Форсайты

Кит сбежал по лестнице, прыгая через ступеньки, и, обменявшись обезоруживающей улыбкой и любящим взглядом из-под нахмуренных бровей, отец и сын отправились в Сент-Джеймс-парк немного прогуляться.

Глава 7

Три завтрака

Доставив обратно в детскую дочь с едва умещающимся в руках ворохом книг, Флер отправилась на поздний завтрак с Динни Дорнфорд, двоюродной сестрой Майкла по материнской линии. Этот уик-энд Динни с мужем проводила у своей тетки Эм – вдовой титулованной дамы. В обычное время нужды в этом не было: у Динни и Юстэйса был собственный достаточно поместительный дом на Кэмпден-Хилл. Летние парламентские каникулы, поскольку Юстэйс был членом нижней палаты и одновременно Суда Королевской Скамьи, они жили вместе с родителями Динни на Мызе Кондафорд, выдерживая постоянный наплыв избирателей. Но этим летом дом в Кенсингтоне находился в распоряжении строителей и декораторов, еще и наполовину не закончивших возложенную на них задачу превратить мезонин в детскую спальню, комнату для игр и так далее. Поэтому, когда оказалось, что в пятницу в полночь Юстэйс должен явиться в парламент, чтобы принять участие в голосовании, а у Динни в понедельник рано утром запись на очередной прием к врачу, их захватила к себе в качестве гостей на уик-энд Эм.

Ресторан на Норт-Одли-стрит был невелик, и широкое окно, заставленное со стороны улицы конусообразными лавровыми деревьями в кадках, недостаточно заслоняло их от прохожих. Но Динни не захотела идти куда-то еще, четырехмесячная беременность скорее красила ее, но жара не располагала к прогулке. Собственно, и есть ей совсем не хотелось, но тетка уже начала кудахтать над ней.

– Ее любимое выражение сейчас – «поздняя беременность», – сообщила Динни, – она вычитала его в какой-то случайной брошюрке у своего доктора и, решив, что оно как раз относится ко мне, непрестанно кудахчет. Ведь она специально приехала из Липпингхолла, чтобы приготовить дом к нашему приезду. Мы же в понедельник уедем обратно. Она – душка, но я уже мечтаю о покое Кондафорда. Мама куда спокойней.

Уже несколько лет в семье Чарруэл – девичья фамилия матери Майкла, произносимая всеми ими Черрел, – господствовало мнение, что Динни и ее муж Юстэйс Дорнфорд, кавалер ордена Бани второй степени и член нижней палаты парламента от Оксфордшир-Уэст, просто не стремятся обзавестись потомством. Единственно, кто избегал разговоров на эту тему, была мать Динни, леди Чарруэл, считавшая, что она не вправе вмешиваться. Сама мать троих детей, недавно узнавшая к тому же от Хьюберта и Джин, что на свет собирается появиться пятый внук, она была настроена философски. В Кондафорде всегда считали, что Динни – прирожденная мать и жена, однако после того, как столь печально закончился ее первый роман, довольно долго казалось, что она не станет ни тем ни другим. Однако, когда в своих отношениях с мужчинами Динни приблизилась к стадии «теперь или никогда», появился ниспосланный Провидением Юстэйс. Леди Чарруэл не сомневалась, что и рождением ребенка займутся те же Высшие Силы.

Но титулованная дама и ее невестка видели вещи по-разному (про нее говорили, что она вообще ни с кем ни на что одинаково не смотрит). Она никогда не испытывала стеснения, а если бы вдруг когда-нибудь испытала, то, будучи непоследовательной от природы, не стала бы руководствоваться этим чувством. Она настаивала, что задержка обусловлена «чем-то химическим… Как-никак Юстэйс – католик… Ну, и вообще», и, встретившись с Динни, не упускала случая сообщить ей об этом. Сейчас, когда стало известно о беременности племянницы, наблюдение, которым она любила поделиться с другими, утратило значение, и у нее появились новые заботы – о том, что полезно или вредно Динни, которая выросла в деревне и отличалась завидным здоровьем. Собственно говоря, единственной угрозой для ее здоровья а се moment[14 - В настоящий момент (фр.).] была пыль, поднявшаяся при снятии чехлов с кресел и диванов в гостиной лишь изредка обитаемого дома. Именно этим и занималась руководившая дворецким тетка, когда Динни уходила, чтобы встретиться с Флер и позавтракать с ней. Отсюда и кудахтание, как она выражалась.

Флер высказалась прямее:

– Ну знаешь, ждать семь лет первого ребенка – срок и правда порядочный.

Динни кивнула и тут же удивила кузину своей откровенностью.

– Ты права. Боюсь, что это из-за меня.

Флер чуть свела брови в знак того, что ей и без слов понятно, что именно хотела сказать Динни. Возможно, Эм и была права?

– Нет, нет, не биологически, – возразила Динни. – Просто я хотела увериться.

– Увериться? В чем?

– В себе. И еще в том, что Юстэйс нужен мне сам по себе, а не потому, что я обязана ему тем, что стала женой и матерью.

Ждать семь лет, чтобы в этом увериться! Что-то в этом библейское, подумала Флер. И почему-то тут же вспомнила, что семь лет минуло уже дважды с тех пор, как ей самой не удалось стать женой Джона и матерью его ребенка.

– Скажи мне честно, Флер, – сказала Динни, – ты бы решилась иметь еще одного ребенка в моем возрасте?

Динни была на четыре года моложе своей кузины.

– Если бы мы хотели третьего, то, наверное, решилась бы. Но у нас с Майклом все обстояло иначе. Мы приступили к делу еще совсем молодыми.

И сразу же вспомнила уже в который раз за последнее время, – что когда-то, прежде чем они с Майклом приступили к делу, она была еще моложе.

Кит, правда, родился летом, прибавила она, решив слегка запутать следы прежде, чем Динни заподозрит что-то неладное в ее настроении. К концу обычно ужасно устаешь, но у тебя это будет осенью – тогда легче.

– Гм! Я никогда не любила осень – мне всегда казалось, что это время заканчивать, а не начинать.

– Динни, мне кажется, у тебя приступ меланхолии. Не волнуйся. Несколько добавившихся фунтов ужасно действуют на нервы. Кажется, будто таскаешь невероятную тяжесть, но и это проходит.

Словно решив подвергнуть испытанию избитое, трогательно обманчивое поэтическое изречение, разрозненные тучи, уже с часу дня собиравшиеся на небе, выбрав момент затишья, вдруг прорвались, и хлынувший ливень залил тротуар за окном. Пока официант убирал со стола, кузины наблюдали потоп. Динни откинулась на спинку стула, вдыхая вливавшийся в растворенное окно посвежевший воздух, и Флер подумала, что никогда еще не видела ее такой хорошенькой: нежный румянец на щеках, рыжеватые волосы и отсутствующий взгляд темно-голубых глаз. Удовлетворенность что-то да значит!

– Обожаю запах хорошего ливня в Лондоне, – сказала Динни. – Дизель и яблоки.

Флер наморщила нос, когда уличные запахи дошли и до нее. Сама она предпочитала сухую погоду.

– Ничего не поделаешь, – сказала она. – Придется заказать кофе.

Динни выбрала the camomille[15 - Настой ромашки (фр.).], считая, что это успокаивающе действует на ребенка. Мальчик ли, девочка ли, – спокойный ребенок в наши дни – Божья милость.

– У вас намечены имена?

– Нет еще. Мне всегда нравились ветхозаветные: Джошуа, Ревекка, особенно Давид. Юстэйсу, если родится мальчик, хочется дать ему семейное имя, но мне кажется, виной тому мысли о войне – продолжение рода, на всякий случай. К сожалению, дорнфордовские мужчины носят… скажем, распространенные имена. Отец его всего лишь Артур, но еще имеются дяди – Персиваль и Гэвин…

– Рыцари Круглого стола, – прервала ее Флер. – Хоть Этера Пендрагона нет, надеюсь.

Лояльная Динни улыбнулась.

– Как Юстэйсу удалось избежать угрозы стать храбрым Ланселотом?

– Его назвали в честь деда. Мне кажется, что и с собственным сыном он последует этой традиции.

– Ну что ж, имя Артур в наши дни звучит скучновато – если, конечно, носит его не член королевской семьи, – но все же оно не так распространено, как большинство черреловских.

– Ну, наши не многим лучше – Конуэй, Лайонел, Хилери, Адриан. Потому-то я так мечтаю о девочке. Но, в общем, мы еще ничего не решили. А как вы с Майклом выбирали?

– Нам обоим нравилось имя Кристофер. Я хотела, чтобы он вырос человеком твердым. Майкл хотел любознательного сына, Рэн и Колумб казались нам достойными того, чтобы с них брать пример. А с Кэтрин все было просто.

– Вам повезло. В настоящий момент у нас установилось перемирие, но долго это не продлится. Наш «Мюнхенский договор» весьма шаток. Мне бы хотелось дать ребенку длинное имя, которое мы могли бы потом сократить по собственному желанию, – ну, как Кит и Кэт. А Юстэйс говорит, что хочет имя, которое ребенок с первого же раза научился бы произносить по буквам. А если уж обращаться к Библии, нужно искать имя, в котором не больше четырех букв, говорит он, иначе он от голосования воздержится. Похоже, что нам остаются только Адам и Ева.

– Или Каин и Авель.

– Или Хам и Сим… А то еще Ной. – Динни усмехнулась. – Скорей всего, придется тыкать булавкой в телефонную книгу. – Она задумчиво пригубила свой настой. – Бедняжка Юстэйс, он вовсе не упрямится, только в детстве ему хотелось, чтобы его называли Истюс, однако няня холодно отнеслась к этому, и он вовсе не хочет, чтобы сын его столкнулся с подобными трудностями. Вообще-то он ужасно милый.

Динни нежно улыбнулась, и на какой-то затянувшийся момент Флер испытала к ней чувство острой зависти. Динни, как и самой Флер, не позволили выйти замуж за человека, которого она страстно любила, – в ее случае это был Уилфрид, тот самый Уилфрид, который познал за несколько лет до этого «муки и мрак отчаяния» безответной любви к Флер, – и эта общность судьбы установила крепкую связь между двумя женщинами, над причиной которой сами они мало задумывались. Однако, не в пример Флер, Динни удалось избавиться от осколков своего разбитого сердца прежде, чем она вышла замуж. В конце концов, это выход – разумеется, лучше вымести осколки за дверь, чем постоянно наступать на них.

– А как Юстэйс? Все время в парламенте? Как и Майкл?

– Последнее время просто пропадает там. Или в своей «операционной». Он всего себя готов отдать избирателям, ну а те, конечно, рады взять как можно больше.

– Майкл недавно цитировал Уилфрида, – сказала Флер, наблюдая за Динни сквозь полуопущенные ресницы.

– Уилфрида? – Впечатление было, что она с усилием восстанавливает имя в памяти. – Почему?

– Чтобы доказать что-то в своем письме в «Таймс», насчет какого-то ветерана. Ты же знаешь Майкла. Он спит и видит, как бы побороться за правое дело.

– А Уилфрид всегда выискивал, как бы камня на камне от такого дела не оставить. – Динни слабо улыбнулась и посмотрела в окно на затихающий, перед тем как обрушиться с новой силой, дождь. Возможно, она сознавала, что взгляд Флер устремлен на нее, – возможно, однако, что ее это нисколько не беспокоило.

И все потому, что она удовлетворена жизнью, думала Флер – сосредоточенность на себе ей заменила забота о других. В той или иной степени эта издревле присущая человеку готовность послужить была свойственна всем Черрелам. Отец Динни и ее дядья дослужились до высоких чинов и званий. Конуэй – генерал, Лайонел – судья, Хилери священнослужитель, Адриан – профессор. И Майкл унаследовал от матери стремление ставить на первый план интересы других в ущерб собственным – чувство, несмотря на долгие годы близости, остававшееся в представлении Флер столь же чужеродным, как иноземное зерно для Руфи. А у Динни это было в крови. Она страстно любила Уилфрида, но преданность мужу помогла ей вновь обрести сердечный покой. Что ж – некоторым это по плечу.

– Знаешь, Динни, – мы все восхищаемся тем, как ты сумела заставить себя забыть Уилфрида. Ты когда-нибудь думаешь о нем?