Толстая Королева

– Ха-ха-ха! Нет, я просто люблю это ощущение! Но ещё больше, мне нравится, запечатлевать осколки!

– Что? – не понял Воин.

– Я срисовываю осколки листьев, что умерли под моими стопами.

– Зачем?!

– Говорю же, жажду запечатлеть их, пока ветер не сдует! У меня целая коллекция разбитых листьев!

Следующим вечером Каравелла продемонстрировала Воину свою коллекцию картин. На них были не только растоптанные листья, например, на одной – осколки случайно (или нет!?) разбитой вазы, на другой – брошенная на землю роза с гладкими стеблями, а рядом с бутонами кучкой лежали шипы.

Но больше всего Воина привлекла другая картина:

пустой подсвечник, а возле него упавшая потухшая свеча, от фитиля ещё шёл дымок, а горячий воск разлился по всей картине. Воин даже вздрогнул всем телом.

– Как вам удалось запечатлеть этот миг? – восхищённо спросил он.

– Я старалась, – гордо сказала Каравелла. – Мне нравится.. разрушать незыблемое…

Каравелла замолчала и только глядела на свои работы, будто первый раз их видела.

– Почему? – тихо спросил Воин.

– Наверное, я люблю чувствовать власть над тем, что кажется несокрушимым.

Она над чем-то задумалась, а потом подняла глаза на Воина и сказала словно в пустоту:

– Разрушить незыблемое и присвоить себе… Красивая фраза. Пожалуй, запишу ее.

6

С каждой встречей Каравелла ощущала все большую радость и сдержанный восторг, когда приходил Воин. Будучи очень проницательной, она замечала, что тот испытывает то же. Его лицо озаряла лёгкая полуулыбка, которую ему было трудно сдерживать: он опускал голову или глядел куда угодно, но не на Каравеллу.

Ей казалось, были бы они детьми, сие же мгновение подбежали друг к другу и стали обниматься, держаться за руки, даже кривить друг другу смешные рожи, дабы закрепить волнительное приветствие.

Во дворце Воин не раз демонстрировал скрытые таланты: играл на фортепиано и пел.

Такой живой и чувственной игры Каравелла не слышала даже у маститых пианистов.

Слушая игру Воина на протяжении нескольких встреч, она поняла почему. Музыка лилась из самого его сердца. На этой, казалось бы, простой, но непреложной истине и зиждется все творчество: если внутри пусто, любое творение бездыханно, мертво.

Но проходили дни, и Стеклянный Воин становился молчаливее и молчаливее. Каравелла чувствовала холодок в их беседах и недосказанность. А потом и вовсе Воин стал подшучивать над ней и над ее картинами! Сначала восхищался, а теперь выискивал мнимые огрехи, недостатки, которых не было.

Каравелле было очень больно и обидно.

Что такое произошло?

Каравелла рассуждала: как раз, когда они сблизились душами, Воин стал избегать ее. Нет, он приходил как и прежде, но в разговоре словно не присутствовал, зато все время отшучивался.

Бывало Каравелла поглядывала на него и пыталась найти ответ. А иногда, встречаясь с его глазами, она мимолётно видела в них живого Воина, но очень испуганного, а он, боясь разоблачения, вмиг прятал себя истинного и скрывался под маской из циничных шуток и заумных фраз. Сначала Каравелла грустила от этого, но вскоре печаль сменялась бешенством: какие-то отныне односторонние проходили беседы у них. Каравеллу будто раззадоривали, дразнили, и затея этих бесед заключалась именно в этом: привести королеву в лютую ярость. В чем смысл такой «дружбы»?

«Я слышала, как он играл на фортепиано, я слышала, как он пел. Не может ледяной мальчик Кай играть с таким чувством. Его голубые глаза – теплые, от них не веет холодом, они что-то другое, и я не могу понять… И понимать не хочу!» – размышляла Каравелла, мучаясь противоречиями, но продолжала бесконечно рассуждать про себя:

«А иногда он похож на оборотня, когда глядит искоса. Последнее время мне тяжело удерживать на нем взгляд. Он будто дьявол, который пылает в вечном огне, и если я вдруг потеряю самообладание, и начну с ним беседовать (и естественно смотреть в его глаза), я тоже сгорю в пламени!»

– О, боже, не счесть, сколько я с ним беседовала, не сгорела же! – восклицала вслух сама себе Каравелла, когда уставала от бесконечных внутренних монологов. Окончательно утомившись от них, она решилась сказать Воину напрямую о своих волнениях.

7

В тот день они прогуливались в оранжерее. Солнце ярко светило сквозь стеклянные стены.

– Знаете, Воин, беседы наши в последнее время какие-то бестолковые. Я не вижу вас.

– Вот же я, перед вами, ваше величество! – отшутился он.

– Нет, вы прячетесь от меня, я это чувствую. И больше от нашей дружбы и разговоров я ощущаю не прилив сил и радости, но усталость и неопределенность. Меня это очень удручает. Я боюсь заболеть, да и вовсе слечь.

Воин молчал.

– Право не знаю, что и ответить, ваше величество! Думаю, может, мне уйти, раз вы захворали? – беспристрастно молвил он.

Тут Каравеллу осенило.

– Значит, игра окончена? Я и забыла о ней!

– Наверное, ваше величество! – он сверкнул дьявольским глазами. – Вы же сами сказали, что вам дурно.

– Что вы делаете прямо сейчас?

Каравелла почувствовала, как в ней нарастает злость. Но тут же в груди вспыхнул азарт: нет уж, этот Воин целехоньким от нее не уйдет!

Королева ощутила лютое, даже хищное желание, разбить вдребезги его стеклянное сердце и тут же запечатлеть на полотне! Она тут главная, только она! Если уж Каравелла кого-то приметила: будь то осенний лист, разбитая ваза, или Воин-нарцисс, прежними они от нее не уходят!

– В смысле, ваше величество?

Речь Воина вернула ее в реальность.

– Я говорю вам, что наша дружба перестала приносить радость, и поэтому я удручена и боюсь даже заболеть от этого, а вы только и слышите о моей пока несуществующей хвори. И сейчас, когда я хотела бы обсудить причины, вы трусливо убегаете!

Воин пожал плечами:

– Я вас не понимаю, королева, может, вам показалось? – он зевнул. – Наверное, вы простудились, причем тут я?!

Тут Воин опять стал отшучиваться, смеяться и подтрунивать над королевой, мол, какая та изнеженная и ранимая, раз подхватила простуду от якобы охладевшей дружбы!

– Полагаю в этот момент я должна закатить истерику или расплакаться? – холодно спросила Каравелла. – Или опять скажете, что ничего не понимаете?

Воин умолк. Он поглядел на королеву, и улыбка его медленно сошла с лица.