположительно на х…, развернулся и пошёл ночевать в гараж. А дальше, что ж? Гараж-то холодный, ночью уже минусовые, задремал, замёрз и спросонья машину включил. Ну и всё, это и в открытом опасно, в закрытом – смерть.

Сашка схватился руками за голову.

– Ёкарный бабай, как так? Генка, бл…ь, ну как же так? Как Оля?

– Ну как, сам понимаешь как. Поеду завтра, поддержу, как смогу.

– Молодец, давай. Я не смогу, дел на завтра бессчётно, расскажешь, как там.

Утром следующего дня я толкнул незапертую дверь в их квартиру. Оля подошла ко мне, я обнял её, она сказала:

– Алик, я же любила его, как же так?

Что я мог ответить? Сели за стол втроём с тёщей, обсудили, что надо сделать сегодня, что завтра. Я спросил:

– А что с кладбищем?

Тёща Генкина рассказала:

– У нас в Балашихе есть муниципальное кладбище, но там сейчас формально уже не хоронят, а неофициально – надо связи иметь. Два варианта: первый – оформлять документы на захоронение на каком-то областном кладбище, оно будет у чёрта на куличиках; второй – здесь, недалеко от нас, есть стихийное кладбище, там уже человек двести захоронено, говорят, что скоро его официально признают. Я уже сходила, место подобрала, но проблема – там два каких-то мужика копают, а мы не знаем, где они живут.

– А лопаты у вас есть?

– Есть.

– Тогда мы завтра с утра приедем, могилку выкопаем.

Потом мы с Олей съездили в морг, затем в похоронное бюро – выбрать гроб, колесили по Балашихе весь день. Последний раз поехал один – на железнодорожный вокзал, встретил Генкиных отца и мать, отвёз их к Оле.

На следующий день около десяти часов утра мы следовали за Генкиной тёщей к месту его вечного покоя. Было нас, близких Генкиных друзей, человек пять-шесть. Я запомнил двоих: Сашу Панова и Игоря Кожевникова. Стихийное кладбище в самом деле было немаленьким, располагалось в смешанном берёзово-сосновом лесу. Могилы располагались хаотично, были разного размера. Идти от дома пришлось минут двадцать. Тёща указала место, переоделись, начали копать. Начали по двое, когда углубились на полметра, стали копать поодиночке – вдвоём не размещались. Копали в хорошем темпе, минут по десять-пятнадцать, потом менялись, тем не менее провозились часов до трёх.

Отдыхая, я стоял, размышлял: наши отцы, а у кого-то и матери, воевали, многие были ранены, контужены, но уцелели. У них была тяжелейшая жизнь и судьба, оттого-то многие из них ушли раньше положенного срока. Отчего же мы так спешим вслед за ними? Моему первому ушедшему в долину теней другу было всего восемнадцать, Сашке Кузьмину – лет двадцать семь, двоюродный брат Григорий тоже погиб до тридцати. Было ещё человек пять неблизких, просто знакомых, и вот Генка, один из самых-самых. Могилу выкопали глубокую, когда дошли где-то до метр семидесяти, на дне появилась вода. Нашли три жердины, отрубили в нужный размер, сверху застелили лапником.

На третий день собрались утром у Олиного дома внизу, поехали в морг, забрали гроб с телом Геннадия, отвезли к дому предпоследней прописки, подняли на их этаж. Не приспособлены лестничные марши наших домов для ношения гробов, с трудом разворачивались, приходилось основательно поднимать гроб в поворотах. Поставили гроб на стол, что-то говорили, прощались. Я поглядел на Олю, понял – пора, сказав:

– Мужчины, – пошёл к гробу. Мужики встали по бокам, и отправились мы с Генкой в последнюю прогулку. Спустились вниз. Подъехать на катафалке к месту его последнего упокоения было невозможно, поэтому мы повторили свою вчерашнюю прогулку уже вместе с Генкой на плечах. Простились в последний раз. Когда гроб опустили на верёвках на подстилку, свозь лапник выступила вода и поднялась почти до края гроба, женщины закричали. Стали спешно забрасывать могилу землёй, все провожающие кинули по традиции по горсти.

На поминках по традиции скинулись вдове, что эти копейки – двое малышей и мать пенсионерка.

Молодец Оля, справилась, всё смогла.