Путь к тебе

– За что?

Но Кира молчит. Она вновь потупила взгляд и спрятала лицо, опустив голову и закрывшись своими длинными волосами. И у меня возникает чувство, что вытянуть из нее что-либо будет сложно. Но тут я вижу, как на пол падает слезинка, оставив мокрый кружочек рядом с носком моего ботинка. А за ней вторая, третья… И я начинаю осознавать, что у этой девочки, возможно, никого кроме меня нет. И сейчас я, наверное, единственный близкий для нее человек. Поддаваясь эмоциям и толком не соображая, что делаю, я подхватываю ее, легкую, как пушинку, на руки и отношу к кровати. Она немного пугается, но не сопротивляется. Я сажаю ее на постель, сам сажусь рядом с ней и беру ее, оказавшиеся очень холодными руки в свои.

– Кира, расскажи мне все. Что произошло? Расскажи, не бойся, прошу тебя…

Я стираю рукой слезы с ее щек и пытаюсь поймать ее взгляд, но она прячет его, ниже опуская голову.

– У тебя мама часто пьет?

Через какое-то время Кира кивает головой.

– И она тебя уже не первый раз избила. Я в прошлый раз синяк заметил – это тоже она была?

Кира снова кивает.

– За что она тебя ударила? – я осторожно провожу пальцами возле ссадины. На этот раз Кира не отворачивается.

– Это…

– Не бойся, говори.

– Это из-за того, что я на конкурс в воскресенье ходила.

– Она не хотела тебя отпускать?

– Мама недавно в столовую посудомойкой устроилась работать, здесь, недалеко. А в выходной там народу больше бывает, я ей помогаю, и нам доплачивают. Я не пошла… Я сказала, что у меня конкурс, а она рассердилась, телефон у меня забрала, не хотела пускать, но я убежала. А вечером мне досталось от нее…

– И телефон она тебе не вернула? Я тебе звонил – никто не отвечает.

– Нет, не вернула… Она его бросила, и он разбился.

– Тебе нужно было мне рассказать. Я бы с ней поговорил.

– Бесполезно. Только хуже бы было.

Я соображаю, как ей можно помочь, но ничего не приходит в голову. И еще меня сильно мучает то, что сказала собутыльница ее матери, но я никак не решаюсь спросить.

– Кира, а давно твоя мама пьет?

– Сильно пьет с тех пор, как папы не стало, года три с лишним.

– А что случилось с твоим папой?

– Он заступился за женщину с ребенком на улице, к ней хулиганы приставали. Они его избили, и он умер в больнице… – слезы снова начинают течь из ее глаз. – Он такой хороший, добрый был, – она судорожно всхлипывает. – Если бы он был жив, все бы хорошо было. И мама бы не пила.

– Ты же сказала, что она и до этого пила.

– Нет, почти нет, немного совсем, – я чувствую, что она начинает нервничать.

– Ты мне говорила, что раньше вы не здесь жили, – перевожу я разговор.

– У нас большой дом был с красивым садом. Я там играла. У нас качели в саду стояли, и папа качал меня на них… высоко-высоко… – Кира подняла голову. Она больше не прячется. Но у меня такое чувство, что она сейчас не здесь, а где-то далеко отсюда, в другом времени и пространстве, в своем раннем детстве. Ее взгляд устремлен на противоположную стену комнаты, но видит она лишь картинки прошлого. Ее глаза будто начинают лучиться мягким светом, а губ касается едва заметная улыбка. И я понимаю, что она живет своим прошлым, и, наверное, еще танцами, потому что вокруг нее больше ничего нет, лишь одна беспросветная темнота. Чем же я могу помочь этой маленькой, беззащитной девочке? Кира скрывает то, что ее мать пьет. В школе об этом не знают, даже врач. Диета для фигуры… Да ей просто есть не на что…

– Кира, а деньги за уроки танцев тебе мама дает?

Кира вся съеживается. Я даже жалеть начинаю, что спросил. Она пытается утвердительно кивнуть, но врать у нее не получается. Она неровно дышит и опускает голову так, что ее лица почти не видно за длинными волосами.

– Ты на еде экономишь?

Я чувствую, как подрагивают ее руки, на которых я все еще держу свою ладонь.

– Кира, ты же с голоду так умрешь. Наверное, ты и дома-то толком не ешь. И еще танцами умудряешься заниматься.

Она вдруг вскидывает голову.

– Я не брошу заниматься! – в ее голосе слышится металл. Танцы – это ее мечта. А за свою мечту она готова пожертвовать всем.

Я спешу ее как-то успокоить.

– Конечно, не бросишь. Раз тебе это нравится, и у тебя это замечательно получается, не надо отступать. Только нужно подумать, как сделать так, чтобы ты при этом не умерла с голоду. Ты согласна со мной?

Кира неуверенно кивает и немного успокаивается.

– Кира… – я все-таки решаюсь спросить, но при этом волнуюсь. Мне неудобно разговаривать о таких вещах с одиннадцатилетним ребенком. – Кира, мамина подруга внизу спросила у твоей мамы… когда меня увидела, что, мол… к ее дочке уже такие хахали ходят? – Кира бросает на меня быстрый, и, как мне кажется, удивленный взгляд. – Я хотел узнать… мама к тебе никого не приводила… ну, мужчин в смысле?..

– Нет. – Какой-то короткий миг Кира смотрит мне в глаза, потом отводит взгляд в сторону, явно смущаясь поднятой мной темы, но лица не прячет. Я достаточно хорошо изучил ее мимику. Она не врет. И у меня будто камень с души падает. – Извини, что я спросил. Просто… всякое бывает…

Стараюсь направить разговор в другое русло:

– Слушай, может, чтобы ты на еде не экономила, я сам за уроки танцев буду платить. – Мне очень хочется ей хоть как-то помочь. И осенившая меня идея мне самому нравиться.

– Нет! – Кира резко выдергивает свои слегка согревшиеся руки из-под моей ладони. Такого отпора я не ожидал. Но чувствую, что уговорами здесь не поможешь, денег она от меня не примет. Как же быть? А что если?..

– Кира, послушай, а давай я тебя на работу к себе найму. Сможешь на уроки заработать.

Кира смотрит на меня удивленным вопросительным взглядом. Кажется, еще не все потеряно.

– Я живу один. Дом у меня большой, а убираться я особо не успеваю. Будешь помогать, ну, скажем, раз в неделю? Например, по субботам, после танцев, устроит?

Она молчит, взгляд задумчиво блуждает по складкам одеяла, но меня радует уже то, что мое предложение не было поднято на штыки.

– Ты ведь, в субботу свободна, маме не помогаешь в столовой?

– Нет, не помогаю…

Она снова поднимает глаза, во взгляде неуверенность, смешенная с желанием сказать «да». Пожалуй, других вариантов у нее нет, если, конечно, она не планирует в скором будущем отдать концы с голоду.

– Ну, что, согласна? – мягко напираю я.