Путь к тебе

Я подхожу к ней.

– Кира, возможно, тебе дадут еще один шанс выступить. Я разговаривал с жюри. Они посоветуются во время перерыва и…

– Я не буду выступать! – ее голос срывается. – Я на остановке вас ждала…

– Но я же предупредил тебя, что могу не подъехать вовремя…

– Но вы и на конкурс опоздали. Я вас до последней минуты ждала.

– Извини, я… ну, так получилось… Там пробка была… Давай еще раз попробуем. Я подойду к жюри…

– Нет!

– Ты столько времени к этому конкурсу готовилась. Неужели все зря? Сейчас будет перерыв, я подойду и еще раз переговорю с членами жюри. Уверен, что тебе разрешат выйти и выступить.

– Нет!

Кира закрывает лицо руками и начинает рыдать. Я в растерянности.

– Кира, перестань. Думаю, еще все можно исправить. Ведь ты столько работала. У тебя все замечательно получается.

Но Кира, не отнимая рук от лица, отрицательно трясет головой. Очень хочу попытаться уговорить ее на выступление, но какое-то внутреннее чувство подсказывает мне, что это бесполезно. Она может быть упрямой. Ее тоненькие плечи содрогаются от всхлипов. Она такая хрупкая, худенькая, беззащитная. И я подвел ее. Мне очень больно видеть ее в таком состоянии и осознавать, что все это из-за меня. Я беру ее за плечи и притягиваю к себе. Ее белокурая головка едва достает до моей груди. Кира такая маленькая… И я вспоминаю, что у нее нет отца… Она прижимается ко мне, но по-прежнему не убирает рук от лица, а я одной рукой глажу ее по удивительно белым, немного волнистым волосам, а другой прижимаю за плечи к себе. Мы стоим так достаточно долго, и она постепенно успокаивается, всхлипывая все реже и реже. Через некоторое время она вытирает заплаканное лицо рукавом свитера но, все также продолжает прижиматься ко мне, уже держась руками за края моей расстегнутой куртки.

– Ну что, домой поедем? – спрашиваю я.

Она кивает. Покрасневшие и припухшие от слез глаза, как всегда опущены. Помогаю ей собрать вещи, беру ее сумку, и мы идем к машине, садимся и едем. Кира поворачивает голову и смотрит на меня.

– Простите, что я выступать отказалась… но я, правда, не могла… Я вышла один раз… и у меня не получилось… а выходить во-второй – это просто пытка. Они уже видели, как я позорно сбежала, и идти туда, к ним, опять… нет…

– Да, ладно, Кира. В конце концов, свет клином на этом конкурсе не сошелся.

– И простите, что нагрубила вам… я испугалась, что совсем одна. Вы же все время рядом были, а тут… и… еще я… за вас переживала…

Я удивленно смотрю на нее. Что она имеет в виду? Кира ловит мой взгляд.

– Я боялась… вдруг с вами что-то случилось…

И она краснеет…

.* * *

Конкурс был в воскресенье, а сегодня среда. Я звонил Кире несколько раз, но ее номер недоступен. По понедельникам и вторникам у меня нет уроков танцев в школе, так что я дождался среды и надеюсь увидеть Киру на занятии. Но она не приходит. Я начинаю волноваться. В школе узнаю, что ее нет уже с понедельника. У меня записаны адреса моих учеников. Нахожу адрес Киры. Сколько раз подвозил ее, но так и не знаю точно, где она живет. Сразу после занятий отправляюсь по найденному адресу. Доезжаю, как обычно, до автобусной остановки, на которой высаживаю Киру, а потом сворачиваю в проулок между домами. Время перевалило за пять вечера, и на улице уже достаточно темно. Узкая дорога в основном освещается светом из окон домов, фонари же, если и встречаются, то все разбитые. Старые дома, мусорные баки, лай собак, в одном месте пьяная перепалка, а от остановки до ее дома шагом не менее десяти минут. Как она здесь ходит, маленькая одиннадцатилетняя девочка? И я отпускал ее каждый раз в эту глушь, даже не представляя, как она добирается до дома, и нисколько не заботясь об этом…

Я у дома Киры, судя по адресу, который с трудом удается различить в сгустившемся сумраке. Старое трехэтажное строение, обшарпанные стены, давно мечтающие о ремонте, покосившееся крыльцо. Захожу в мрачного вида подъезд и освещаю себе дорогу сотовым телефоном, потому что темнота, хоть глаз выколи. Тусклый свет сотового выхватывает то тут, то там настенную роспись неприличного содержания, а запах такой, что хочется совершить безоглядное бегство. Но я поднимаюсь на второй этаж, постоянно думая о том, что Кира ходит здесь каждый день, и звоню в дверь. Мне долго не открывают. Я уже начинаю соображать, как быть дальше. Может, позвонить соседям и попробовать что-нибудь узнать у них. Но тут клацает замок, и в тот же миг на пороге появляется женщина, достаточно молодая, но не прибранная, с длинными, спутанными белыми волосами и в халате не первой свежести. У нее слегка отекшее лицо, а карие глаза, будто пустые и подернуты пеленой. Все это мне удается рассмотреть благодаря неяркому свету, падающему на нее из дверного проема настежь распахнутой двери. У меня, почему-то, мелькает мысль о том, что весьма опрометчиво в таком захолустном районе вот так, резво, неизвестно кому открывать дверь. Но объяснение этому странному факту не заставляет себя ждать.

– Вы кто? – спрашивает она. При этом слова будто вязнут у нее во рту, с трудом выдавливаясь наружу. Она пьяна…

– Вы мама Киры?

– Да, – снова выдавливает из себя женщина и хватается рукой за косяк. Видимо, она уже в том состоянии, когда стоять без опоры сложно. – Чего вам нужно?

– Я Дэн Тайрон, учитель из школы, где Кира учится. Ее несколько дней не было, и я хотел убедиться, что с ней все в порядке, потому что на звонки никто не отвечает.

– С ней все в порядке.

– Можно мне увидеть ее?

Женщина смотрит на меня не моргающим стеклянным взглядом, будто гипнотизируя. Я чувствую, что впускать она меня не хочет.

– Кира, вообще, дома? О ней беспокоятся в школе, и я пришел узнать, как у нее дела, – я продолжаю гнуть свою линию в надежде, что до ее пьяного мозга дойдет, что меня лучше впустить.

Откуда-то из-за двери раздается шарканье, и на пороге появляется небольшого роста полноватая женщина в замызганной пестрой кофте и клетчатой мятой юбке и, окинув меня оценивающим взглядом осоловелых глаз, спрашивает визгливым сбивающимся голосом:

– Что, к твоей Кире уже такие хахали ходят?

Этот вопрос, видимо, не только повергает в шок меня, но и заставляет сдвинуть ход мыслей матери Киры, она, будто бы даже несколько трезвеет и начинает шипеть на подошедшую:

– Дура, чего несешь! Какие хахали?! Это ее учитель из школы, – потом она оборачивается ко мне и говорит:

– Она наверху, в своей комнате. Я вас провожу.

И меня, наконец-то, впускают в квартиру. За столом на маленькой кухне сидит еще одна женщина, такого же замызганного и потрепанного вида, как и две другие. На столе бутылки, явно не с лимонадом. Мать Киры ведет меня узеньким коридорчиком к лестнице. По пути я успеваю рассмотреть, что квартирка маленькая. Помимо кухни на первом этаже есть еще одна комнатенка. Все пространство забито какой-то бесполезной старой мебелью, которая, возможно, когда-то была совсем неплохой и, даже, дорогой. Обои в некоторых местах оторваны и свисают живописными клочьями, дома не прибрано и грязно. Мы поднимаемся по старой, скрипучей, не внушающей абсолютно никакого доверия лестнице. Вот и второй этаж. Тут всего одна комната – комната Киры. Женщина долго копается в карманах своего халата, и, все-таки достав оттуда ключ, трясущимися руками отпирает дверь. Но дверь оказывается запертой еще и изнутри.

– Кира, открой, к тебе пришли, – с трудом связывая слова, говорит женщина.

В ответ полное молчание.

– Ты слышишь или нет, пришли к тебе, говорю! Учитель из школы какой-то. Открой!

– Кира, открой, это я! – говорю, а самому с трудом верится в происходящее. Все будто в странном и страшном сне. Щелкает замок. В щели слегка приоткрытой двери видна тонкая фигурка Киры и ее взволнованное лицо. Она бросает взгляд на меня, потом на мать, и тихо произносит:

– Входите…

В маленькой комнате горит только настольная лампа. Но и этого освещения достаточно, чтобы заметить, что, в отличие от остальной квартиры, здесь чисто и уютно, хотя и бедно. У окна письменный стол, узкая кровать у стены, небольшой платяной шкаф и полки, на которых стоят книги и несколько игрушек: старенький плюшевый мишка с алым бантом на шее, кукла, по виду старая, но в новом красивом платье и забавная розовая лошадь с выпученными глазами и улыбающимся белозубым ртом. На стене над кроватью несколько картинок с изображением танцовщиц, а на столе в простой деревянной рамке фотография молодой красивой белокурой женщины и зеленоглазого мужчины. А между ними стоит маленькая девочка лет четырех – пяти – это, должно быть Кира. Фотография солнечная, очень светлая и все на ней улыбаются. Осмотр комнаты занимает у меня секунд десять, не больше, пока Кира снова запирает дверь. Я оборачиваюсь и гляжу на нее, а она, как всегда, опускает глаза и краснеет. Моя маленькая Кира… Я немного растерян и сбит с толку происходящим. Я не ожидал того, что увидел, и не знаю, как себя вести и что делать… Слышу, как за дверью сердито скрипят ступени. Ее мать спускается вниз, к своим гостям.

– Кира, почему ты не ходишь в школу и на звонки почему не отвечаешь?

Кира поднимает голову и смотрит на меня, ее распущенные волосы сдвигаются с лица назад, и тут я замечаю большую ссадину на ее щеке и розовый отек вокруг нее. Я поднимаю руку и едва касаясь, провожу по изуродованной щеке. Кира слегка отводит голову в сторону. Должно быть, ей больно. Я тут же отдергиваю руку.

– Извини… Ты из-за этого не ходишь?

Она кивает головой и одними губами произносит:

– Да…

– Тебя мама так?..

Кира отвечает не сразу, но через некоторое время утвердительно кивает.