– Какой правильный вопрос: «что сделала» ТЫ? – зашептал ей на ухо женский, до боли знакомый голос – ее.
Венера качнула головой. Нет, Серафим – не маньяк, он такая же жертва. Пора осознать правду: они не выберутся из поместья, пока не признают, что поступали дурно. Но прежде необходимо восстановить в памяти, что натворила она.
На деревянных, непослушных ногах девушка доковыляла до баррикад. С трудом разобрав их, она, наконец, впустила собеседника в комнату.
– Что стряслось? – изумленно пялясь на ее кровоточащие раны и синюшный цвет кожи, ужаснулся аристократ. – Долбаный алкаш, – догадался он, бросаясь на помощь шатающейся бедолаге. – Хорошо, что сдох, туда ему и дорога.
– Я тебя видела раньше, – опираясь на подставленное плечо, первым делом призналась Венера. – Ты был в баре, как и все мы.
– Да, клууб, – протянул Серафим, понимающе кивая. – Твое лицо с самого начала выглядело знакомо.
– Нас никто не похищал. У меня есть догадка. Она звучит бредово, но не покидает мозг с тех пор, как я сбежала от очумевшего алкаша. В два десять в «Мустанге» случилась трагедия. Она плохо закончилась, после чего мы и очнулись здесь.
Миловидный красавец молча смотрел на блуждающий взгляд собеседницы. Его тоже давно преследовала похожая, невероятная мысль. Принять ее было страшно, и аристократ упорно отмахивался, не желая верить. Но видимо время пришло.
– Считаешь, мы погибли? – обреченно прошептал он.
– Думаю, да. Водитель автобуса – проводник, а дом – наш личный ад. Так мы расплачиваемся за совершенные грехи.
– Но почему из всего клуба – лишь шестеро? Что произошло? Перестрелка? И мы в ней – случайные жертвы?
– Сомневаюсь. Я помню, где находился каждый, кто попал в ловушку: слишком значительное расстояние для банального стечения обстоятельств. Трагедия была массовой.
– Но из толпы разношерстных гостей вряд ли только нас причислили бы к нечестивцам.
– Согласна и полагаю, между нами существует связь.
– Какая?! Ни с кем из вас я никогда не встречался.
– Может мы совершили нечто схожее, одну непростительную ошибку. У остальных уже не спросишь, но нам-то рано сдаваться. Давай попробуем разобраться: что натворил ты?
– А ты?
Венера поджала губы, и виновато опустила ресницы: стыдно было признать, что в памяти провалы. Мужчина в ответ грубо и зло рассмеялся. Реакция Венеры пришлась ему не по вкусу. Он побледнел и стал холоден:
– Глупое предложение. Лучше будем выбираться.
Серафим потащил слабо упирающуюся спутницу к лестнице.
– Нет! – психанула девушка, кое-как вырываясь. – Мы должны раскаяться, взять на себя ответственность и тогда…
– Что – «тогда»? Отправимся в рай?
– Не знаю! Но раз очутились в подобном месте, значит, шанс на искупление есть!
– Ну, так покажи пример, начни исповедь первая…
Спору не суждено было закончился. Здание в очередной раз загремело, норовя разрушиться окончательно. Перегородки задрожали, потолок посыпался, а пол дал солидную трещину и разъехался. Оставшиеся в живых угодили по разные стороны разлома. Та, на которой стоял Серафим, с грохотом взорвалась и, являя на свет высокую сцену, подкинула мужчину на несколько метров вверх.
Венера на секунду отключилась, а когда очнулась, обстановка изменилась до неузнаваемости. Вместо особняка на восемьдесят процентов обрисовался «Мустанг». Кое-где еще мелькали следы роскошного дома, но в единичных, малоприметных вещах: где комод затесался, где часть стены сберегла дорогие обои, а где сохранилась посуда и антиквариат. Лишь одна общая странность по-прежнему не покидала дом: нестерпимая духота, как тогда, перед смертью, обжигающая кожу жаром.
Смутно различая сквозь дым силуэт аристократа, девушка бросилась на помощь. Он был жив-здоров, даже пыль на одежде не осталась. Раскрыв в недоумении рот, Серафим пристально вглядывался в плотный туман, различая нечто, чего взор Венеры уловить не мог.
***
Промозглый ветер продирал до костей. Было сыро, серо и пасмурно. Серафим чувствовал себя гадко: то ли серьезная простуда, то ли ломка, – мышцы выкручивало, а живот сводило спазмами. Едва удерживаясь на подкашивающихся ногах, он облокотился к холодной стене многоэтажки и равнодушно огляделся. Его чудесным образом перенесло на оживленный проспект, где каждый прохожий, либо больно толкал в плечо, выдавая ругательства, либо заткнув нос, быстрее пробегал мимо.
Мужчина опустил взгляд: возле ног разложены газеты, да дырявая шляпа с мелочью. Он брезгливо отодвинулся. Вонь стояла невыносимая: потом, мочой, незаживающими язвами, прогнившими ранами и прочим смрадом. Чтоб перебить кошмарный запах, аристократ уткнулся в рукав, но стало только хуже. Вместо элитных духов разило тухлятиной, а шикарную, брендовую одежду сменили рваные, старые лохмотья, пропитанные грязью, кровью и смолянистыми пятнами.
Безразлично пожав плечами, Серафим медленно поплелся к витрине ближайшего магазина. С любопытством изучая отражение, он насмешливо фыркнул и даже кокетливо покрутился: длинные, патлатые сосульки волос, сваленная борода с крошками от помоев; неестественная худоба и стеклянные глаза обдолбанного наркомана. Прошло пять минут, и ехидная ухмылка бывшего красавчика растянулась шире. Не сдерживая себя, он дико загоготал.
– И «это» должно напугать? Заставить раскаяться? Вернуть на путь истинный? Кто бы ты ни был – глубоко заблуждаешься. Я слишком богат, чтоб превратиться в унылое говно.
– Отнюдь, мальчик мой, – за спиной гордеца выросла статная фигура отца. Суровый вид мужчины говорил о крайнем недовольстве. – Ты ведешь омерзительный, разгульный образ жизни, и недостоин носить мою фамилию.
– О да, нравоучения в стиле разочарованного папаши. Но вот беда, как бы старый хрен не ненавидел меня, я – единственный наследник. Пердун вынужден терпеть выходки отморозка-сына ради будущих, более достойных его трона, внуков.
– Самоуверенность всегда тебя подводила. Неужто считаешь, не найдется внебрачных детей? Когда-нибудь мне надоест тебя вытаскивать, и я обращу взор в их сторону.
Улыбка сошла с лица Серафима, а желваки на скулах дрогнули. Как бы хладнокровно он не держался, слова задели за живое.
– К чему глупые игры? – угрюмо прохрипел аристократ. – Достаточно. Мы обо всем догадались. Я принимаю свою смерть.
– Просто хочу, чтоб ты знал, как сложилась бы судьба, сумей ты уцелеть, – усмехнулось отражение, трансформируясь в женский силуэт.
Улица потемнела. Все вокруг, кроме витрины, размылось в черное пятно.
– Я не сомневался, что объявишься именно ты, – надменно бросил аристократ, всматриваясь в тень.
– А кто еще? Ты обижал многих, но убил лишь однажды.
– Я и тебя не трогал. Очнулся, а рядом багровая куча, приправленная костями и кишками. Мы оба были невменяемы: порошок, алкоголь, таблетки. Что, по-твоему, мне следовало предпринять?
– Как насчет: вызвать скорую? – удивляясь бессердечности богача, предложила молоденькая, броско одетая девушка.
Серафим пренебрежительно скривился. Приведение, в отместку, стало мерцать и меняться – то милая прелестница, то изломанный, больше похожий не на человеческий, а паукообразный, кровавый труп.
– То есть, добровольно сдаться, и подорвать репутацию семьи? Меня бы посадили, повесили клеймо наркомана и убийцы! Я опозорил бы отца. Тот не простил бы и лишил наследства! Мне, итак, пришлось «в лепешку разбиться», чтоб замять дело.
– Это я «разбилась в лепешку».
– Произошел несчастный случай! Я тебя даже не знал.
– И все же меня можно было спасти!
– Ты себя видела? – с отвращением заявил мужчина. – Осталась бы глубоким инвалидом, страдала бы каждый день. Я сделал хорошо обоим.
– Ты «сделал хорошо» себе.