О любви, которой уже нет

Я был сражен, третий ребенок, опять жизнь на одну зарплату, впереди десять – пятнадцать лет ожидания квартиры, проживания всей семьи в одной комнате общежития.

Ситуация усугублялась одним обстоятельством, о котором я узнал уже работая на шахте. Трест, в котором я работал, строил много шахт, разбросанных по всей тульской области, по плану каждый год одну шахту вводили в эксплуатацию. На эту шахту бросали все силы, посылая работников в длительные командировки, отрывая мужчин от семьи на годы, а деваться некуда – с работы ведь не уйдешь, надо ждать очереди на квартиру. Так и жили мужики вдали от семьи, спиваясь в общежитии. Это же предстояло и мне и третий ребенок делал жизнь еще труднее.

Я понимал, что об аборте уже речи быть не может, и я был очень обижен на Наташу.

В ту ночь меня вызвали на шахту – авария на подъеме, я был ближе всех, за мной и приехали. Я работал всего несколько месяцев на шахте, электро–оборудование подъема сильно отличается от вычислительной техники с которой я до того работал, так что я был новичок.

Но в этот раз я легко справился, нашел несработавший датчик на одной из дверей с аппаратурой. Когда я прижал дверь рукой, он сработал и огромное колесо подъема со скрежетом завертелось.

После этого мне дали задание спуститься в шахту для мелкого ремонта. Я переоделся в шахтерскую одежду, одел телогрейку, каску с фонарем и поехал вниз на только что отремонтированным мной лифте подъема.

Там меня встретила влага во всех видах – лужи на земле, пропитанный влагой воздух, капала известковая вода с потолка оставляя белые пятна на телогрейках. Все шахтеры ходили в белых телогрейках.

Сделав работу, я пошел в парную, шахтерам давали выпарить из себя промозглую сырость шахты в парилке с сухим паром.

Дома у дверей квартиры меня почему–то встретила соседка, которую я раньше не видел:

– Вашей жене стало плохо, я увидела ее на полу без сознания, ваша девочка брызгала на нее водой и говорила: «Мама, вставай.» Вы поезжайте в больницу, дети побудут у меня.

Я поехал в больницу, пытаясь сообразить что случилось, может выкидыш? Дежурный врач в больнице сухо сообщил, что Наташа сделала себе химический аборт.

Я был поражен – у нас в семье и абортов–то никогда не делали, а до такого я бы вообще никогда не додумался.

Я зашел в палату. Наташа была в сознании, обрадовалась лимонам, которые я принес, не помня где я их взял. Жадно высасывая лимон, она остановилась вдруг и сказала:

– Знаешь, чуть не умерла…

Вскоре она отослала меня домой, к детям.

Через два дня она умерла, отказала печень.

Последующие дни вспоминаются сквозь туман. Я варил манные каши, успокаивал детей, которые хотели маму. На шахте собирали деньги, организовывали похороны.

Приехал средний Наташин брат Миша из Мурманска, чудный парень, приехал мой средний брат Сема, и я ему за это всегда буду благодарен. Кто–то из них спросил какие у меня планы, я не знал какие.

Я позвонил маме, она сказала:

– Приезжай домой, будешь жить с нами, мы тебе поможем чем сможем.

Тогда я подумал, что если бы она этого не сказала, то никогда больше бы она ни меня, ни детей не видела бы и не слышала.

Перед похоронами Наташу привезли домой, и я испытал странное чувство облегчения от того, что наконец–то она дома.

Поздно вечером, уложив детей спать, я зашел в комнату, где лежало ее тело. В комнате стоял сладкий запах смерти. У гроба я увидел Мишу, Наташиного брата. Он был моложе ее, ему было двадцать четыре года, успел отслужить в армии. Я тихо сел рядом с ним, какое-то время мы молчали. Потом он заговорил, медленно, обдумывая каждое слово:

– Она была святая мученица. С самого раннего детства она, да и мы тоже, жили с больным человеком, болезнь которого со временем перешла в садизм. Этот человек сумел запугать нас и сделать так, чтобы от нас ушла наша мать, и покрывал нами свои преступные действия.

– Она говорила, что любит его, – не удержался я. Миша помолчал с минуту, затем продолжил:

– Это произошло в станице Голубинской, в сорока километрах от Калача-на-Дону. Саше было около девяти, мне немногим больше. Наташе было четырнадцать лет, она уже сформировалась как девушка.

Вначале отец "воспитывал" Сашу, он вымочил ивовые прутья в кипятке и бил его ими. Вечером он переключился на Наташу, вначале бил, а потом мы услышали ее рыдания и мольбы: " Папа, не надо! "

– И никто этого не слышал?

–Нет. После этого он еще довольно продолжительное время на людях изображал из себя заботливого отца, но наверное, кто-то догадывался и тучи сгущались, и он увез нас в город Курган к своим родителям. Там Наташа спала на полу с ним и, конечно, он ее насиловал.

– Неужели его родители этого не видели?

–Видели и выразили возмущение поведением Наташи. Вскоре он увез нас из Сибири.

Из Кургана мы приехали в Волгоград, мы оказались в домике, который построила наша мама и из которого он ее выгнал.

– На какие же средства вы жили?

–Отец, в основном, не работал. Он заставлял нас ходить на свалку, собирать вещи и продукты. Этим мы и питались. И все это время мы подвергались физическому насилию, а Наташа еще и сексуальному. Это место было "Голгофой" Наташи, пока она не уехала в общежитие уже став студенткой института.

Миша замолчал, в его глазах застыли невыплаканные в детстве слезы.

Даже теперь, почти сорок лет спустя, мне трудно вспоминать эту историю. Давно нет в живых ее отца, истлел Наташин прах в могиле, с которой недавно украли надгробие, чтобы распилить на мраморную плитку. Но тот ужас, который я ощутил, узнав эту историю, остался в моей памяти навсегда.

Перед самыми похоронами приехала теща, и когда мне рассказали, что она ходила по местным магазинам и жаловалась всем, что жиды убили ее дочь, я навсегда вычеркнул ее из своей жизни.

Я плохо соображал, у меня в памяти остался один фантасмагорический эпизод. Я отправлял контейнер с вещами обратно в Черновицы, вел мотоцикл, отсоединенный от коляски, по снежной дорожке, чтобы погрузить его в контейнер.

Внезапно грузовик, в кузове которого был мой контейнер, завелся и поехал навстречу мне, он ехал прямо на меня и я спасся, бросив мотоцикл в снег и прыгнув туда сам.

Грузовик проехал мимо, я поднял тяжелый мотоцикл и увидел, что грузовик, развернувшись опять едет на меня.

Я настолько был полон апатии, что застыл на месте и ждал – убьет так убьет.

Не то что я хотел умереть, мне было все равно.

Грузовик остановился в паре сантиметров от меня. Я залез в кабину и даже не спросил шофера почему он меня чуть не убил. А тот не сказал ни слова.

Я возвращался в Черновцы третий раз, мои дети и воспоминания – это все, что оставалось у меня от Наташи и от любви.

Я, конечно, никогда не прощу себе того, что произошло. Я был слеп и не видел, что происходит с самым близким мне человеком.

Я сейчас понимаю, что ребенок, выросший в семье родителей–тиранов, вырастает склонным делать тайком то, что он или она считает нужным, вместо того чтобы пойти на открытую конфронтацию, заявив о своих намерениях.

Тогда я этого на понимал, и не сумел спасти Наташу от себя самой.

Да, Наташа, есть вещи плохие, но самые плохие – это те, которые поправить нельзя, и их последствия тоже самые плохие.

Впрочем, я сам понял это позже, прислушиваясь к дыханию, задыхающегося от крупа полутора–годовалого сына, или еще позже, очнувшись от внезапной многочасовой потери сознания и видя перепуганную маму и детей у своей холодной постели.

ЭВАКУАЦИЯ