Была только любовь. Воспоминания о блокаде

Но видя, что задачка им не под силу, обратилась к Елене.

– Но ты-то ведь прекрасно знаешь этого человека! – сказала она с укоризной.

– Я? – удивилась та. – Первый раз вижу! – заверила она соседей. – Но кто он? Не мучай, скажи, – обратилась она к подруге.

– Аркадий! – сообщила та. – Неужели не узнала? – с обидой спросила она Елену.

– Вот те крест! – перекрестилась та.

А Вера Ивановна улыбалась.

– Что, тот Аркадий, который все добивался вашей руки, Софья Сергеевна?

– Да, это он и есть. Он сегодня уезжает на фронт, – с гордостью за своего друга сказала Софья. – Вот привез и установил мне печурку. Теперь, Елена, ты сможешь спать у меня. Ну и подарочек нам привез, – радуясь и гордясь его добротой, сообщила она. – Прошу всех к столу, – и она широким жестом, которым всегда раньше приглашала гостей, обратилась к соседям.

В ее гостиной тлела остывающая печурка, и было намного теплее, чем на кухне. На столе стояли чайник и чашки, а на тарелках лежало по кусочку хлеба с маслом и по кусочку шоколада. До полночи пили чай, растягивая удовольствие, затем попросили Софью поиграть им на рояле. Вместе пели песни, угощались распечатанной пачкой печенья и были счастливы этим мгновением, хоть ненадолго возвратившим их к нормальной человеческой жизни.

Когда Вера Ивановна и Зоя ушли, Елена спросила:

– Аркадий опять просил стать его женой?

– Просил ждать его и писать ему!

– Ты обещала?

– Безусловно! – как само собой разумеющееся сообщила Софья.

Прошло еще два тяжелейших месяца. Зима никак не хотела сдавать свои позиции.

Как-то ночью, возвращаясь с работы, Софья подобрала двух детей, которым было по три-четыре года. Ни своего адреса, ни своей фамилии они не знали. Кое-как добились от них, что мама умерла, и они замерзли и ушли гулять одни, и что им очень страшно.

Елена растерла детей водкой, оставшейся у Софьи с лучших времен, согрела их, накормила пустым, из картофельной кожуры сваренным супчиком и уложила спать.

Разобрали они с Софьей, что одного зовут Сашенькой, а другого Виталиком.

Где искать их родных, женщины не знали. Решили, что Софья даст объявление на радио и в газету, может, кто откликнется.

– А пока нужно их приютить, – сказала Софья.

В квартире стало трое детей, не считая внучки Елены, которой исполнилось одиннадцать лет.

Весь свой паек, состоявший из хлеба и соленой воблы, Софья отдавала Елене, которая готовила суп из этой рыбы на всех обитателей квартиры.

Нина все еще работала на рытье окопов, и сердце Елены разрывалось от жалости и невозможности помочь ей хоть чем-то.

Раз в неделю Нина приезжала домой помыться и переодеть белье. Она никогда не ела дома, понимая, как голодно сейчас и взрослым, и детям. Но Елена постоянно старалась не съесть свою порцию и отложить ее для дочери. Раз в пару недель она добиралась к фронтовой полосе, чтобы принести дочери что-то из теплых вещей и немного еды.

Но однажды ночью Нину привезли домой на подводе. Одна рука перебинтована и висит на перевязи, в другой ведро с картошкой, которую она еле дотащила до подъезда.

Войдя в квартиру, Нина опустилась на пол, не в силах стоять, и потеряла сознание.

Софья, вышедшая на звуки открываемой двери, бросилась к ней. Она привела Нину в чувства с помощью нашатыря и стала разбинтовывать ей руку, расспрашивая, что случилось.

Елена тоже выскочила в коридор и, увидев раненую Нину, разрыдалась.

Софья на нее прикрикнула.

– Прекрати истерику! Дай лучше воды промыть рану и приготовь крепкий чай и хлеб.

Она умело занялась ее раной, усадила за стол, и пришедшая в себя Нина поведала им свою историю.

Оказалось, что вчера, копая окопы почти под носом у немцев, девушки обнаружили огороды дачников. Некоторые так и не были убраны осенью. Картошка на них, конечно, замерзла, но мороженная картошка лучше голода.

Поэтому Нина и еще одна девушка, Валя, решили ночью попробовать расковырять замерзшую землю и добраться до урожая, чтобы подкормить своих родственников.

Им повезло, на нескольких грядках земля оттаяла от сгоревшего рядом танка, и они выкопали картошку, набрав ее по целому ведру. Но немцы их засекли и стали стрелять.

Нине прострелили руку, а Валю убили. Сказав это, Нина заплакала.

– Меня подобрал местный дедушка, промыл рану и довез на телеге до дома. Валину картошку он забрал себе. Ему нужно было вернуться в артель на работу, поэтому донести до квартиры он не успевал.

Нина никак не могла успокоиться. Она очень боялась, что в полку хватятся ее и отдадут под суд за самовольный уход из части.

– Мне нужно до утра успеть вернуться, – повторяла она.

Рука у нее распухла и болела ужасно. Температура поднялась до 39,5 градусов.

Софья всю ночь звонила своему начальству, рассказывая, что ее дочь ранили, когда она копала траншеи, и необходимо срочно положить ее в больницу и освободить ее от этой работы из-за контузии, сообщив ее командованию о случившемся.

Только к пяти часам утра ей удалось получить добро и указание, в какую больницу везти Нину и к кому обратиться.

У Нины к этому времени температура перешагнула 40-градусную отметку, и началось заражение крови, как оказалось позже. Проводив Нину в больницу, Софья, так и не отдохнув, пошла на работу.

К счастью, Нину удалось спасти и ее руку тоже.

Вообще, несмотря на ужасный холод и голод, жильцы коммунальной квартиры все-таки бывали счастливы и оттого, что удавалось выжить, спасти детей, получать письма с фронта.

Последнее радовало особенно.

Чаще всех писал письма домой Владимир. Он писал матери и Софье.

Поскольку он служил вместе с Иваном Рябовым, тот был его комбатом, то он рассказывал о фронтовых новостях и за себя, и за командира.

Командира он расхваливал взахлеб, рассказывая о героических подвигах Ивана с гордостью и восхищением.

По его словам, Иван был самым выдающимся разведчиком на их фронте. Иван уже был старшим лейтенантом, и командование очень ценило его.

Сам Рябов о себе ничего такого не писал. Он больше интересовался, как себя чувствуют все домочадцы, постоянно просил Нину простить ему его грехи и всегда передавал привет Софье Сергеевна и теще.