Свободная любовь

– Но что же такое случилось? – возбужденно воскликнула Анна.

Все вышло из-за графа Рейфенштуля, любовника Зёдерборг, в которого безумно влюбилась и Гиза. Фрау Зёдерборг знала это, но держала девушку у себя, потому что та нянчила ее девочку и давала матери возможность без помех предаваться наслаждениям. Гиза полюбила маленькую Габриэль, хорошенькую и не по годам развитую девочку, заботилась о ней и ласкала ее. Граф внезапно заинтересовался Гизой; это был каприз избалованного жизнью человека. Он приходил каждый день и приносил Гизе подарки. Фрау Зёдерборг терзалась дикой ревностью. Она старалась внушить подозрения Ксиландеру, но слабохарактерный и добродушный актер всецело доверял Гизе, которая дала ему слово. Фрау Зёдерборг решилась в тот вечер унизить Гизу в глазах графа. У нее собралась веселая компания: инженер, актер, художник и граф Рейфенштуль. Гиза сидела вместе с ними и со страхом наблюдала, как быстро опустошались бутылки. Фрау Зёдерборг ушла и вскоре явилась в костюме нимфы. Она быстро подошла к Гизе и хотела раздеть и ее. Девушка в ужасе убежала в свою комнату. Но от фрау Зёдерборг нелегко было отделаться; с дьявольской изобретательностью она сумела уговорить Гизу последовать своему примеру. Когда они вышли обнаженными к пьяной компании, фрау Зёдерборг с торжеством заявила, обращаясь к графу:

– Вот видишь, ты не верил, что она «из таких»!

Гиза в первую минуту не поняла этих слов, адресованных графу, потом выбежала из комнаты и, не помня себя от стыда, бросилась бежать по полям…

Случай остался бы тайной, если бы горничная, знавшая о знакомстве Гизы с фрау Герц, не пришла к ней в мастерскую и не рассказала обо всем. Возмущенная художница поспешила к Уибелейзенам. Рихард Уибелейзен был приятелем фрау Зёдерборг, и поэтому его жена Гедвига была вынуждена общаться с женщиной, которую ненавидела. Обе дамы поехали к фрау Зёдерборг, не застали ее дома и взяли с собой Гизу, которая и до сих пор еще не вполне оправилась. Две ночи Гиза провела у Уибелейзенов. Но квартирка у них слишком тесная, и, кроме того, фрау Гедвига начала ревновать Гизу. У Гизы не было денег, она решительно не знала, куда ей деваться, и только постоянно твердила, что ни за что не вернется в тот проклятый дом на краю города. В то же время ее влекло туда с непреодолимой силой. Теперь они пришли к Анне Ксиландер, чтобы спросить, не может ли та приютить Гизу на неделю, оставшуюся до ее свадьбы.

Эта бессвязная история, в которой действующие лица не имели никаких разумных мотивов, Зёдерборг выступала в роли непостижимой личности, а Гиза напоминала сумасшедшую, которая не могла контролировать свои поступки, очень растрогал и рассказчицу, и слушательниц. Гедвига Уибелейзен начала всхлипывать, Катарина Герц последовала ее примеру. Не лишенная сентиментальности, Анна Ксиландер тоже заплакала и обняла Гизу. Ангелус, почувствовавший себя неловко среди таких непривычных звуков, начал тихонько подвывать. Рената, не имевшая ничего общего с этими женщинами, смотрела то на одну, то на другую, кусала губы и испытывала такое чувство, будто присутствует в театре на представлении, начало и конец которого ей неизвестны.

Наконец Анна Ксиландер заговорила.

– Вы правы, – сказала она, – Гизу нельзя предоставить самой себе; у Зёдерборг ее тоже нельзя оставлять. Вы говорите, чтобы я ее приютила. Не знаю, право, как это устроить. Я сплю на одной кровати с Ренатой. Но на несколько дней я могу перейти на софу, если Рената согласится спать с Гизой.

Все посмотрели на Ренату, которая изменилась в лице и нервно закусила губу. Как ни симпатична была ей, с одной стороны, Гиза, но спать с нею в непосредственной близости, ощущать на себе дыхание этой девушки, изведавшей, хотя и невольно, столько отвратительной житейской грязи, – мысль об этом возбудила в Ренате такое отвращение, что она резко и решительно сказала:

– Нет, я не хочу!

Отказ Ренаты произвел на всех одинаковое впечатление. Ангелус, как бы почувствовавший какую-то опасность для своей госпожи, стал около Ренаты, готовый защищать ее. Она уже раскаивалась не в самом отказе, а в той форме, в которой он был сделан. Нельзя было говорить это таким надменным тоном.

– Я хотела сказать, пусть лучше Анна спит на кровати, потому что она больше устает, чем я, а я буду спать на софе, – постаралась исправить свою неловкость Рената.

Но Анна мрачно усмехнулась; она вдруг почувствовала глубокую ненависть к баловню судьбы, каким была в ее глазах Рената, тогда как сама она казалась себе таким же несчастным, затравленным зверем, как и Гиза Шуман. «Она считает нас грязными и испорченными созданиями. Строит из себя саму невинность, – пронеслось у нее в голове. – Неужели эта куколка думает, что отличается от нас?»

Гиза встала, склонила по привычке голову к плечу и посмотрела на всех своим кротким взглядом мадонны.

– Благодарю вас, – сказала она, – я опять пойду туда, к Габриэли. Как-нибудь проживу эти несколько дней. Пусть будет что будет.

– Я буду каждый день навещать вас, – сказала Анна Ксиландер, гладя ее руку.

Рената почувствовала себя словно во вражеском стане.

– Оставайтесь здесь! – с тоской обратилась она к Гизе.

Но та отрицательно покачала головой.

Глава 12

Между Анной и Ренатой возникло отчуждение. Анна начала относиться к Ренате недоверчиво, хотя и не показывала этого, да и едва ли сама осознавала наступившую перемену. Но когда она бранила людей и аристократические привычки, непременно задевала и Ренату. По вечерам Анна искала различные предлоги, чтобы не ложиться в постель до тех пор, пока Рената не уснет. Она перестала гладить ее по волосам, восхищаться ее кожей и безупречными формами. Рената почувствовала некоторое облегчение, но резкая перемена в отношениях настораживала ее. Она становилась все сдержаннее и замкнутее.

Однажды она сказала:

– В последнее время вы изменились по отношению ко мне, Анна.

Анна промычала что-то неопределенное.

– Если я вам в тягость, вы должны сказать откровенно, я нисколько не обижусь.

– Почему же в тягость? Вы единственная, кто хоть немножко понимает нашего брата.

– Как странно! Вы говорите «нашего брата», как будто и я не такой же пролетарий, как вы.

– Такой же, да не такой. Нет, уж как видно, мир так устроен, что одной всю жизнь суждено носить шелковые юбки, а другой – бумажные.

Рената горько усмехнулась.

В эту минуту позвонил почтальон. Он принес письмо от баронессы Терке.

«Милая фрейлейн Рената! Узнав от знакомых ваш адрес, немедленно сообщаю вам известие, которое вас глубоко потрясет. Ваша мать скончалась 6 апреля во Фрейбурге. Об ее последних днях мне неизвестно никаких подробностей. Ваш отец лишь кратко сообщил мне о постигшем его несчастии. По почерку видно, как он поражен этим событием. Ваше имя также упоминается в его письме, но с такими эпитетами, что я не решаюсь их повторить. И все-таки отец ваш лучший из людей: одно слово, одно ваше письмо – и все могло бы быть улажено. С неизменной симпатией к вам,

Вильма фон Терке».

Рената прочла письмо, и оно выпало из ее рук.

– Что случилось? – равнодушно спросила Анна Ксиландер.

Рената безмолвно указала на письмо. Анна подняла его и прочла. Рената села в угол и неподвижно сидела там в течение нескольких часов. Дом, в котором она жила, показался ей тюрьмой, комната – камерой; в ней она была заключена с Анной Ксиландер, которая радовалась каждому прошедшему дню. В первую минуту Рената хотела бежать к баронессе Терке, в смутном стремлении узнать подробнее о смерти матери. Но потом подумала: «К чему это?» И осталась. Кто была теперь она, Рената Фукс, заблудшая дочь?.. Потом у нее явилась мысль поехать туда, где умерла мать. Но Рената не поддавалась уже, как прежде, непосредственным порывам своей фантазии и не хотела вторично выслушивать проклятия отца. Лучше быть вдали, страдать и ждать. Она удивлялась самой себе, удивлялась, что у нее нет слез, несмотря на глубину постигшего ее горя, и неподвижно сидела, глядя на лампу. Лампа коптила, и стекло стало черным от копоти. Рената не могла встать. Если бы лампа лопнула и в доме начался пожар, ей было бы безразлично.

Совсем уж некстати вечером пришел Стиве. Анна рассказала ему о горе Ренаты; он удрученно покачал головою и, засунув руки в карманы, стал ходить гигантскими шагами по комнате. Рената вскоре пожелала им доброй ночи и ушла, чтобы остаться одной, так как заснуть она не надеялась. Раздеваясь, девушка заметила, что ее одежда начинает ветшать. Эта мелочь еще больше расстроила ее; она поспешно потушила свечу, чтобы ничего не видеть, легла в холодную постель и никак не могла согреться. Ей так хотелось остаться одной хоть на одну ночь. Она боялась той минуты, когда придет Анна и ляжет около нее с грубой шуткой, или с каким-нибудь замечанием, или, того хуже, снова возьмется ее ласкать. Но это было неотвратимо, как прошлое или грядущее. Не оставалось ничего другого, как только притвориться спящею.

Следующий день прошел как во сне. На завтра была назначена свадьба Гизы с братом Анны. До сих пор считалось само собой разумеющимся, что Рената примет участие в торжестве. Теперь все думали, что она откажется. Поэтому Анна была очень удивлена, когда Рената спокойно объявила, что пойдет с ней. Она купила маленькую мраморную статуэтку Венеры Милосской в подарок невесте. Статуя Венеры считалась классическим свадебным подарком в ее кругу, и Рената никак не ожидала того эффекта, который произвел ее подарок на новобрачную.

Рано утром пришел Рихард Уибелейзен. Лицо его было серое, борода взъерошена. Он бросился на стул и закрыл лицо руками. Анна и Рената уже оделись, чтобы идти в мастерскую Катарины Герц, где решено было праздновать свадьбу. Они с удивлением переглянулись. Наконец Уибелейзен отнял руки от лица и мрачно сказал:

– Зёдерборг бежала.

– Бежала? Как?

– С графом Рейфенштулем. А ребенка оставила Гизе. Гиза, мне кажется, тоже не в здравом уме. Я видел ее сегодня перед венчанием и могу сказать, что встречал более веселых невест. Лицо у нее точно восковая маска. Между ней и Рейфенштулем что-то произошло.

– Из чего ты это заключаешь? – спросила Анна.

– Из того, что вчера я видел ее, сияющую от счастья, и подумал, что причина радости – свадьба. Не следовало ее оставлять в том проклятом доме. Но теперь уже ничего не поправишь.

Он поднялся и ушел. Рената смотрела ему вслед широко раскрытыми глазами. Жизнь представилась ей зияющей бездной, над которой нити судеб переплетались в запутанный узел. Анна вдруг стала бледна и молчалива. Она была неравнодушна к Уибелейзену, и ее неприятно поразило слишком страстное отношение Рихарда к исчезновению Зёдерборг. Анна совсем перестала обращать внимание на Ренату, которая вдруг показалась ей, как это иногда случается с истеричными женщинами, причиной всех несчастий.

Мастерская Катарины Герц была причудливо убрана цветами, лентами, кусками ковров и японскими ширмами. На окнах висели в виде гирлянд светло-голубые драпировки. По углам стояли в высоких канделябрах свечи, стены были украшены этюдами, выполненными углем и красками, – работами учениц. Муж Катарины, литератор Герц, во фраке, с бутылкой коньяка в руках, ходил от шкафа к шкафу, отыскивая рюмки. У него был вид напряженного ожидания, как будто тщательно подготовленная речь, которую он собирался сказать на торжестве, должна была стать поворотным пунктом его жизни. Его волновало присутствие Гудштикера, который лениво развалился в кресле, с глубокой складкой между бровей и сострадательно-усталой улыбкой на красивых губах. Несколько чрезвычайно услужливых молодых людей озабоченно сновали взад и вперед. Фрау Гедвига была здесь с раннего утра, помогала украшать комнату, а теперь ждала своего мужа, отсутствие которого сильно беспокоило ее. В соседней комнате соорудили нечто вроде буфета из составленных вместе кроватей, на которые были положены доски, покрытые скатертью. Сюда заранее забрались два актера и две актрисы, которые вели очень громкий и легкомысленный разговор.

Вошли Гиза и Ксиландер, уже новобрачные. Церковного венчания не было. Лицо Гизы было белее ее платья; единственное, что было в ней ярким, – это зеленые листья в венке. Когда с нею заговаривали, она улыбалась, и улыбка так и оставалась на ее сухих губах, как будто она забывала ее убрать. Гости находили, что вид у нее совсем не свадебный, но утешались общим оживлением и радостью Ксиландера, который с сияющим лицом пожимал всем руки, принимал поздравления, обнимал женщин и не говорил, а только заикался от избытка счастья. Он подвел актеров к статуэтке Венеры, присланной Ренатой, приложил в виде заклинания два пальца к ее груди и пролепетал что-то о великой тайне любви. Потом он хлопнул по мраморному животу Венеры, обнял своего коллегу и воскликнул с влажными глазами:

– О, если бы это мраморное тело растаяло для тебя, мой презирающий зависть друг! Мужайся, Горацио, мужайся!

Коллега в недоумении хлопал глазами.

Анна и Рената вошли незаметно. Ренате показалось, что она попала в зверинец. Посредине комнаты она увидела Гизу, которая казалась выше ростом, чем обычно. Перед ней стоял литератор Герц и что-то нашептывал; при каждом движении полы его фрака раскачивались то вправо, то влево. Гиза стояла, как олицетворение невинности, и время от времени смотрела на свои руки, как будто на них было что-то написано. Катарина Герц громко говорила одной из актрис о терниях брака, а безбородый юноша, издали смахивающий на поросенка, кричал: «Да здравствуют женщины!» Стиве стоял рядом с Анной и грациозным жестом поправлял свои жидкие волосы. Мартин Ксиландер от восторга готов был обнимать самого себя, потому что сегодня он находил восхитительным быть Мартином Ксиландером. Рената стала поправлять перед зеркалом волосы и вдруг заметила дыру на рукаве платья. Она испугалась. «Куда ведешь ты меня, судьба?» – прошептал в ней какой-то голос. Кто-то поклонился ей через головы гостей. Ей вспомнился Вандерер; с такою же важностью кланялся и он. «О, как давно это было!» – подумала Рената.

Вдруг перед нею очутилась Гиза. Ее лицо было перекошено, глаза закатились, так что совсем не было видно зрачков, а одни белки.