Седьмая жертва

– Ободок тебе куплю… – пробормотал Виктор.

Когда Видаль открыл лицо, Порше разглядела, какие красивые у него глаза – светлые, прозрачные и туманные одновременно.

“Видит он ее или нет?”, – задумалась она. Обхватив тонкими пальцами ножку бокала с вином, она стала отпивать по глоточку, оставляя на губах по красной капле и делая вид, что не замечает этого. Так как свои бледные от природы губы Порше не красила, капля вина была очень заметной. Выглядело сексуально, девушка это знала. Но ей пришлось сделать несколько таких небрежных глотков, прежде чем стало ясно – Видаль смотрит на ее губы.

Виктор тоже смотрел, а так как он не был идиотом, то с модели он перевел взгляд на Видаля. Что думал менеджер по поводу наметившихся перспектив – было непонятно.

При этом обсуждалась та же тема, что и утром.

– …Я не поеду за границу, не хочу, – говорил Видаль мрачно. – Даже не надейся, что буду переводить тексты на английский язык. Плевать я хотел на этот твой западный рынок…

– Олег, ты не хочешь думать о семье, о сыне. Какую жизнь ты ему готовишь? Что ты ему дашь?

– Удиви меня новыми аргументами, – ответил Видаль и произнес очень четко: – Теперь я буду делать только то, что считаю нужным. Мне надо стать собой.

– Подумай о своей группе! Ребятам надо зарабатывать!

Видаль его уже не слышал.

– Как тебя зовут? – спросил он через стол у Порше.

– Порше.

Он усмехнулся, словно услышал хорошую шутку.

– Ты любишь дорогие машины?

– Я их достойна, – выдала Порше домашнюю заготовку.

– Не хочешь отсюда уйти?

Она краем глаза глянула на Катю. Катя сделал вид, что ничего не слышит, ничего не видит и поэтому молчит. Порше поняла – карт-бланш.

– Хочу, – сказала Порше.

* * *

– И все-таки, как тебя зовут на самом деле? – спросил он, когда они вышли на улицу.

– Неважно, – ответила Порше.

К этим вопросам она привыкла. Они ее с выбранного курса не сбивали: Лена осталась там, дома, с мамой. О той нищей жизни она предпочитала не вспоминать. И фамилию свою – Пузикова – тоже почти забыла. Сколько ее дразнили из-за этой фамилии, вспомнить страшно. Ну его, это настоящее имя!

– Многие меняют имена, когда хотят начать новую жизнь, – сказал Видаль, взяв девушку за руку. Кажется, он не собирался брать машину и везти Порше к себе.

Он двинулся по улице прочь от ресторана. Порше удивилась:

– Куда мы идем?

– Не знаю, а ты куда хочешь?

Порше никуда не хотела. Ей казалось, что все это несолидно. Отчасти она уже раскаивалась, что ушла из ресторана. Лучше бы посидела со всеми, а потом поехала домой спать – завтра снова съемки.

– Меня зовут Олег, – представился Видаль. – А тебя? Лена?

– Откуда ты знаешь?

– Угадал, – он усмехнулся. – Олег и Лена, Лена и Олег. Знаешь, я сейчас в очень странном состоянии. Я принял решение быть собой. Ты знаешь, что это такое?

Они шли по ночным улицам, еще теплым после солнечного дня, освещенным тусклыми фонарями, ярким неоном магазинов и кафе, фарами проезжающих машин. Видаль говорил что-то о своих планах, а Порше уже пропускала его треп мимо ушей. Проблемы стареющего рокера ей не казались увлекательными. Отчасти она понимала его – седина в голову, бес в ребро. Делал что-то в своей жизни, а теперь, когда уже молодость позади, опомнился. Порше уже и раньше слышала такие истории. Взять, к примеру, ее родного дядю, брата ее матери. Год назад он вышел из тюрьмы, а в тюрьму загудел, потому что всю жизнь работал на уголовников. Скупал у них краденые товары и перепродавал. В те времена, когда отец Порше умер от цирроза печени, дядя Борис очень им с мамой помогал. Только потом его посадили. Ненадолго, на четыре года, да и выпустили пораньше за хорошее поведение. Но после тюрьмы дядя Борис завязал с дружками. Его ужаснула тюрьма и все, что там может с человеком случиться. Он с омерзением вспоминал заключенных, охранников и даже тамошнюю пищу. После тюрьмы дядя Борис устроился работать водителем троллейбуса. Денег теперь у него – чуть да немножко. Но он счастлив.

Вот так и этот рокер – всю жизнь пел эти свои жуткие песни, а сейчас – все, завязал. Только что его могло напугать так, как напугала дядю Бориса тюремная баланда?

Пройдя чуть не половину города и рассказав, наверное, всю свою жизнь, Видаль наконец-то заметил, что его спутница откровенно скучает и очень устала. Тогда он поймал такси.

Сначала Порше хотела, чтобы он отвез ее домой, но оказавшись с ним рядом на заднем сидении автомобиля, передумала. От него приятно пахло сигаретами, его волосы касались ее щеки, а плечо было твердым и теплым. И этот его туманный взгляд – то рассеянный, то напряженный.

У Порше иногда случались такие вот мимолетные встречи с мужчинами постарше. Она знала, чего хотят они, и знала, зачем ей нужно уступить. И если бы ее кто-то попытался за это упрекнуть, то она вряд ли поняла бы – за что. К тому же, Порше умела выбирать мужчин, которые ее не обижали и которым было чем ее отблагодарить.

А вот Видаль, похоже, был совсем иным. И все равно она поднялась в его большую пустую квартиру в новом красивом доме. Квартира была почти без мебели, зато во всех креслах лежало по гитаре. И уж точно – решила Порше, скептически оглядываясь – ни один, даже самый провинциальный дизайнер не переступал порога этого жилища.

Кажется, больше всего Видаль любил в своей квартире вид из окна, потому что кровать у него стояла прямо перед панорамным окном. Это окно, в котором было много неба и совсем мало города, не прикрывала даже тюлевая занавесочка.

Сначала Порше немного смутилась при мысли, что ей придется раздеваться чуть ли не на виду у всей улицы, но потом убедилась, что увидеть ее из домов, стоящих на противоположной стороне, практически невозможно. Дома напротив были двухэтажными, старыми, их окна находились далеко внизу.

Разглядеть оттуда Порше можно было бы только с биноклем. Но кто захочет подсматривать за этим немолодым рокером? Вот будь это квартира какой-нибудь настоящей звезды, да не в зачуханном Гродине, а в столице – можно было бы и прославиться.

Видаль принес вино, бокалы, включил музыку. Не свою, а какую-то другую – пела женщина, но из той же оперы, что и его дурацкий рок. Впрочем, Порше не стала протестовать. Во-первых, она слишком устала для протестов, а во-вторых, кажется, попала во власть его обаяния. С ней такое и раньше случалось – с разными мужчинами, но обычно она держала себя в руках.

Он сел на кровать, выпил бокал вина, потер виски, принес бутылку коньяка и налил себе в тот же бокал. Сделал глоток, другой. Порше спросила:

– Хочешь, потанцуем?

Он ухмыльнулся уже чуть пьяно.

– Нет, как-то слабо себе представляю эти танцы. Но ты – можешь потанцевать.

Ага, поняла она, этот автомобиль заводится не так быстро. Она встала и начала двигаться в такт музыке. Сначала медленно, плавно, а потом – быстрее, резче. Сделала вид, что ей жарко и стала расстегивать пуговицы на рубашке.

Он смотрел на нее с улыбкой, поощрительно. Но когда ее рубашка уже падала на пол, отвел глаза в сторону окна. Не от смущения, а будто увидел в небе за окном что-то гораздо более интересное. Порше не позволила рубашке коснуться пола, а кинула ее в лицо Видалю. Он успел отмахнуться и рассмеялся. Во всяком случае, теперь он смотрел только на Порше. Тогда она двинулась в его сторону, расстегивая молнию на юбке.

Порше уже стояла прямо над ним, глядя в его светлые глаза серьезно и требовательно, когда он снова отвел взгляд в сторону. Тогда Порше запустила руки ему в шевелюру, с удивлением ощутив, что его волосы на ощупь жестче, чем на вид.

И лишь после этого он очнулся, притянул к себе ее тонкое угловатое и прекрасное тело, стал целовать. Порше тоже стала его целовать, удивляясь, что чувствует больше обычного. Он зарылся лицом в ее шелковистые светлые пряди и еле слышно застонал…

Но все равно ничего не вышло.

Ближе к утру, когда он спал, разметавшись на кровати, Порше вызвала такси и уехала. Она не знала, будет ли утром стыдно рокеру, но ей было не по себе. Плясала перед ним, как дурочка, а он… Ужас какой-то!