Вакцина памяти

– Нет, вся беда и трагедия русского народа в том, что прошлое оказалось слишком упрямым.

– Суд объявляет перерыв.

«Наконец-то», – вздохнул Панько.

– Белкин, перекурить надо, – толкнул он в бок товарища.

***

В курилке было тихо. Какой-то судья затягивался сигариллой, не снимая мантии. Пахло дорогим табаком.

– Заморские? – поинтересовался Ленин у судьи.

– Ага, угощайтесь, Владимир Ильич, – судья любезно протянул Ленину пачку.

– Не откажусь, – Ильич вытащил сигариллу.

Керенский, Витте и царь тоже защелкали зажигалками, и вскоре потянуло бюджетным куревом.

Панько с Белкиным поглядывали на публику: один судья, другой, ребята из ЦИК, тут же гуиимовцы. Несколько молодых девчонок с цифровыми сигаретами бросали оценивающие взгляды на мужчин – взгляды эти выражали апатию. Единственным, кому они могли отдать предпочтение, а может, что-то большее, был Сергей Гавриков. Но Гавриков курилок не посещал, сберегая генофонд и храня верность ЗОЖу. Если бы не свидетели в костюмах прошлого века и пара судейских мантий, то это была бы вполне обычная офисная курилка в каком-нибудь бизнес-центре.

– Да потому, что бегать по полю нужно, а не ходить! Вот тебе и результат, с такой игрой можно и в премьер-лигу вылететь, – Дыбенко что-то эмоционально доказывал Корнилову.

– Нормально они играют, вечно вам все не так, – вступился царь за любимый «Зенит».

– Сегодня бы пораньше разбодаться, – сетовал судья секретарю, – по пробкам еще тащиться.

– Так вы на метро.

– С удовольствием, только дочку с соревнований забрать нужно, в Заневском районе без машины никак, потом еще со своей к теще. Блин, рассаду им привезти нужно. Дачу в Синявино завели, да я бы этих дачников… – Видимо, в его женском царстве, при абсолютном матриархате, судья держал оборону в одиночку.

– Ага, – понимающе-равнодушно закивал секретарь.

– Ладно, пойдем, воздадим зловредной немке за все грехи, – ухмыльнулся бородатый судья.

Секретарь и судья вышли из курилки. Панько последовал за ними. Хотелось посмотреть, что еще происходит в стенах судах. Через несколько минут Панько проворно затесался на другое заседание. Полная тетка, которую можно было принять за продавщицу в сельском магазине или буфетчицу в придорожном кафе, с гнездом на голове и в нелепом жакете, пялилась в бумажку, слушая строгого судью.

– Вы императрица Екатерина Алексеевна Вторая, урожденная София Фредерика Ангальт-Цербстская, дочь прусского князя и немецкой аристократки? – судья решил не тратить время на перечисление всей родословной, все-таки речь шла о людях, а не о бульдогах.

– Ну, я, – ответила женщина без тени королевского достоинства. – И что?

– Екатерина Алексеевна, перечень обвинений в ваш адрес достаточно велик, эпизодов масса. Прежде всего, вы иностранный агент! – поставил судья восклицательный знак.

– Протестую, ваша честь, – вскочил адвокат. – Екатерина приняла подданство и перешла в православие. В православие из лютеранства.

– Вот тебе два, – подхватил судья, – оскорбление чувств верующих с использованием своего служебного положения.

– Почему оскорбление? Митрополит разрешил, по бумагам все верно было, – вновь возразил адвокат.

– А тогда извольте предъявить разрешение лютеранского пастора. Или что, лютеране у нас к верующим не относятся? Закон для всех один! – съехидничал судья. Защитник потупил взгляд: кажется, у судьи было неважное настроение. – Итак, будучи немкой по рождению, проникнув в Россию, вы, Екатерина Алексеевна, пользуясь случаем, стали коронованной особой благодаря династическому браку с Петром Третьим. Есть основания полагать, что вы причастны к его смерти.

Тетка побледнела; не спасал даже обильный искусственный румянец. Адвокат делал какие-то знаки, однако картина прошлого у буфетчицы вырисовывалась медленно.

– Протестую, уважаемый суд, – взял слово адвокат. – У Петра Третьего были трудности, как бы это сказать, психического характера и разного рода слабости. Сдается мне, что он своим образом жизни сам себя изжил раньше срока, к тому же еще морально разлагался.

– Изжил – не изжил, разберемся. Гражданка императрица, вы также обвиняетесь в угнетении и закрепощении народных масс, усилении крепостного права, оскорблении русского и других народов Российской империи.

– А чего же здесь обвинительного, все так делали в то время, абсолютизм был, сословия, так устроен мир, Европа, в конце концов, иного порядка мы не знали, его не существовало в природе, – по бумажке протараторила Екатерина Вторая.

– Ложь, ложь, – перебил царевну обвинитель из ГУИИ.

– Какие ваши доказательства? – бросил адвокат известную фразу. Зал судебных заседаний озарили улыбки: каждый вспомнил, где и когда он впервые услышал эти слова, ставшие чуть ли не поговоркой в России.

– Доказательства? Вот они, – обвинитель в звании капитана ГУИИ вытащил из кожаного портфеля потертую книженцию. – Вот «Архив Императорского дома», том семнадцатый, издание расширенное и дополненное, год 19… Переписка с Вольтером-Мольером и другими просветителями, идейными отцами Французской революции. Вы прекрасно знали, что мир, общество может быть устроено по-другому! И едва ли справедливым можно назвать закрепощение соплеменников до такой степени, что их душа и тело становились разменной монетой, в то время как в пяти днях конного пути уже давно покончили с крепостным правом.

Судья снял очки, взгляд его был исполнен довольства. Екатерина возвысила в империи все сословия, за исключением собственно русского народа, которому приходилось тянуть на своем горбу все забавы императрицы. Да хрен с этой императрицей, но на том же крестьянском горбу рядом с ней удобно устроились так называемые аристократы, чья заслуга иной раз состояла в близости к императорскому телу в том или ином смысле.

Адвокат усиленно рылся в бумагах; со стороны он выглядел, как студент из девяностых в поисках шпаргалки. «Видимо, защитник из бюджетных – из общей практики. Это раньше на исторический суд приглашали специалистов, а сейчас, когда маховик раскрутился и судить начали всех подряд, уровень и защиты, и обвинения значительно упал», – подумал гуиимовец.

– Однако действия правительницы были продиктованы как внешнеполитическими обстоятельствами, так и выступлениями иностранных агентов внутри страны.

– Каких еще иностранных агентов? – удивился судья.

– Каких-каких, а Емельян Пугачев, по-вашему, кто? На чьи деньги поднял он Урал и поволжские степи, а? Уж не на свои ли? О нет, этот мерзопакостник финансировался из-за рубежа, вынуждая правительство закручивать гайки.

– Из-за какого рубежа, из Китая, что ли? – вновь задал вопрос судья.

– Нет, Китай тогда был нашим союзником, – гордо заявил адвокат. Капитан ГУИИ прыснул от смеха, судья сдержанно улыбнулся. Панько, наблюдая эту сцену, тоже повеселел.

– Доподлинно известно, что Франция, желая насолить России, использовала недовольство населения на местах, подбивала народ к выступлениям против царской власти, но не из лучших побуждений, а лишь желая посеять в стране хаос и разлад, будучи неспособной открыто выступить против нас!

В зале послышались вялые аплодисменты.

– А по другим данным, – взял слово капитан ГУИИ, – дворяне настолько утратили чувство меры, что выжимали все из Поволжья, чтобы тратить средства в той же Франции, оттого и спичка, зажженная Пугачевым, разгорелась в хороший костер восстания. Может быть, ситуация вам видится так: русский крестьянин – абсолютный пофигист, сидит в доме, полном хлеба, испив кваску, довольный жизнью, едва покинувший уют еще теплой русской печи, и вдруг хватается за вилы, отзываясь на призывы совершенно незнакомых ему людей?

Адвокат вновь начал рыться в бумажках. Екатерина молчала, уставившись глазами в листок с подсказками – текст, исполненный банальных вещей и отмазок.

– Что-то ты мне страниц насовал, реформы какие-то, жалованные грамоты, разделы Польши, казачество, Малороссия, ты мне дай почитать про жизнь, про любовь, что за женщина была, а я уж судье отвечу.

– На! – адвокат недовольно передал смартфон со страницей интернета, открытой на биографии Екатерины Второй.

Судья тем временем с долей злорадства перечислял ее грехи.

– Я так полагаю, дорогая моя императрица, – усмехнулся он, сосредоточив в этой усмешке всю ненависть к собственному домашнему матриархату с тещей во главе, – памятник ваш придется снести, а в учебники истории дать соответствующие исправления.

Женщина-императрица обвела взглядом присутствующих – странно: суд, обвинение, защита, малопочтенная публика разных мастей, мужики и ни одного лица благородной породы. По большей части владельцы пивных животиков, плохо спрятанных в пиджаки и натужно перетянутых ремнями, поросячьи глазки и ехидные голоса. «Екатерина» вспомнила детство, гарнизон в Прибалтике, отец – советский офицер, командир батальона ВДВ, честный и смелый человек, декабрь восемьдесят восьмого года, интернациональный долг в Демократической Республике Афганистан… Все смешалось в один клубок: похоронка, трагедия, распад Советского Союза, девушка с матерью и двумя малолетними братьями теперь где-то в средней полосе, комната в общежитии, никому не нужная семья героя страны, которой больше нет, и «мы вас туда не посылали». Безнадега, замужество, развод… Она закрыла глаза. Какой она была в юности, и как скоро жизнь превратила ее из жизнелюбивой девушки в уставшую женщину. Ничего ведь никому не надо, сколько раз она пыталась преобразить общежитие, разбивала клумбы, сажала цветы, красила стены в подъездах, гоняла местных пъянчужек, бегала по инстанциям, выбивая средства на ремонты, и до последнего тянула этого человека, так называемого мужа, который обещал любить и помогать.

–Знаете, господин судья, эта женщина не виновата. Екатерина пробивала себе дорогу в жизни как могла, среди этих дураков и лентяев, которые, как свиньи, хлебали у корыта. Да, перехитрила и муженька, и родственничков, так они из страны пили кровь похлеще Екатерины. Царевна хоть какой-то порядок и культуру внесла. А что до крепостного права, конечно, виновата, но ее саму кто-то поддержал? Молодость свою в заточении провела с книжками, пока царь бесстыже развлекался с этими придворными… – она произнесла это слово.