Убить Бин Ладена

Х

Голуби заполонили весь город. Никогда в жизни не доводилось Китайцу видеть сразу столько голубей, сколько собиралось их на площади перед мечетью в Мазари-Шарифе. Голуби были сытые, каких-то неправдоподобных размеров и ничуть не боялись людей. Когда правоверные собирались на молитву, им приходилось разгонять голубей камнями. Раскормленные птицы неохотно поднимались вверх, всего на несколько метров, но потом опускались прямо на блестящие остроносые калоши, которые перед входом в мечеть оставляли мусульмане. В окрестностях Мазари-Шарифа сформировалась крупная группировка муджахиддинов ( буквальный перевод – «борцы за веру» – авт.) Они носили ту же традиционную афганскую одежду, что и подавляющее большинство местного населения – светлые рубахи, просторные парусиновые штаны, черная жилетка, чалма – и внешне ничем не выделялись. Неповоротливое и непривычное русскому уху слово муджахид советские солдаты не выговаривали, называли их реже моджахедами, а чаще – душманами ( в переводе с афг. «враг» – авт), или употребляли еще более простое жаргонное слово – духи. Афганцы же советских солдат и офицеров, всех без исключения, вне зависимости от звания, называли «шурави», что, собственно, и переводилось как «советский».

…Бои за город Мазари-Шариф отличались особым кровопролитием. Участие в этих сражениях стало синонимом и символом героизма, как среди повстанцев, так и в советских войсках. За голову одного из русских офицеров, отличившихся под Мазари-Шарифом, была даже назначена баснословная по тем временам плата в десять тысяч долларов.

Молоденький старлей Алексей Плохой отличился в первые же дни войны при взятии штурмом приграничного афганского города Джелал-Абад. Его приметил командующий 40-й армией, которая составляла, как тогда называли, «ограниченный контингент советских войск» в Афганистане и отметил своим приказом министр обороны СССР. Славного «воина-интернационалиста» повысили в должности, досрочно присвоили звание капитана, дали ему батальон и даже представили к присвоению звания Героя Советского Союза. О нем появилось несколько очерков в крупнейших газетах, и кто-то даже придумал байку: «Самый хороший в Советской армии – капитан Плохой».

Но, продвигаясь вглубь страны со своим батальоном, Плохой однажды сплоховал. Как-то под вечер батальон под командованием капитана Плохого зашел в один из кишлаков. Его встретили радушно: угостили мясом специально зарезанного барана, удобно, по тамошним понятиям, расквартировали. Кишлак находился наверху узкого каменистого ущелья. Когда утром батальон двинулся по ущелью вниз, сверху ударили крупнокалиберные пулеметы. Но нападавшие не учли воинской доблести и умения капитана. Алексей Плохой с огромными, до семидесяти процентов личного состава потерями, все же сумел кое-как развернуться, и сравнял кишлак с землей. Не щадили никого, смертоносный огонь уничтожал без разбору всех. После зачистки в живых обнаружили семнадцать афганцев. Плохой вызвал по рации вертолет, все семнадцать пленных были заброшены вовнутрь и, когда «вертушка» поднялась на сотню метров, Плохой собственноручно выбросил каждого из семнадцати афганцев вниз, на скалы. Жуткая история получила огласку, Плохого отдали под трибунал. Сначала его приговорили к расстрелу, потом кто-то из военных прокуроров обнаружил закон, запрещающий расстреливать Героев Советского Союза и, хотя капитану звание еще присвоено не было, расстрел ему отменили.

Плохого мурыжили еще довольно долго, но потом что-то враз резко изменилось. Капитана наградили орденом Красной Звезды и отправили воевать в район Мазари-Шарифа. С тех пор он «прописался» в самых опасных и смертоносных местах Афганистана – на Саланге, в Баграме, Кандагаре, но, хотя ранений получил несчетно, остался жив и вышел из этой бойни полковником с пятью орденами Красной Звезды. Должно быть, кто-то невидимый раз и навсегда определил ему «Красной звездой» наградной потолок и выше этого ордена Алексей Плохой за десять лет войны так ничего и не удостоился.

История для той бессмысленной бойни совершенно типичная. В советских войсках воинский подвиг и уголовное преступление ходили бок о бок. Мальчишка-сержант спас из-под шквального огня моджахедов афганскую семилетнюю девочку, прикрыв ее своим телом и сам едва остался жив, а выписавшись из госпиталя после тяжелых ранений, в первый же день ограбил автопоезд с гуманитарной помощью, спокойно пристрелив при этом сопровождающих. Бравый подполковник, награжденный многими боевыми орденами, наполнял пустые цинковые гробы награбленными у местного населения золотыми ювелирными изделиями и наркотиком и под печально-известным грифом «Груз-200» отправлял их в Союз военно-транспортными Ил-76 – теми самыми рейсами, которые в годы войны назывались «черный тюльпан».

Среди солдат, которые вскоре поняли, какой именно «интернациональный долг» они здесь выполняют, но так и не сумевших понять, за что и за кого они ежедневно гибнут и теряют собственное здоровье, зрело глухое, а иногда, прорываясь, и явное недовольство. В войсках началось пьянство, на папиросы, забитые солдатами местным гашишем, офицеры попросту перестали обращать внимание.

Правительство Бабрака Кармаля, возглавившего, по решению Москвы, Высший революционный совет Афганистана, было инертным и беспомощным. Даже набиравший политическую силу и ставший впоследствии президентом Мохаммад Наджибулла, который до конца 1979 года укрывался от гнева шаха Амина в СССР, все свои действия согласовывал с советскими советниками – «мушаверами». По сути дела к каждому афганскому руководителю, к командирам всех подразделений регулярной армии был прикреплен советский советник.

Особенно выделялся среди «мушаверов» Евгений Полинчук. Его кабинет находился на первом этаже здания НДПА – народно-демократической партии Афганистана, в том же самом крыле, которое занимал Бабрак Кармаль, а впоследствии «доктор Наджиб», как афганцы предпочитали называть бывшего борца и азартного любителя конных скачек Наджибуллу. Возглавив национальную службу информации (ХАД) – «наше афганское КГБ», как любил повторять Наджибулла, он рассчитывал прибрать к рукам все бразды управления страной, но очень быстро понял тщетность своих попыток, терпеливо дожидался, когда его усилия оценит «старший русский брат», и вполне смирился с ролью марионетки. Так же, как впрочем, смирился с этой малопочтенной миссией и Бабрак Кармаль. Впрочем, Кармаль личную проблему решил весьма своеобразно. В недолгую свою бытность послом Афганистана в Чехословакии, он пристрастился к неповторимому чешскому пиву, у советских друзей научился запивать этим дивным напитком ледяную «Столичную» водочку и за этим занятием день проходил незаметно. Кармаль долгому пребыванию в родной, но такой неспокойной стране, предпочитал командировки в Москву, где после непродолжительных, но частых переговоров, вернее наставлений и поучений, проводил время по собственному усмотрению и к собственному удовольствию.

Тем временем сбывались худшие из прогнозов противников этой бессмысленной, но от того не ставшей менее жестокой войны – она затягивалась год от года, и потери уже исчислялись десятками тысяч людей. Войну проклинали по обеим сторонам реки Аму-Дарьи, и в Советском Союзе и в самых отдаленных кишлаках Афганистана, граничащих с Пакистаном. Но ни та, ни другая сторона, казалось, уже не может вырваться из этого смертоносного водоворота.

За эти годы мулла Закир Бен-Нурлан стал известен многим муджахиддинам. Его проповеди отличались особой глубиной и в то же время были доступны пониманию любого, даже самого необразованного землепашца. И хотя ему, по необходимости, приходилось частенько произносить в своих проповедях бесчеловечные постулаты исламистов, типа: «Долг каждого афганца защищать от неверных свою родину – Афганистан и свою веру – священный ислам. Во имя Аллаха долгом каждого правоверного мусульманина является священная война – джихад, для этого ему следует идти и убивать неверных, только тогда душа его сможет войти во врата рая», он умел найти и такие слова, которые доходили до сердца каждого. Не без основания поговаривали прихожане мечетей, что уважаемый мулла и в бою от пуль не гнется и за спины других не прячется. А с его меткостью стрелка мало кто может соперничать. Ценили Закира Бен-Нурлана и в руководстве повстанческого движения. Здесь отдавали должное стратегическому мышлению муллы и даже журили, что столь уважаемый и досточтимый человек неоправданно рискует собой, отправляясь в бой, как рядовой муджахид. В таких случаях он отвечал с пафосом, здесь это было вполне уместно:

– Долг любого правоверного, а муллы в особенности – спасти своего единоверца. Я выполняю волю Аллаха и поступать иначе не могу. «Да-да, уважаемый, – отвечали ему, мы понимаем, что Аллах наделил вас особой силой и то, что делаете вы, не может сделать никто иной».

Закир и в самом деле практически в каждом бою спасал от неминуемой смерти несколько человек, не раз под обстрелом выносил раненых с поля боя. Это принесло ему ни с чем не сравнимую славу и авторитет, с другой стороны никому не приходило и мысли в голову поинтересоваться у муллы, а сколько неверных отправил он на тот свет собственными руками. Да и осмелься спросить его кто об этом, наглеца наверняка бы заставили замолчать тотчас, надавав еще и тумаков в придачу.

Довольно редко, но все же удавалось Закиру бывать и в Кабуле. С надежными документами он мог не опасаться проверки советского патруля. В центре афганской столицы, на разбомбленной улице Шеринау, он еще в самом начале своего пребывания в воюющей стране встретил того, кого узнал бы, несмотря на самый искусный грим – Галя.

… Кабул находится в долине меж гор Шердаваза и Асамаи, окруженный холмами Гиндукуша и хребтами Паропамиза. Ровно в девятнадцать часов, как говорят военные, или в семь вечера, как предпочитают выражаться штатские, ежедневно, с поразительной пунктуальностью, со всех окрестных холмов, хребтов и просто возвышенностей на Кабул сыпались снаряды. В домах и отелях города без пяти семь люди открывали окна и стеклянные балконные двери, чтобы не посыпались от взрывной волны осколки, и обреченно ждали окончания очередного обстрела. Попасть снарядом в центр города у муджихиддинов считалось особой доблестью, поэтому улице Шеринау доставалось больше всех других. От тротуаров и проезжей части не осталось даже воспоминаний – сплошные рытвины, воронки. И все же, когда обстрел затихал, открывались лавки и магазинчики мелких торговцев, только тусклый свет керосиновых ламп их заведений и освещал улицу, если это блеклое мерцание можно было назвать освещением. В лавке, куда зашел Закир, неброско одетый афганец рассматривал товар. Купив бутылку воды, мулла вышел и, не спеша, направился вдоль Шеринау. Через несколько минут с ним поравнялся Галь. Только по блеску глаз можно было бы догадаться, как рады друзья этой долгожданной встрече. Но кто сумеет разглядеть глаза двух человек, о чем-то не спеша беседующих на темной улице. А они не могли себе позволить не то чтобы крепко обняться, но даже и обменяться рукопожатием.

Сдерживая волнение от встречи, Галь лаконично передавал задание Центра:

– Твоя основная цель – приблизиться к шаху Максуду, стать его доверенным лицом. В центре понимают всю сложность этой задачи, но надеются на тебя. Ты, кстати, уже встречался с ним?

– Всего несколько раз, да и то мельком. Последний раз он приезжал с каким-то Бин Ладеном, про которого рассказывают, что он проявил чудеса героизма в боях под Джалал-Абадом. Еще рассказывают о его сказочном богатстве, который он сейчас тратит на оружие и на подготовку боевиков-повстанцев.

– Нам уже известен этот господин. Похоже, он действительно богат, но особого интереса не представляет. Сын миллионера, разбогатевшего на строительстве дорог в США и Саудовской Аравии, похоже, ищет способы, как помочь папе избавиться от лишнего десятка миллионов. Смутно поговаривают о том, что Усама связан с ЦРУ, но информация непроверенная. Кое-кто считает, что он вообще сам распространяет слух и о своих контактах с ЦРУ, дабы придать себе особую значимость. Одним словом, отнюдь не он объект твоего внимания. Твоя цель – шах Максуд, – повторил связной. – Следующая встреча через три недели в кишлаке Чор-Су, в известном тебе месте. Будет другой человек, ты его узнаешь. Но контактировать вам запрещено. Вы, максимум, можете поприветствовать друг друга. И никаких бесед. Он найдет возможность передать тебе шифровку. Ситуацию по передаче шифровки должен создать сам связной, ты ее ни в коем случае не инициируй. И вообще, береги себя, – добавил Галь голосом, вовсе не свойственным тональности деловых наставлений.

– А ты? Мы с тобой еще увидимся? – не удержался Закир от торопливых вопросов, так как понимал, что Галь уже прощается с ним.

– Обязательно, даже не сомневайся. Боюсь только, что не скоро.

Закир возвращался к себе, и по дороге обдумывал новое задание. Штука ли – подобраться к самому Максуду. Шах Максуд родился в семье военного, получил довольно приличное образование, хотя, поступив в политехнический институт, его так и не закончил. Став одним из лидеров движения «Мусульманская молодежь», Максуд предпринял попытку правительственного переворота, однако потерпел поражение и вынужден был скрываться в Пакистане. Вернувшись в Афганистан после вторжения советских войск, Шах Максуд своей базой выбрал провинцию Панджшер и стал одним из тех, кто возглавил повстанческое движение муджахиддинов. В мусульманском мире он приобрел славу отважного полководца и выдающегося организатора партизанского движения.

Шах Максуд формировал свои отряды не только по географическому, но и по родо-племенному признакам. Действия каждого отряда, возглавляемые полевыми командирами, координировались представителями партизанского движения и потому были чрезвычайно эффективны. На протяжении всех лет войны муджахиддины имели весьма разветвленную разведывательную сеть, внедряясь практически во все правительственные структуры Афганистана, в ряды командования армии, в спецслужбы и полицию. Главной целью вооруженной борьбы повстанцев Максуд видел свержение государственной власти и, как итог, вывод советских войск из Афганистана.

Приближенные к Шаху отмечали не только его волевые качества, но и особое коварство вкупе с проницательностью, наделяя его качествами провидца, который видит все и вся насквозь. Вот к этому человеку и предстояло приблизиться Закиру.

Х Х

Х

Подходящий случай представился довольно скоро, но при весьма необычных и достаточно непростых для муллы обстоятельствах.

В этот день муджахиддинам довольно легко удалось отбить атаку немногочисленного отряда «шурави». Бой уже затихал, когда из-за поворота на узкой тропинке между скал появился верхом на ослике старик. Здесь его знали многие – он жил в одном из близлежащих кишлаков, славился своей житейской мудростью и независимостью взглядов. Раздался неожиданный выстрел и старик, громко вскрикнув, упал, оказавшись придавленным тяжестью ослика. Подняться он не мог, как ни старался, возможно, был ранен. Ближе всех к этому месту оказался мулла Закир. «Прикройте меня!», – крикнул он и бросился к старику. Тот оказался цел, только при падении, очевидно, вывихнул ногу. Волоком оттаскивая его от опасного места, Закир вдруг ощутил толчок и тут же острая боль пронзила левое плечо.

Его доставили в полевой госпиталь. Ранение оказалось непростым, в плечо попала разрывная пуля, а попади маленький кусочек свинца всего на несколько сантиметров ниже, смерть была бы неминуемой. К тому же условия полевого госпиталя и квалификация хирурга оставляли желать много лучшего. Во время операции в кровь попала инфекция, больше десяти дней он находился без сознания, пребывая на грани между жизнью и смертью.

«Если я без сознания бредил, то на каком языке?», – пронзила его мысль, как только он очнулся.

– Давно я здесь? – спросил Закир забинтованного афганца, лежащего на соседнем топчане.

– Давно, уважаемый, – отозвался тот. – А сколько дней я не знаю, не считал.

– Кричал, бредил? – настороженно поинтересовался Закир.

– Нет, – покачал головой афганец. – Вы только стонали, но очень тихо, будто боялись кого-то побеспокоить. А мы все молились за ваше выздоровление, просили Аллаха, чтобы он сохранил жизнь такому благородному человеку.

Через несколько дней полевой госпиталь посетил шах Максуд. Шах вообще взял себе за правило посещать полевые госпиталя, наведывать раненых, вселять в них бодрость духа. Так что и нынешний его визит из ряда вон выходящим не был. Первым делом он направился к постели Закира.

– Как вы себя чувствуете, уважаемый? – осведомился он.

Закир попытался приподняться, хотя бы сесть, но шах удержал его: «Нет, нет, дорогой мулла, вставать вам еще нельзя, так во всяком случае, говорит этот сын собаки, который вас оперировал».

– Он добрый человек, – счел необходимым заступиться за хирурга Закир. – А то, что ему знаний не хватает – не его вина. Он старался сделать для меня все, что мог.

– О, о вашем благородстве известно всем, – отреагировал Максуд. – Впрочем, вы правы, идет война. Знающих врачей на все полевые госпиталя не хватает, вот и приходится обращаться даже к услугам недоучек. Я хотел примерно наказать этого докторишку, но ваше доброе слово спасло его от моего праведного гнева. В конце-концов, если бы не он, все для вас могло закончиться гораздо печальнее, – Максуд произнес эти слова нарочито громко, чтобы другие больные, находившиеся здесь же, могли оценить его благородство и справедливость. – Здесь очень душно, – неожиданно сменил Максуд тему разговора. – Я прикажу, чтобы вас перенесли во двор, поближе к живительной влаге ручья. Подышите воздухом, а заодно и разговор продолжим.

Через полчаса, коротко поговорив с каждым из раненых, он снова подошел к Закиру и подивился разительной перемене, что за это короткое время произошла с больным. Свежий горный воздух и умиротворяющее журчание ручья вернули Закиру бодрость, болезненная бледность сменилась матовым румянцем.

– Вы поправляетесь прямо на глазах! – воскликнул Максуд. – Я рад этому, ибо теперь у меня появилась надежда, что вы вскоре вернетесь к своим делам. Мы с вами, если помните, пару раз уже встречались. Не скрою, отправляясь сюда, я навел о вас кое-какие справки, так как уже довольно много слышал от людей о мулле Закире Бин Нурлане. Я был приятно удивлен, когда узнал, что у нас с вами есть общий знакомый – уважаемый Ахмад ар-Равийя. Долгое время проведя в Пакистане, я не раз встречался в Карачи с этим почтеннейшим человеком, сумел оценить его связи и влиятельность, которые он всегда подтверждает делом. Ар-Равийя очень обеспокоен вашим ранением и я заверил его, что сделаю для вас все необходимое. Просил передать, что ценит вас и гордится вами. Для меня лучшей характеристики, чем отзыв ар-Равийя и быть не может. Я знаю, что вы человек образованный и пользовались благосклонным вниманием муфтия, наслышан и о том, что прошли блестящую школу в Африке, слыли там храбрым бойцом. Не стану от вас скрывать – мне приятно, что такой человек сражается в наших рядах. Я вижу, что утомил вас своим разговором, вы все же еще очень слабы. На прощание скажу лишь одно: «Поскорее поправляйтесь и – до встречи. Мы найдем достойное применение вашим знаниям и способностям».

Закир и впрямь был на грани изнеможения, но впасть в забытье было для него слишком большой роскошью. Необходимо прямо сейчас, не откладывая, еще раз прокрутить в памяти весь состоявшийся разговор, проанализировать не только каждую фразу и слово, но и интонации, с какими они были произнесены, и даже жесты, взгляды своего высокопоставленного собеседника. Закиру было известно, что Шах Максуд не забывает своих пакистанских покровителей, и в определенных кругах соседнего государства ему продолжают оказывать всяческую помощь и содействие. Значит, разведке Максуда стало известно о связях Закира со стариком ар-Равийя. Ну что ж, это следует отнести к положительной стороне дела, ибо рекомендация влиятельного старца на самом деле дорогого стоит. А вот предложение Максуда использовать знания и военный опыт муллы, что кроется за этим?.. Возможность проникнуть туда, куда он так стремится, или дополнительные риск и опасность? Вопросов было куда больше, чем ответов.

Х Х

Х

Это было похоже на сон. Да какой там сон! Даже в самом кошмарном сне не могло ему привидиться такого. Казнили Абу Нуваса – «кудрявого». И он, Закир, должен был при этом присутствовать, и не просто присутствовать, но и ничем не выдать себя.

Ярость от собственного бессилия, от сознания, что не может помочь товарищу, клокотала в нем, но Закир не позволил себе даже веки опустить во время казни.

Еще несколько недель назад он приметил в расположении штаба нового конюха, признав в нем своего связного, с которым встречался в кофейне на окраине Карачи. Но всякий раз, когда Закир проходил мимо кюнешен, Абу Нувас подавал со стороны невидимый, но для них двоих вполне понятный сигнал – не подходить!

Легенда Абу Нуваса казалось ему самому такой прочной и непогрешимой, что он в какой-то момент, видимо, расслабился. Кто-то из службы безопасности Шаха Максуда обратил внимание, что новый повар чересчур уж тщательно, как-то даже не по-мужски витиевато, штопает одежду. Повара обыскали и в одном из швов черной жилетки была обнаружена шифровка. Расшифровать неизвестный код не удалось, но у контрразведчиков не оставалось ни малейших сомнений – связной шел на встречу с агентом. Стало быть, агент находился где-то рядом, может быть, в одном из партизанских отрядов, а возможно и в самом штабе – такой вероятности тоже нельзя было исключать.

К связному применяли самые жестокие и изощренные пытки, на которые только были способны палачи. Абу-Нувас молчал. И откуда взялось столько сил – духовных и физических в этом тщедушном теле!