Взгляд монстра

И девушка была сама не своя от радости. Райской и доселе перепадавшей сердцу ее лишь в гомеопатических дозах. Суэни пребывала тогда воистину без ума – затасканное до незаметности и однако точное выражение.

Слишком точное: наивная душа побежала показывать драгоценный дар, запеленав его бережно в старый плащ, учителю своему и… другу, как она полагала, – Альфию!

Не поспешим с печальной усмешкой мудрых, которые «знают жизнь»! То было далеко от столиц и Суэни стояла лишь на границе своего совершеннолетия. То есть еще верила в дружбу…

А этот холст…

Последний холст Велимира, Бог милостив, сохранился. Мне даже довелось его видеть. Представьте себе стремительное хрупкое тело, которое сияющей серебристой ракетой взносится вдруг из темных, свинцовых волн!.. И выписано все это было искусно столь, что даже не казалось искусственным ни сиянье, ни вознесение…

В беснующемся молчании, пристально и угрюмо, напряженно-завороженно-долго рассматривал это творение кисти приятеля своего злопамятный арифметик…

Затем он – и внимательней куда более – вглядывался в оригинал…

И неожиданно Альфий вдруг похвалил работу!

Она давала к этому основания, но такая реакция все ж изумила слегка Суэни. Ведь не было еще случая, чтобы самолюбивый учитель признал успех кого-либо за глаза! (По крайней мере без добавленья ёрничаний.)

Да впрочем арифметик изъявил и сейчас какое-то лишь подобие одобрения: «Это… заслуживает внимания, х-мм…».

Вместе со скупой этой фразой запомнился Суэни особенный, целящийся какой-то взгляд.

3

Мы несколько отвлеклись подробностями. Пора рассказать про сам тот невероятный случай, свидетелем которого стал художник. Да что необыкновенный – вот именно про подобные говорится: из ряда вон!

В тот несчастливый день Велимир встал рано, как и всегда пробуждался по устоявшейся здесь привычке. Восток еще лишь светлел… реликтовые оазисы мрака пещрили скалы.

Художник медитативно брел по песку параллельно колышущейся широко ленте неумолкающего прибоя…

Необычайный предмет панорамы бросился в глаза сразу, как только живописец ступил в оазис уединенной лагуны своей, где думал, что мироздание оставляет его в покое.

Темнеющее пятно покачивалось у выступивших в прибой крупных камней… Вздымалось и опадало в такт волнам, старательно воспроизводя впечатленье чего-то мертвого.

И, тем не менее, …вопияло! Безмолвно и укоризненно.

Немедленно подбежав ближе – художник различил очертания человеческого тела. Утопленник? А может еще живой, только потерявший сознание и простертый на воде… лицом вниз!

Ошеломленный Велимир не заметил, как оказался и вовсе рядом. Как подхватил он бесчувственное тело под мышки, освобождая голову из воды, и голова неизвестного с вымокшими редкими прядями закачалась, безвольно над нею свесившись.

Спеша и запинаясь о донные камни ошарашенный художник повлек на берег нечаянную свою находку. Вытащил, запыхавшись, и только тогда почувствовал обжигающий холод пропитавшей джинсы воды.

Тогда-то живописец повернул тело на спину, собираясь делать искусственное дыхание. Перед ним лежал… Альфий!

Открытие сие потрясло сугубо (сиречь вдвойне, говоря языком старинным): художник ошеломлен был и тем, что жертвою оказался друг; и степенью плачевности состояния, в коем пребывал оный. Какое-то время ум Велимира отказывался работать, и лишь натренированное палитрой внимание запечатлело автопилотно скопище вопиющих деталей представшего его глазам зрелища:

Белесые серпы глаз, оставленных закатившимися под лоб зрачками.

Промокший осклизлый ватник разорван варварски… нет! – он вспорот на груди его друга и на плече правом. И комковатая вата, перемежаемая нитями заплетшихся в нее водорослей, сползает клочьями…

Как будто бы над Альфием поработали некие морские гигантские… ножницы! Или же…

Внезапно Велимир испытал неудержимое желание оглянуться. Он выпрямился и посмотрел вокруг.

Но нет, на берегу не значилось никого.

Пространство пребывало безжизненным за исключением самого же художника и бессознательного (бездыханного?) тела Альфия. Не наблюдалось какого-либо движения ни на суше, ни в море, ни в воздухе насколько возможно было различать в зыбких, редеющих все более сумерках. Обрушивались лишь на черневшую в стремительной пене гальку размеренные удары волн…

Художник осторожно коснулся места на груди друга, где наиболее глубоко разошлась подкладка. Пальцы его окрасились тотчас красным.

Велимир вскрикнул.

Художник был впечатлительный человек, но это – необходимое при таковом призвании – качество не мешало ему, как правило, действовать соответственно обстоятельствам. С трудом он поднял недвижное тело на руки, намереваясь отнести в дом.

И в этот миг появился над горизонтом край солнца. Если бы тогда Велимир скосил взгляд – он очень бы изумился, какая странная и зловещая сопутствует ему тень…

Художник внес тело в комнату, и уложил его бережно, не подающее признаков жизни, на незастеленную постель.

Затем он установил, что пульс бьется, и мысленно возблагодарил Бога!

И после оных забот он замер в изнеможении, будучи к тому же и в нерешительности. Лоснящееся багровое пятно занимало всю правую половину груди учителя. Оно как будто гипнотизировало, не отпуская взгляд…

По-видимому, скрытая под одеждой рана все продолжала кровоточить – по простыни вокруг расползалась растущая область алого…

Необходимо было как можно скорей наложить повязку.

Однако для этого требовалось освободить Альфия от лохмотьев искромсанного ватника – обнажить повреждение.

Художник распахнул ветхий шкаф, на полке коего некогда примостил аптечку. Он судорожно выхватил из-под груды облаток, с шорохом разлетевшихся по полу, сверкнувшие злобно ножницы. Их острыми широкими лезвиями надеялся Велимир организовать предуготовления к перевязке быстро, не потревожив рану.

Склонясь над распростершимся телом он вдруг застыл неподвижно.

Глаза учителя, лишь несколько мгновений назад безжизненные, закаченные под лоб – смотрели теперь в упор!

Цепко и насмешливо-изучающе, как это показалось тогда художнику.

В следующее же мгновение Альфий, как высвобожденная внезапно пружина, взвился с постели! Теперь его взгляд расфокусированно блуждал и весь вид его был безумен…

– Йи-и-и! – завизжал вдруг учитель и одновременно с истерическим этим воплем ударил резко и больно художника по руке, что держала ножницы.

Лезвия просверкнули в воздухе. Отшвырнув друга, спасенный им из воды развернулся стремительно к двери и пулей вылетел вон, с грохотом опрокинув в сенях жестяную шайку…

4

Художник не выходил на улицу весь этот бесконечный, свинцовый, набрякший непониманием сути происходящего день.

Под вечер он задремал, но сразу же в оконное стекло стукнул камешек. А через некоторое время – другой: кто-то, видимо, стремился привлечь внимание обитателя дома таким нестандартным образом.

И нехотя Велимир поднялся и отмахнул невесомую занавеску.