Оценить:
 Рейтинг: 0

«Свет и Тени» Последнего Демона Войны, или «Генерал Бонапарт» в «кривом зеркале» захватывающих историй его побед, поражений и… не только. Том IV. «Вторая Польская кампания, или Роковой поход в Россию

<< 1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 >>
На страницу:
9 из 14
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля

Уже на подходе к Рузе, Винцингероде узнал, что город успел занять более чем 20-тысячный корпус Богарне. Пришлось, не заходя в город, вести отряд всю ночь обходной дорогой, чтобы успеть в Звенигород раньше противника. На усиление отряда от Кутузова были присланы ещё три казачьих полка, пехотный полк егерей и два орудия конной артиллерии. Теперь у Винцингероде было под рукой ок. 2,5—3 тыс. чел.

12 сентября на подходе к Звенигороду, Винцингероде разделил свой отряд на три части. Одну он оставил под своим командованием, а две другие поручил Бенкендорфу и казачьему полковнику Иловайскому 12-му. Два последних отряда немного потрепали врага (точнее, шедшую впереди Итальянского корпуса баварскую дивизию лёгкой кавалерии), но были отброшены огнём вражеской артиллерии, и у них даже случился затор и неразбериха при форсировании речки Сторожки. Бенкендорфу пришлось спешить часть казаков, чтобы они прикрывали остальных ружейным огнём.

Тем временем, сам Винцингероде устроил казачью засаду в овраге у стен Саввино-Сторожевского монастыря. Когда неприятель приблизился, казаки внезапно напали на него из засады и разбили его авангард.

Завязалась перестрелка, продолжавшаяся несколько часов: поскольку русские войска расположились на заранее выбранной удобной позиции, то они успешно задерживали наступление врага. И все же, нараставшее численное превосходство противника вынудило Винцингероде постепенно «закруглить» стычку и в порядке отвести свои войска по направлению к Москве.

27 августа (8 сентября), спустя почти 16 часов после Бородинской битвы, в 10 часов утра, арьергард Платова в составе казачьего корпуса, трех егерских полков, бригады Вольфа, Изюмского гусарского полка и 2-й конной роты Донской артиллерии отошел к Можайску, что в 90 км западнее Москвы. Кутузов приказал донскому атаману (о котором ходили разговоры, что в день Бородинской сечи он вроде бы был «не совсем трезв» и главнокомандующий был в курсе этой «хронической болезни» Матвея Ивановича – Я.Н.) держаться в Можайске «как можно долее для выигрыша времени и отправления раненых, коими были наполнены дома и улицы по недостатку подвод для перевоза их». В Можайск был доставлен тяжелораненный князь Багратион. Арьергард Платова занял позицию перед городом.

В полдень того же дня маршал Бертье приказал авангарду Мюрата с резервным кавалерийским корпусом и дивизией Дюфура преследовать русских и остановиться за Можайском в 7—8 верстах. Подойдя к нему, Мюрат послал гонца к своему императору с известием, что он уже может прибыть в город на ночевку. Но уже в 15 часов в нем завязался бой.

Он продолжался почти пять часов. Атаки Мюрата мужественно отбивались арьергардом Платова. Рельеф местности (непроходимый для конницы овраг реки Можайки) не позволял французскому маршалу ввести в дело все свои силы. Бой получился кровопролитным, жарким, и упорным. Неприятель нес потери, оказался ранен генерал О. Д. Бельяр.

В конце концов, противник вошел в Лужецкий монастырь. В полуверсте от него находились склады с провиантом. Можайский провиантмейстер М. Чириков и «магазейн-вахтер» С. Егоров, завидев неприятеля, исполнили приказ Кутузова: подожгли склады, чтобы не достались противнику. Так сгорел суточный запас провианта для 40-тысячной армии.

С наступлением темноты прибыл на место событий французский император, чтобы торжественно въехать на белом коне в Можайск. Как только выяснилось, что в нем не безопасно – бои еще отнюдь не закончены – пришлось разворачивать коня назад и ночевать в первой попавшейся деревне – Криушине. Такой «реприманд неожиданный» (Я.Н.) удручающе подействовал на все еще победоносного покорителя полуЕвропы (на западе еще не были в курсе совсем «неоднозначного» исхода Бородинского побоища и его тяжелых потерь – Я.Н.).

На следующий день – с шестого часа утра – арьергард Платова продолжал удерживать город шестью батальонами егерей, регулярной и иррегулярной кавалерией. Тем временем, главные силы кутузовской армии успели отойти от дер. Жуково (Кожухово) к Землину. Мюрат выдвинул вперед свои батареи, под прикрытием которых его войска снова пошли в атаку. Ответного огня орудий Донской конной артиллерии, расположенной на возвышенностях Можайска (Чертановские высоты), оказалось недостаточно для сдерживания противника. Пришлось арьергарду Платова отступить к дер. Моденово, что оказалось всего лишь в трех километрах от дневки главных сил Кутузова. Тяжелораненый в Бородинской битве генерал М. С. Воронцов в письме к сенатору Н. М. Лонгинову от 20 октября 1812 г. отмечал далекие по его компетентному мнению последствия этой ретирады: «Скорое отступление Платова на Можайск… решило отступление от Можайска всей армии, которая уже больше не находила выгодного места, и было, может быть, причиною потери Москвы».

Раздраженный действиями донского атамана, (по свидетельствам бывалых вояк регулярной российской армии, слишком крепко и не ко времени «задружившегося» в те грозные дни с обожаемой им «горчичной/кизляркой/спотыкачём» – Я.Н.), с некоторых пор его особо не привечавший, Кутузов, вечером 28-го назначил начальником арьергарда М. А. Милорадовича – фанфаронистого генерала не без «слабых мест», но, все же, куда более полезного в сложившейся ситуации – «Всем лечь, но врага не пропустить!!!», знавшего как это надо сделать с регулярными войсками, а не «показывать спину врагу». Такой подход к этой стороне военного дела («Стоять и Умирать в Обороне» – Я.Н.) «немного пьянюге» Платову с его воровато-оборотистыми «летучими» донцами никогда не был по душе и по плечу – неказачье это призвание…

…Кстати сказать, из-за поспешной ретирады эвакуация множества раненых после Бородинского сражения оказалась весьма затруднительной. А ведь предполагалось заготовить тысячу подвод для их транспортировки в Москву. Кутузов писал Ростопчину 27-го августа из Можайска, что не увидел в городе ни одной «выставленной из Москвы подводы», хотя четыре дня назад он просил военного губернатора «о наискорейшем заготовлении» подвод. «Раненые и убитые воины, – писал полководец, – остались на поле сражения без всякого призрения…». Повозки были присланы Ростопчиным вечером 27-го, но было уже поздно. Очевидец событий И. П. Липранди сообщал, что в Можайске оставались только тяжелораненые, в особенности с ампутированными ногами, а это было одним из наиболее типичных ранений в условиях невероятно успешного массированного применения Наполеоном артиллерии. Французские мемуаристы (Ложье, Шамбре, Пеле-Клозе) свидетельствовали, что их могло быть от 7 до 10 тыс., причем, со слов все того же Липранди: «Они почти все погибли, не только от неимения помощи, но и с голоду, которому подвергались и французы. Французы обходились с нашими ранеными самым бесчеловечным образом». (A la guerre comme a la guerre! Не так ли – Я.Н.)…

28 августа Великая армия вступила в Можайск. Здесь французский император начерно набросал предписание своему начштаба Бертье: двинуть Итальянский корпус своего пасынка на Рузу, войска Даву – на Борисов, а авангард Мюрата – по главной дороге к Москве. Раненых оставляли в Можайске.

Де-ла-Флиз, врач императорской гвардии, вспоминал устройство лазарета в большой каменной церкви (единственной недеревянной постройки), куда привезли несколько возов соломы, которую разостлали на полу для раненых гвардейцев. В Можайске Наполеон устроил огромный госпиталь. Трехдневную остановку штаб-квартиры Наполеона в Можайске (28—30 августа) военный историк Михайловский-Данилевский объясняет четырьмя причинами: простудой императора, отдыхом армии, подготовкой к новому сражению и подвозом артиллерийских снарядов.

Для охраны своих путей сообщений, Бонапарт оставил в Можайске наименее боеспособный из всех своих корпусов – Вестфальский корпус генерала Жюно, штаб которого располагался в Лужецком монастыре. Ему вменялось прикрывать дорогу к Смоленску. Императора озаботили неудовлетворительные дела в России, несмотря на выигранное, как он считал, сражение на Бородинском поле. В Можайске ему не давали покоя дела за Пиренеями, где после провала под Саламанкой его друга юности Мармона, дела складывались крайне опасно. Его беспокоило сильное сокращение численности корпусов Великой армии, которая вот-вот может превратиться в «Великую армию Теней». Его раздражало, что не было пленных и трофеев. Наполеон надеялся на предложения мира от Кутузова, готов был вступить в переговоры, в отдельные моменты его тревога за Будущее заходила так далеко, что он уже не хотел идти дальше Можайска.

В тоже время, поскольку русские войска продолжали ретироваться в Москву, для Бонапарта появился удобный повод оповестить Европу о своей очередной громкой победе. Правда, сообщение это было весьма запоздалым: лишь на пятый день после генерального сражения.

Таким образом, Наполеон изменил своей привычке заявлять об успехе сразу же после битвы «18-й бюллетень Великой армии» имеет пометку: «Можайск 12-го сентября 1812 г.»

Сам французский император уже покинул его: он прямой дорогой шел на Москву.

1 (13) сентября русская армия расположилась лагерем к западу от Москвы. Позицию выбирал начштаба Беннигсен: правый фланг армии был у деревни Фили, центр между селениями Троицким и Волынским, левый фланг перед селом Воробьёвым. Арьергард армии располагался на реке Сетунь. Протяжённость линии фронта составляла около четырёх километров. Сообщение между частями армии сильно затруднялось труднопроходимыми оврагами и речкой Карповкой.

Несмотря на мучившую его несколько дней сильную лихорадку, Барклай-де-Толли проинспектировал верхом предполагаемое поле боя и пришёл к выводу, что позиция губительна для русской армии. К тем же выводам после него пришли и А. П. Ермолов с К. Ф. Толем. На основнии всех этих донесений перед Кутузовым встал вопрос о необходимости продолжения отступления и сдачи Москвы (либо дать бой прямо на улицах златоглавной столицы!?).

В 5 часов того же дня в Филях в избе крестьянина Михаила Фролова (зачастую неправильно называемого Андреем Севастьяновичем Фроловым или, с легкой руки светоча русской литературы Л. Н. Толстого – не изучайте Отечественную войну 1812 года по его роману «Война и Мiр» – Андреем Севастьяновым), собрался Военный совет, точное число участников которого неизвестно.

Предстояло обсудить судьбоносный вопрос – дать ли после «ничейного» Бородинского сражения еще одну битву под Москвой, или оставить город без боя.

Поскольку протокола не велось, то основными источниками сведений о совете служат воспоминания Раевского и Ермолова, а также письмо Н. М. Лонгинова к С. Р. Воронцову в Лондон. Принято считать, что на нем присутствовали генералы М. Б. Барклай-де-Толли, задержавшийся в пути Л. Л. Беннигсен, Д. С. Дохтуров, А. П. Ермолов, П. П. Коновницын, А. И. Остерман-Толстой, сильно опоздавший Н. Н. Раевский (когда он все же подъехал, то Ермолов кратко ввёл его в курс дела), Ф. П. Уваров, полковник К. Ф. Толь, а также дежуривший в тот день генерал П. С. Кайсаров. Иногда в числе присутствовавших ошибочно упоминаются М. А. Милорадович и М. И. Платов, но первый отвечал за арьергард сдерживавший наседавшего врага, а второй в силу ряда «морально-этических» причин к тому времени совсем вышел из доверия у Кутузова и вряд ли мог быть позван на военный совет с такой судьбоносной повесткой.

Открывший заседание Беннигсен сформулировал дилемму – дать бой на невыгодной позиции либо сдать неприятелю древнюю столицу. Кутузов поправил его, что речь идёт не о спасении Москвы, а о спасении армии, так как рассчитывать на победу можно только в случае сохранения боеспособной армии. В своём выступлении Беннигсен объявил, что отступление обессмысливает невиданное кровопролитие в Бородинском бою. Сдача священного для русских города подорвёт боевой дух солдат. Велики будут и чисто материальные потери от разорения дворянских имений. Несмотря на наступавшую темноту, он предложил перегруппироваться и без проволочек атаковать противника. Его предложение в той или иной форме поддержали Ермолов, Коновницын, Уваров и Дохтуров.

В дискуссию первым вступил Барклай-де-Толли, подвергший критике позицию под Москвой, и предложивший отступать: «Сохранив Москву, Россия не сохраняется от войны, жестокой, разорительной. Но сберегши армию, ещё не уничтожаются надежды Отечества, и война… может продолжаться с удобством: успеют присоединиться в разных местах за Москвой приготовляемые войска». Он предложил отступить на Владимирский тракт и далее к Нижнему Новгороду, чтобы в случае разворота Наполеона к Петербургу успеть перекрыть ему путь.

Это мнение – (в разном «формате» – Я.Н.) – поддержали Остерман-Толстой, Раевский и Толь. Последний указывал, что истощённая Бородинским побоищем армия не готова к новому столь же масштабному бою, тем более, что многие командиры выведены из строя ранениями. В то же время отступление армии по улицам Москвы произведёт тягостное впечатление на горожан. На это Кутузов возразил, что «армия французская рассосётся в Москве, как губка в воде», и приказал отступать через Москву на Рязанскую дорогу.

Опираясь на мнение разумного меньшинства, Кутузов принял решение, не давая сражения на неудачной позиции, оставить Москву (ибо, по его словам, повторявшим Барклая-де-Толли,«с потерей Москвы не потеряна ещё Россия»), чтобы сохранить армию для продолжения войны, а заодно сблизиться с подходящими резервами. Это решение требовало определённого мужества, так как мера ответственности за сдачу исторической столицы неприятелю была очень велика и могла обернуться для главнокомандующего отставкой. Никто не мог предсказать, как это решение будет воспринято при дворе и, тем более, наилукавейшим и крайне мнительным самодержцем Всея Руси.

По окончании совета Кутузов вызвал к себе генерала-интенданта Д. С. Ланского и поручил ему обеспечить подвоз продовольствия на Рязанскую дорогу. Армии, которая готовилась к бою, был отдан приказ отступать, вызвавший всеобщее недоумение и ропот. Отступление по городу производилось ночью. Решение об отступлении застало врасплох и московские власти во главе с графом Ростопчиным.

После двух дневных переходов русская армия свернула с Рязанской дороги к Подольску на Старую Калужскую дорогу, а оттуда – на Новую Калужскую. Поскольку часть казаков продолжала отступать на Рязань, наполеоновские лазутчики были дезориентированы и Наполеон в течение девяти дней не имел представления о местонахождении русских войск.

Ближе к вечеру 14 сентября в опустевшую Москву вступил Наполеон. Военным губернатором был назначен маршал Мортье, комендантом крепости и города – Дюронель. Уже в ночь с 14 на 15 сентября город был охвачен пожаром, который к ночи с 15 на 16 сентября усилился настолько, что Наполеон был вынужден покинуть Кремль.

Причин возникновения пожара могло быть несколько: то ли организованный поджог при оставлении города (обычно связываемый с именем генерал-губернатора Москвы Ростопчина); то ли поджог русскими лазутчиками (несколько русских было расстреляно французами по такому обвинению) и уголовниками, намеренно выпущенными из московских тюрем Ростопчиным; то ли неконтролируемые действия наполеоновских войск, случайно возникший пожар, распространению которого способствовал общий хаос в оставленном городе.

Поскольку очагов у пожара было несколько, то не исключено, что в той или иной мере все версии имеют право на существование.

Пожар бушевал до 18 сентября и уничтожил бо?льшую часть Москвы. Из 30 тыс. домов, бывших в Москве перед нашествием, после того как французский император ее покинул, в ней осталась примерно 1/6 городских построек.

«Усевшись» в Москве, Наполеон принялся обсуждать дальнейший план военной кампании, в частности, поход на Петербург. Именно этого по некоторым данным особо опасались при дворе в северной Пальмире, в частности, в царской семье (например, нервировавшая материнскими истериками своего царственного сыночка вдовствующая императрица Мария Федоровна, на дух не переносившая «корсиканского выскочку-чудовище» – Я.Н.). Но маршалы Наполеона возражали, они считали этот план невыполнимым – «идти навстречу зиме, на север» с уменьшившейся армией, имея в тылу Кутузова, немыслимо. Наполеон не стал отстаивать этот «прожект».

Символично, что в это же время он предпринял сразу несколько попыток замириться с российским императором.

Началось все 18 сентября, когда он через начальника Воспитательного дома генерал-майора И. А. Тутолмина передал, что почитает Александра по-старому и желал бы заключить мир. Наполеон, по-прежнему, намерен был требовать отторжения Литвы, подтверждения блокады и военного союза с Францией. Забавно, что следующая попытка была предпринята уже через два (!) дня – 20 сентября. Письмо с предложением мира было доставлено Александру через И. А. Яковлева (отца А. И. Герцена). Симптоматично, что и на донесение Тутолмина и на личное письмо Наполеона к Александру царского ответа не последовало – («царское ли – это дело» – Я.Н.)!? Тогда через две недели – 4 октября – Наполеон направил свое особо доверенное лицо, генерала Лористона к Кутузову в Тарутино для пропуска к Александру I с предложением мира: «Мне нужен мир, он мне нужен абсолютно во что бы то ни стало, спасите только честь». И вот 5 октября состоялось короткое (не более получаса!) свидание Лористона с Кутузовым, после чего князь Волконский был отправлен к Александру I с донесением о предложении Наполеона. Но и здесь все обошлось без ответа: (лукаво-фальшивый «византиец», явно «закусил удила» – Я.Н.)…

Вернемся немного назад во 2 (14) сентября, когда ок. 17 часов Великая армия только-только входила в Москву, а арьергард Милорадовича ее покидал. Кавалерия Себастиани остановилась по просьбе Милорадовича и пропустила без боя последние войска и обозы русских, иначе ей однозначно намекнули на кровавые затяжные уличные бои, если им не дадут спокойно покинуть Москву. 4 (16) сентября армия отступила к Боровскому перевозу и перешла на правый берег Москвы-реки. Помимо армии, через Боровский перевоз переправилось более 40 тыс. обозов и экипажей, бежавших из Москвы ее жителей. Главная квартира армии расположилась в Кулакове. 5 (17) сентября Кутузов, двигаясь вдоль правого берега Пахры, пересёк Каширскую дорогу, 6 сентября достиг Подольска, а 9 сентября – селения Красной Пахры на старой Калужской дороге.

Повторимся, что до 14 (26) сентября Наполеон не знал, где находится русская армия. Казаки, отступая по Рязанской дороге, обманули и увлекли за собой отряд Мюрата на два перехода, до Бронниц. Неприятель потерял русскую армию из виду, и только появление казаков на Можайской дороге побудило Наполеона в ночь на 10 (22) сентября выслать корпус Юзефа Понятовского к Подольску.

Армейский лагерь русских у Красной Пахры прикрывался: авангардом Милорадовича – у деревни Десны, корпусом Раевского – у деревни Луковня, между Калужской и Тульской дорогами, и кавалерией Васильчикова – у Подольска.

Из Красной Пахры Кутузов к 2 октября отвёл армию дальше на юг к селу Тарутино, что неподалеку от Калуги. Находясь на старой Калужской дороге, русская армия прикрывала Тулу, Калугу, Брянск и хлебородные южные губернии, угрожала неприятельскому тылу между Москвой и Смоленском.

В Москве Наполеон оказался в западне, зимовать в разорённом пожаром городе не представлялось возможным: «продразверстки» в окрестностях столицы мало чего давали, растянутые коммуникации Великой армии были очень уязвимы, войска начинали разлагаться. Наполеон стал готовиться к отступлению на зимние квартиры где-то между Днепром и Западной Двиной. Более того, Наполеон предвидел впечатление, которое произведёт в Европе его уход из Москвы, и страшился этого впечатления.

…Кстати, скорее всего, он уже тогда осозновал, что гоняясь за русской армий вплоть до самой Москвы, войдя в нее и весьма долго оставаясь в ней, «по-детски наиво» ожидая мира от крайне уязвленного чрезвычайно амбициозного русского царя, он совершил роковую ошибку. Вот как он сформулировал свое состояние мыслей: «Ах, разве я не знаю, что Москва в военном отношении ничего не стоит! Но Москва и не является военной позицией, это позиция политическая. Меня считают там генералом, а между тем я остаюсь там только императором! В политике никогда не надо отступать, никогда не надо возвращаться назад, нельзя сознаваться в своей ошибке, потому что от этого теряется уважение, и если уж ошибся, то надо настаивать на своём, потому что это придаёт правоту!» [По сути дела, это – его (и прочих «выскочек») жизненное кредо: «никогда и не при каких обстоятельствах не признавать своих ошибок; в крайнем случае, что-то типа… слишком доверялся людям»! Комментарии излишни и каждый вправе самостоятельно продолжить развивать эту мысль в силу своей исторической компетенции – Я.Н.]…

Пока французский император сидел в Москве – в Кремле – (и напрасно «ждал у моря погоды» – Я.Н.), обстановка на его северном фланге (Петербуржском направлении) менялась, причем, не в лучшую для него сторону.

В Прибалтике под Ригой велась позиционная война с редкими вылазками русских против корпуса маршала Макдональда.

Войска российского генерал-лейтенанта Фаддея Фёдоровича Штейнгеля были расквартированы в Риге и с начала войны приведны в состояние повышенной боевой готовности, поскольку наполеоновская армия планировала длительную блокаду лифляндской столицы.

Началось все с серии боев за «ключи от Риги» – Митаву.

Генерал-губернатор Риги Магнус Густав Эссен 1-й предполагал резким внезапным ударом выбить неприятельские войска из Митавы и отправил туда корпус полковника Розена. Подчинявшийся командующему Х-м корпусом Великой армии Макдональду, но пользовавшийся в Курляндии полной свободой действия, прусский генерал Йорк решил сдать Митаву и организованно отступить. Войска Йорка при Экау сперва пытались оказать упорное сопротивление русским, но подоспевшее к ним подкрепление обошло Йорка с флангов и прусский генерал, опасаясь окружения, отдал приказ о немедленном отходе.

После входа войск полковника Розена в Митаву в городе был обнаружен большой оружейный арсенал, который был отправлен в Ригу. Сам Эссен через день вступил в освобождённую Митаву. Тем временем отступившая армия генерала Йорка 28 сентября заняла новые позиции у Руйенталя, начав готовиться к решающему сражению за стратегическое доминирование в Курляндской губернии.

В пятичасовом сражении при местечке Грефенталь пруссаки Йорка, получив подкрепление от генерала Клейста, в том числе, три батальона поляков, оказали столь умело сопротивление войскам Штейнгеля, что оказавшись прижатым к берегу реки Гарозы и, не имея возможностей продолжать борьбу за этот важный форпост, он вынужден был скомандовать поспешное отступление.

Пользуясь моментом, Йорк отдал приказ атаковать расстроенные и деморализованные силы генерала Штейнгеля. Сражение произошло вблизи небольшого увеселительного заведения под названием «Казачья корчма» в Мезоттене (современная Межотня). В результате стремительного нападения прусских солдат авангард русской армии был отброшен со своих первоначальных позиций. В ходе дальнейшего боя стало сказываться количественное и тактическое превосходство прусского войска и Штейнгель начал организованное отступление в сторону Митавы под прикрытием арьергарда генерал-майора Александра Б. Фока, прибывшего на поле сражения в самом его конце и сходу вступившего в бой с прусским авангардом. Эссен не стал дожидаться отступавшей армии Штейнгеля, покинул Митаву, бросив город на произвол судьбы.
<< 1 ... 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 >>
На страницу:
9 из 14