Очаг

Накинув на плечи чекмень, Кымыш-дузчы ушёл в конец двора и там, ругаясь на кур, разбросавших повсюду щепки и другой мусор, вилами разгребал его. Оттуда доносился его ворчливый голос:

– Интересно, у людей куры такие же, как наши, на клочке земли кувыркаются в золе, разбрасывая её вокруг себя? Всё вокруг замусорили!

Аганазар и Алланазар, стоя возле загона, наблюдали за тем, как конь и ишак перед тем, как отправиться в путь, жадно, с хрустом, жевали траву. А мальчишки, переговариваясь между собой, стояли в ожидании поручений взрослых, каких обычно бывает достаточно в такие минуты.

Наспех позавтракав, сыновья стали натягивать на ноги чокаи (кожаная обувь кустарного производства), и в этот момент Джемал мама, повернув голову в ту сторону, где возился Кымыш, проворчала:

– Что, этот аксакал не собирается проводить сыновей?

Не дожидаясь просьбы, Аганазар подогнал к выходу оседланного коня, а Алланазар – ишака-коня.

Как только Оразгелди погрузил свой хурджун с вещами на круп коня, появился запах табака. Кажется, и Джемал мама почувствовала этот запах, в носу у неё засвербело, и она стала чихать. Посмотрев на выпуклое место хурджуна, она озабоченно произнесла:

– Надеюсь, табак вы положили отдельно от продуктов питания? Иначе его запах пропитает всё вокруг, вплоть до хлеба.

Бабушке ответила Огуджума, которая стояла возле двери дома и взглядом провожала мужчин:

– Не беспокойтесь, бабушка, табак лежит отдельно от продуктов питания, я его совсем в другой карман хурджуна положила. Туда, где лежат инструменты для стрижки овец.

– Ну, тогда ладно, – удовлетворённо произнесла Джемал мама, довольная ответом невестки.

Ухватившись за луку седла, Оразгелди вскочил на стремя, и в этот момент увидел отца, который спешил к ним, на ходу вдевая руки в рукава чекменя, чтобы пожелать сыновьям доброго пути. Отец шёл быстрым шагом, ладонью оттирая пот со лба.

Увидев, что в руках отца, оседлавшего их ишака, за размеры и силу прозванного ишаком-конём, нет палки, Аганазар тотчас вспомнил, где её видел. Палку с заострённым концом, сделанную из легкого тальника, мальчик только что видел возле конюшни, рядом с тем местом, где обычно оставляют сёдла для коня и ишака. Сбегав за палкой, он с радостью подал её отцу.

– Акга, вот тебе палка для ишака!

– А, давай сюда! – равнодушно ответил Оразгылыч, сидя на ишаке, откинув длинную полу дона и заткнув её за пояс.

Оразгылычу не нравилась возня с детьми, они только задерживали их, но увидев, как отец подсаживает Аганазара на коня Оразгелди, пришлось и ему молча подчиниться требованию старика. Заставив устремившегося к нему Аганазара наступить на носок его башмака, усадил его на спину ишака позади себя.

Видя, как радуются внуки тому, что взрослые взяли их с собой, Джемал мама, одной рукой придерживая съехавшую набок топбы[12 - Топбы – женский головной убор.] озабоченно, с нотками переживания произнесла:

– Эй, Алладжан, Акыджан, как только доедете до спорного холма Гапланов сразу же возвращайтесь обратно! Смотрите, не вздумайте дороге повернуть к реке или ещё куда-нибудь уйти! Чтобы быстро вернулись домой!

Довольные тем, что им удалось, оседлав животных, быть похожими на взрослых, мальчишки весело ответили:

– Хорошо, бабушка, пока, бабушка!

Высокая, статная Амангуль, занятая бурдюком, из-под яшмака тайком взглядом провожала мужа, гордясь тем, как вырос её сын, если уже смог оседлать коня. Проводив сыновей и внуков, Кымыш-дузчы на дорогу не спешил идти в дом, он ещё некоторое время стоял у выхода, общаясь с идущими мимо людьми. Опираясь на трость и раскачиваясь из стороны в сторону, он стоял молча, с видом человека, пытающегося вспомнить, что он хотел сказать прохожим, вспомнить, пока эти люди ушли не слишком далеко.

* * *

Человек шесть-семь гапланов, занявших огромное пространство, вместе со своими родными и близкими вот уже несколько дней находились в песках, стригли своих овец. Весна подходила к концу. В эти дни солнце, зимой любившее кутаться в тучи, казалось ярче, светлее, его лик был похож на лицо человека, принесшего добрую весть. Оно и всходило теперь с каждым днём всё раньше и раньше.

Чувствовалось, что лето уже на пороге. Его жаркие гонцы, опережая время и смешавшись с последними весенними днями, уже вовсю царили на земле.

Оразгелди проводил стрижку своих овец вшестером вместе с грубым, здоровым Аманом-пальваном, худощавым высоким Ишангулы, Гуртом по кличке «ялак», невысоким Хакберди и Ахметом-забуном.

Оразгылыч как самый младший из них пригонял из отары овцу, стреноживал её и подготавливал для стрижки. Он с трудом поспевал поставлять овец стригалям, так быстро они работали, щёлкая своими острыми длинными ножницами. Надо быть таким ловким, как Оразгылыч, чтобы выхватить из отары нужную овцу и привести её стригалям. Ему это хорошо удавалось, он подходил к нужной овце сзади и сразу же хватал её за заднюю ногу, приволакивал, стреноживал и бросал перед стригалями. Его пропитанная потом и пылью белая рубаха стала жёлтого цвета, прилипла к спине. Бегая туда-сюда, чтобы успеть выполнить порученную ему работу, он время от времени ладонью смахивал со лба пот. Уже больше половины из почти тысячи овец были пострижены. В эти дни и чабан Гуллар, присматривая за отпущенными на волю постриженными овцами, собирал шерсть и складывал её в большие мешки-канары. Слушая разговоры стригалей, он чувствовал себя частью общества, радовался тому, что его окружает много людей. Иногда он помогал Оразгылычу, в его работе.

Стригали были уверены, если они не сбавят темпа и будут работать так же, то дня через три-четыре закончат весеннюю стрижку овец и отправятся по домам. Поэтому они спешили как можно скорее завершить работу, спать ложились рано, но каждое утро вставали с первыми жаворонками и приступали к работе. Иногда во время работы вспоминали про село. На этот раз разговор о селе начал Хакберди, любитель говорить про девушек и молодых женщин. Сощурив глаза и хитро улыбнувшись, посмотрел по сторонам и заговорил:

– Если не ослабим темпов, дня через два-три сможем закончить работу. Останется собрать пожитки и на всех парах мчаться в село. И тогда увидим, как женщины будут заниматься шерстью, валять кошмы.

Услышав слова Хакберди, Анна-пальван, только что обстригший один бок овцы, зажав её между ног, приготовился начать стричь другой бок, но тут, словно что-то вспомнив, громко рассмеялся. После чего хитро посмотрел на Хакберди.

– Хакберди, напарник, хочу спросить тебя об одной вещи, только ты должен ответить честно.

Хакберди по тону и многозначительной улыбке Анна почувствовал, что тот ничего хорошего не скажет, тем не менее, ответил:

– Можешь не об одной, а о двух вещах спросить, пальван! – кивнув, приготовился выслушать вопрос.

– Когда ты сказал, что женщины будут валять кошмы, я вспомнил. Говорят, что ты тоже присоединяешься к женщинам и вместе с ними валяешь кошмы? Это правда, напарник?

– А если и так, что тут такого?

– Просто спрашиваю, ты при этом тоже как они – женщины голову платком покрываешь или нет?

Было видно, что ехидный вопрос Анна-пальвана задел Хакберди за живое. Оторвавшись он от работы, хитро посмотрел по сторонам и захихикал. Ему тоже не хотелось выглядеть проигранным перед другими.

– Люди, знаете, что?

Окружающие молча наблюдали за происходящим, видели, что невинная шутка перерастает во что-то большее.

– Вы, может, и не знаете, но народ знает, – он с вызовом посмотрел на Анна-пальвана.

– Говори, дорогой, говори! – довольно произнёс Анна-пальван, зная, что его слова подлили масла в огонь Хакберди.

– Так вот, люди, вы когда-нибудь встречали тварь, которая бы сосала грудь матери до четырнадцати лет? Он перед вами, это Анна-пальван! И даже когда его мать отправлялась с дастерханом и другими женщинами на свадьбу или на какое-то торжество, он догонял её, заталкивал в ямку и прикладывался к её груди.

Видя, что схватка разгорается не на шутку, люди вопросительно смотрели на Анна-пальвана, как бы спрашивая его: «О чём это он?»

– Ну и сморозил ты, напарник! – Анна-пальван и сам развеселился от этого рассказа.

Когда работа выполняется коллективно, а коллектив дружный, то и спорится она, быстро делается. Ну а там, где собирается несколько человек, всегда бывают и шутки-прибаутки, надо же людям после тяжёлого труда как-то расслабляться.

Когда разговор дошёл до этого места, чабан простак Гуллар, снимавший с костра тунчу с закипевшей для чая водой, повернул голову в сторону спорщиков и невинным голосом спросил:

– Пальван, и в самом деле ты тоже долго сосал грудь матери?

Простодушный вопрос чабана Гуллара пришелся по душе Хакберди, он почувствовал в нём своего единомышленника и сразу подхватил его слова.

– А что, или ты тоже думаешь снова начать сосать материнскую грудь?

– Да нет, просто говорят, тот, кто долго питался материнским молоком, становится сильным и немного глуповатым. Вот я и хотел узнать, правда ли это.

– Разве ты не видишь, что так оно и есть? – Хакберди оторвался от работы и с улыбкой на лице махнул рукой в сторону смотревшего на него Анна-пальвана, после чего весело рассмеялся.