Утешитель

– В наш век, знаете, все может быть, – учитель глядел исподлобья, – кто знает, может проекция какая-нибудь, образы искусственные… Я это видел. Может быть спектральные образы… Но это пока возможно только в теории. Ведь если это удастся на практике, то это будет страшным оружием против человеческого разума.

– Почему? – теперь в голосе полицейского были нотки растерянности, – объясните, пожалуйста.

– Как вы не понимаете, ведь мнимые образы могут заменить охрану, могут использоваться как угроза нападения, как приманка, – осененный внезапной догадкой и смыслом последнего примера, Ада Бек-Бой осекся на полуслове.

– Вы склоны считать, что в нашем случае, – чиновник пригнул голову набок и с таким странным видом встал. – В нашем случае Аджи Ульрих Мара стал жертвой такой приманки? – голос стал скрипуч. Вы должны забыть всё, что видели и слышали.

Бек-Боя поразил холодный и приглушенный голос чиновника.

– Вы должны раз и навсегда вычеркнуть из памяти сегодняшний день. Иначе само государство наше будет считать вас преступником, которого следует немедленно уничтожить, – с нескрываемой злобой закончил он. Воцарилась мертвая тишина.

– Это что, серьезно? – все больше недоумевая, спросил учитель.

– Это так же серьезно, как и то, что вы видели. Подписка о неразглашении – единственная гарантия сохранения вашей жизни на ближайшее будущее. Такова жизнь, дорогой учитель, – усмехнулся человек в темно-синем мундире.

Он наклонился, на его лице застыла невероятно бледная, теперь особенно ставшая неприятной Бек-Бою, безжизненная гипсовая улыбка.

– Хорошо. Я так и думал. Мне наверняка это показалось, как и тому парню, которого убил паровоз, – сказал Бек-Бой, подписав какие-то бумаги. Однако чиновник застыл в зловещем безмолвии и ничего не отвечал. Слегка обозначив поклон, Бек-Бой надел шляпу, поднял воротник плаща и покинул кабинет.

***

Ада Бек-Бой читал лекцию в стенах университета. Речь шла о месте личности в истории. По старой традиции размышления о роли отдельного человека в истории занимали значительное место в общественном сознании. Давно было понятно и самым малосообразительным людям, что без отдельных личностей, подвижников, злодеев и героев нет вообще никакой истории, которая могла бы рассказать о человеке. Однако инерция мышления, как всегда, имела место и тема эта в учебных заведениях словно передавалась по наследству, от одного поколения другому.

Учитель обратился с вопросом к аудитории:

– Роль личности в истории, как вы думаете, чем она может быть измерена?

– Процентами! – эта версия из передних рядов вызвала смех и хохот.

– Может быть и так, – улыбнулся учитель, – но поверьте мне, здесь главное – продолжение, которое личность имеет после ухода с исторической сцены. Это продолжение выражается в уважении, почитании, но более сего в использовании интеллектуального и нравственного, творческого и прикладного наследия личности.

– Разве Гитлер, Пол Пот, ублюдки из трущоб, староста лагерного барака, истязатели детей, законопослушный стукач и многие другие оставили след, который может вызвать у нас чувства, о которых вы говорите? – к Бек-Бою обратился студент с короткой черной бородкой. – Мы наконец-то построили свободное и стабильное общество, и есть ли смысл находить универсальные определения для всех персонажей истории?

– У вас, может быть, перечисленные вами субъекты подобных добрых чувств не вызовут. Но разве так относятся к ним подобные им люди? Подонок, мечтающий убить старых пенсионеров и ограбить их дом, пахнущий и ерзающий на сковороде мелкого страха, спасающийся в тени вечно надвинутого капюшона и невнятного бормотания, когда его спрашивают о личном мнении, поклоняется своим героям. Он уважает и восхищается старостой лагерного барака, его способностью шагать по трупам, быть жестоким и сильным. Он по-своему считает нравственным лагерный расклад, ибо видит здесь справедливость – слабые уничтожаются, а сильные торжествуют.

Я же предлагаю такую шкалу оценок, чтобы у нас не осталось искушения найти за терминами оправдание нашим делам. Вы ведь знаете, общество каждый раз находит формулировки, лозунги и объяснения, оправдания своим порокам.