Басад

Страну на несколько дней обволакивает горячим непроницаемым облаком. Воздух подменяет пыльная желто-серая взвесь. Ночью ветер стихает, и дымка застывает густым туманом – неподвижным, плотным, почти осязаемым. Очертания расплываются, пятна фонарей мерцают, как елочные игрушки или как замершие всполохи осветительных ракет. Разноцветное зарево клубится над городом, словно сочащимся внутренним светом. Море тонет в ватной пелене. И в глухие предутренние часы одинокий сигнальный огонек маяка у монастыря Кармелитов, возведенного над пещерой пророка Ильи, подмигивает мне с гребня соседнего холма сквозь молочную поволоку.

А неподалеку, безотносительно к ветрам и иным атмосферным явлениям, расположен Бахайский храм, золотой купол которого стал визитной карточкой города. Бахаи считают свою религию последней мировой монотеистической религией, а ее основателя мирзу Хусейна Али, назвавшегося Бахауллой, – последним в ряду “явлений Бога” после Авраама, Моисея, Будды, Заратустры, Кришны, Иисуса, Мухаммеда и Баба – пророка и создателя Бабизма – тоже чрезвычайно занимательной религии (и нечего хихикать). Хм-м… все же не удержусь от мелкого хулиганства и добавлю, что основной священной книгой в Бабизме является Персидский Байан.

Ладно-ладно, теперь без плоских шуток. Бахаи проповедуют сближение религий, установление всеобщего мира и единство человечества. Вера Бахаи зародилась в середине XIX века в Персии. В городе Шираз тот самый Баб – основатель Бабизма – провозгласил скорое явление Посланника Бога, ожидаемого всеми народами. В знак признательности за столь благую весть набожные и богобоязненные соплеменники его быстренько арестовали и расстреляли.

Бахаулла – один из первых последователей Баба – был взят под стражу, подвергнут пыткам и сослан для острастки в Багдад. Все эти мероприятия не произвели должного педагогического воздействия, и вскоре Бахаулла объявил, что он и есть тот Божий Посланник, чье пришествие предрекал Баб. В честь этого дела Бахаулла был изгнан из Багдада в Константинополь, оттуда в Адрианополь и, наконец, к нам в Акко.

В ходе увеселительных экскурсий по периферийным осколкам разваливающейся Османской империи Бахаулла составил ряд обращений к правителям того времени, призывая их засвидетельствовать наступление Дня Божьего, примирить расовые и религиозные разногласия, сократить вооружения и принять систему коллективной безопасности, при которой агрессия против одной из стран будет сдерживаться объединенным вмешательством остальных государств.

Духовный центр религии бахаи находится в Хайфе на склоне “горы” Кармель. Там располагаются террасные сады, усыпальница Баба, которую местные жители называют “Бахайским Храмом”, и резиденция Всемирного Дома Справедливости – коллегиального выборного органа, управляющего делами общины. На противоположной оконечности Хайфского залива – в городе Акко и его окрестностях – имеются и другие бахайские святыни, включая самую заветную – мавзолей Бахауллы.

Для справки: город Акко является одним из древнейших городов и существует по меньшей мере уже четыре с половиной тысячи лет. Интересный факт: штурм Акко стал первым стратегическим поражением Наполеона и началом конца его Египетской компании. Отброшенный турками, будущий самопровозглашенный император отступил обратно в Египет, а оттуда, бросив остатки армии, бежал во Францию.

Да что там Наполеон, наш ломтик средиземноморского рая и без того под завязку напичкан всякой всячиной. Куда ни плюнь – святыня, куда не ткни – исторические раскопки. Кто за чем сюда ломился: кто – за Святым Граалем, кто – по следам копыт лошади Пророка[28 - Редактор: Он прилетел. Там, строго говоря, не было следов, ведущих из Мекки в Иерусалим. Ян: Прилетел? Размахивая копытами? Редактор: Нет, к Мухаммеду явился ангел Джибриль вместе с таким существом… вроде крылатого кентавра с павлиньим хвостом.], кто – посмотреть на тех, кто за копытом и чашей, кто – поплакать у стены разрушенного храма, который, по некоторым источникам, евреи сами первыми и подожгли[29 - “Иудейская война”, Иосиф Флавий.], а потом дико обижались на римлян за такое неслыханное безобразие. А если и не жгли сами, то все равно в какой-то мере причастны к его разрушению. Так как крайне самонадеянно и недальновидно маленькому и разрозненному народцу, постоянно занятому внутренней грызней и междоусобными распрями, восставать против Римской империи в период ее стремительной экспансии.

Еще одна историческая справка: древние иудеи дважды возводили Храм, и он был дважды разрушен. Первый построен царем Соломоном в X веке до н. э., и разрушен Навуходоносором в VI веке до н. э. Большинство жителей Иерусалима были убиты, оставшиеся – взяты в плен и угнаны в рабство в Вавилонию. Спустя 70 лет царь Персии Кир Великий, покорив Вавилон, позволил иудеям вернуться на родину и выделил средства на реконструкцию Иерусалимского храма, который был снова разрушен в 70 году н. э. в ходе штурма Иерусалима римскими войсками.

Падение Иерусалима и сожжение Храма положили начало рассеянию иудейских племен по миру. С тех пор мы больше не предпринимали попыток реконструкции Храма, так как, по еврейской традиции, Третий Храм будет восстановлен лишь во времена грядущего Избавления, которое наступит с приходом Мессии.

* * *

Израильтяне, как, впрочем, и другие народы, склонны гордиться своей страной по поводу и без повода. И вправду, есть чем гордиться, особенно если учесть, насколько молода эта страна и в каких тяжелых климатических и, главное, политических условиях происходило ее становление. Одних войн, не считая вспышек террора, не угасающих порой годами, было более десятка за первые шестьдесят лет с основания государства. А отступать тут некуда – весь Израиль в поперечнике в среднем километров пятьдесят-восемьдесят. Проиграй мы хоть одну войну, наша страна и, надо полагать, немало ее граждан были бы просто уничтожены.

И все же, ничуть не умаляя важности этих побед, войны – это скорее повод для скорби, нежели для чего-либо иного. Поэтому не будем о славе и национальной гордости, слишком часто связанных с военными успехами и вечно сопутствующими им трагедиями, продолжим о забавных и малоизвестных особенностях нашего средиземноморского ломтика рая.

Миниатюрность самой нашей страны курьезно сочетается с манией несообразного величия, присущей многим относительно своей родины, но особенно смешной в нашем случае. Израильская мегаломания всеобъемлюща и не ведает границ. Вот, к примеру, леса. Большинство наших лесов и рощами-то не обзовешь – небольшенькое скопище чахлых деревцев и кустиков. То, что у нас называется гордым словом “лес”, в России или, скажем, в Канаде вообще никак не называется.

Или горы. Я намеренно всякий раз при упоминании “горы” Кармель брал слово “гора” в кавычки. Кармель, при всем уважении к богатой истории, никакая не гора, а разветвленная гряда холмов, наивысшая отметка которой 545 метров. В области Хайфы отлоги гряды образуют небольшой мыс, где издавна располагается торговый порт, и высота жилых районов, раскинувшихся на побережье и на гребнях холмов, колеблется от нескольких десятков до пары сотен метров. Вероятно, те, кто так ее назвали, настоящих гор и в глаза не видывали.

Или моря. У нас страна с гулькин нос, зато аж четыре моря. Ладно, Средиземное и Красное – они действительно самые взаправдашние моря. Но Мертвое море уж никак не море, да, впрочем, и не мертвое. И четвертое – Галилейское море – тоже совсем не море, несмотря на то что в Библии его именуют морем и что именно там Иисус бродил по воде. Более современное его название – Тивериадское озеро. Это такая местная лужа, максимальная глубина которой около сорока метров. И эту лужу, где не то что Иисус Христос, а даже лягушки ходят пешком, до сих пор нередко величают гордым словом “море”. Для сравнения: Каспийское море, естественно, тоже никакое не море, но оно-то почти в семнадцать раз больше Израиля со всеми его потрохами.

Раньше Тивериадское озеро служило важным источником питьевой воды, и всякий раз, как из-за засухи уровень нашего “моря” снижался на полтора-два метра, начиналась повальная истерия, объявлялся национальный кризис и СМИ, галдя наперебой и захлебываясь от профессионального азарта, предрекали скорый и неотвратимый каюк всем и вся. С тех пор мы изобрели дешевые и эффективные методы опреснения морской воды, и теперь передовицы, писанные с неменьшим азартом, пестрят иными страшилками.

И, наконец, пару слов о наших “реках”. Как выразился мой друг Дорон, израильская речка – это нечто вроде того, что получается, когда какой-нибудь русский алкоголик справляет малую нужду (это само по себе выпуклое сравнение также свидетельствует о богатырской мощи русского человека в представлении местных жителей). Нет, серьезно: у нас чуть ли не каждый сезонный ручей занесен на карту, имеет свое гордое название и является туристической достопримечательностью.

Во время дождя такое природное явление действительно смахивает на ручей, и потом еще пару часов вполне себе ручей, бурный и, можно сказать, стремительный. А назавтра – ни реки, ни ручья, а просто извилистая канава. В дословном переводе с иврита это называется “эпизодический наводненческий” ручей. Летом, например, я – дитя бетонных джунглей – ни за что бы не распознал классическую израильскую речку, даже будь она у меня под носом. И, скорее всего, не только бы не распознал, а без указательного знака даже никогда бы не догадался, что это река, или ручей, или русло чего бы то ни было.

Вот так в Израиле обстоят дела с горами, реками и морями, да чего уж там, и большинство городов Израиля лишь отдаленно напоминают полноценные. Хайфа, один из трех основных городов страны, в список побратимов которой входят такие культурные центры как Санкт-Петербург, Бостон, Сан-Франциско, Шанхай, Одесса, Дюссельдорф, Марсель и другие, сама по себе весьма невелика. Да и весь наш хваленый Израиль раза в полтора меньше Москвы по населению и вдвое меньше московской области по территории.

Город Хайфа, как я выше позволил себе выразиться, раскинулся на склонах “горы” Кармель… хотя, по-хорошему, и слово “город”, и слово “раскинулся”, ввиду скромных размеров, тоже можно смело брать в кавычки. Хайфа славится атмосферой дружелюбия и терпимости – как религиозной, так и национальной. Основную часть населения составляют евреи, из которых около трети русскоговорящие. Еще тут проживает довольно много арабов – христиан и мусульман, а также друзы – жутко законспирированная этноконфессиональная группа, заслуживающая отдельного разговора.

В городке Хайфа расположен вполне неплохой инженерный институт, называющийся Технион. Бытует мнение, что Технион входит в десятку лучших учебных заведений мира, но не стоит забывать, что такие легенды возникают в тех же экзальтированных умах, где рождаются “гора” Кармель, “Мертвое” “море” и Галилейское “море”, так что давайте все воспринимать в пропорции.

Когда мой друг Дорон, с которым мы познакомились, будучи магистрантами, приехал в калифорнийский университет Беркли поступать в аспирантуру и стал гордо заявлять, что он учился в (самом!) Технионе, его постоянно переспрашивали:

– Техни… Техни… что?

– Он! Техни-он, – твердил Дорон сперва в недоумении, но с каждым разом все более иронично. – Технион. On. Не off, а on.

И напоследок немного эпатажа: главный экспортируемый Израилем продукт – это не хайтек, не гаджеты и даже не апельсины, а новости. Мы постоянно ухитряемся что-нибудь отчебучить и демонстрируем рекордные показатели в лентах мировых новостей, если брать на единицу площади или на душу населения. А в абсолютных числах основным нашим конкурентом в этом сомнительном виде спорта, как мне кажется, является Россия, граждан которой хлебом не корми – дай полюбоваться, как глава их государства отжигает на международной арене.[30 - Господин Редактор настоятельно рекомендует не шутить на такие темы.]

* * *

Вот, собственно, и все. Быть может, вышесказанное звучит не слишком патриотично, зато искренне. А патриотизм… Хоть из текста, вероятно, можно заключить обратное, Израиль я довольно-таки люблю. Люблю непростой любовью, как это зачастую и свойственно настоящим чувствам. Да, этот фрагмент не блещет патриотизмом, особенно если смотреть на него сквозь узкую прорезь оголтелого фанатизма. Где-то я слышал изречение, которое дословно не помню, но суть его сводится к тому, что патриотизм – это когда куча навоза на площади родного города милее клумбы георгинов в чужой стране.[31 - Лев Рубинштейн, “Духи времени” – “Есть еще такая штука, как “патриотизм”, означающая, как правило, приблизительно то, что навозную кучу посреди родного огорода предписано любить на разрыв аорты, в то время как клумба с георгинами во дворе соседа ничего, кроме гадливого омерзения, вызывать не должна”.]

Или еще более резкое, но не менее меткое замечание: “Патриотизм – это оружие ксенофобии. Патриотизм основан на ненависти, страхе, вранье и непримиримости. Он отвратителен, мракобесен и разрушителен”[32 - Ксения Ларина – журналист, обозреватель радиостанции “Эхо Москвы”.].

Центропупизм и мегаломания, естественно, в той или иной мере присущи всем народам. Всем лестно мнить себя самыми-самыми, причем абсолютно во всем. Однако нет ничего хорошего и есть много плохого в том, чтобы доводить любовь к родине до слепого фанатизма. И когда куча родного навоза становится милее чужих георгинов, пора что-то предпринимать. Но не в добрых традициях истовых патриотов – с оружием в руках, огнем, мечом, стратегическими бомбардировщиками и баллистическими ракетами, – а как можно более толерантно и мирно. Исключительно мирно – такими средствами, как юмор, ирония и, на крайний случай, сарказм.

* * *

P.S. Шлифуя этот фрагмент, я таки отыскал точную цитату о навозе и патриотизме, и в результате познакомился с разносторонним творчеством Льва Рубинштейна. В замечательном сборнике эссе “Знаки внимания” автор сокрушается по поводу исчезновения в Москве тараканов и ужасается: мол, как же без них жить. В постскриптуме к этому эссе высказывается робкая надежда, что тараканы все же где-то сохранились и пока еще не исчезли окончательно. Так вот, Лев Семенович, заверяю вас: тараканы очень даже есть. В избытке. Хочется верить, что это хоть немного обнадеживает.

А если недостаточно самого знания, что они все еще существуют на белом свете, – уверен, израильский народ не бросит братьев россиян в беде и с радостью предоставит в качестве гуманитарной помощи энное количество отборнейших средиземноморских тараканов.

Новый год и Нобелевская лихорадка

Возражать не имело смысла. Но я, конечно, возразил.

Сергей Довлатов

Иногда – совсем нечасто и сравнительно ненадолго – Шмуэль любит тешить себя мыслью, что он настоящий ученый и занимается настоящей наукой с двух больших букв “Н”. За пару дней до Нового года он набрасывается на меня в коридоре и принимается втолковывать, что нужно мыслить широко, метить высоко и стремиться далеко.

– Я хочу, чтобы перед твоим взором маячила Нобелевская премия! – воодушевляется он от звука собственного голоса, раскатисто реверберирующего в замкнутом пространстве.

Я киваю, прикидывая, что очередная придурь рассосется за день-другой, и возвращаюсь к своим делам. А потом вспоминаю… Не знаю, почему я дал слабину. Возможно, тому виной предпраздничное настроение… да и наночастицы уже порядком осточертели.

У меня есть некая идея, придуманная еще лет пятнадцать назад и связанная с применением искусственного интеллекта в медицинской диагностике. Для меня одного такой проект всегда был чрезмерно масштабным. Если взяться всерьез, надо уйти в него с головой на много-много лет. А я слишком ценю личную свободу, чтобы ввязываться во что-либо на длительный срок. Но на фоне наночастиц и под эгидой Техниона перспектива воплощать свои собственные идеи показалась гораздо более привлекательной.

– Прекрасно! Брось все и ваяй! – оживился Шмуэль, пребывавший в послеобеденном благостном разжижении рассудка, когда я заглянул к нему на следующий день. – Бери неделю на подготовку. Но смотри, я хочу настоящую презентацию. Обзор научной литературы, детальный анализ и долгосрочный план! Как на конференции!

Днями и ночами напролет, включая выходные, я “ваял”. Начитался интереснейших вещей, углубил и расширил первоначальную концепцию, и спустя неделю я снова у Шмуэля. Как бы невзначай, но на самом деле в расчете набить цену, упоминаю, что, несмотря на праздники, все готово, и получилось даже гораздо лучше, чем…

– Ты празднуешь Рождество?! – на полуслове прерывает меня профессор Басад.

– Рождество? Я праздновал Новый год.

– Новый год у нас осенью![33 - Рош ха-Шана – еврейский Новый год – празднуют в новолуние осеннего месяца Тишрей.] Что ты такое несешь? Как можно праздновать Рождество Христово?!

Я пытаюсь что-то ответить, но тщетно. Закусив удила, он уже втолковывает мне, кто такой Иисус Христос с древне-иудейской точки зрения. Все вполне предсказуемо, одним словом – шлимазл. Но ограничиться одним-единственным словом Шмуэль не способен. Он фанатично аргументирует, что-то цитирует и, несмотря на то что я давно молчу, ведет себя так, будто у нас бурный теологический диспут. Когда напор напыщенной несусветицы начинает идти на убыль и, кажется, вот-вот иссякнет, профессор Басад ни с того ни с сего брякает:

– А ведь это не евреи! Не евреи его распяли, а итальянцы! – И принимается яростно доказывать этот крайне оригинально сформулированный тезис.

У нас во всем виноваты итальянцы. И я. Заподозрить меня в распятии Христа у Шмуэля фантазии пока не хватает, поэтому – итальянцы. Эти проклятые итальянцы, имеющие, кстати, весьма косвенное отношение к древним римлянам, продали ему микроволновой генератор, который прибыл с опозданием и в котором не функционирует система охлаждения.

Впоследствии окажется, что мы просто не доперли открыть предохранительные клапаны на воздухозаборных отверстиях, но до той поры итальянцы продолжат быть повинны во всех смертных грехах. Затем обвинения будут сняты, однако довольно скоро выяснится, что профессор Басад заказал систему, не вполне пригодную для наших нужд. Я вернусь к старой доброй микроволновке, а итальянцы вновь впадут в немилость.

– Шмуэль, поймите, Новый год – это праздник моего детства, – осторожно произношу я, дождавшись окончания его околесицы. – Это то немногое, что связывает с местом, где я родился. Новогодняя ночь, елка…