Танец Смерти. Воля свыше. Часть третья

– Да ну тебя, Нафаджи. Выпил бы лучше, чем такое чудо из себя строить, – обиженно проворчал Фахтар за его спиной. – Э, слушай, а кто это там такие?

– Где?

Нафаджи обернулся – Фахтар вытянул руку в сторону большого холма на противоположном берегу. Заходящее, красное солнце уже коснулось его верхушки, отчего контуры засияли ярким, золотисто-красным огнём. Из этого сияния, словно призраки, выходили один за другим люди, кони, верблюды, несущие большие тюки.

Небольшой караван спустился к озеру под пристальным взглядом солдат. Люди потянулись к воде – шутка ли, идти по степи, высушенной находившимся под боком Фаджулом. Было видно, как они так же умывались, пили, наполняли фляги и мехи, поили животных. Кто-то из них, Нафаджи издали не разобрал, смотрел в их сторону, приложив руку к голове козырьком. Потом махнул рукой и, вроде что-то сказал своим. Караван тот час снялся с места и направился в сторону армейского лагеря.

– Это купцы, – уверенно сказал Нафаджи. – И они, кажется, хотят составить нам компанию.

– Торгашей ещё не хватало, – недовольно процедил сквозь зубы Фахтар. – Гнать их в три шеи.

– Это не по законам степного гостеприимства, – покачал головой бывший темежин.

– Не по законам, не по законам… Вот и встречай их сам, и развлекай сам. А мне пора ужинать и спать.

12

«А вот теперь пора», – прошептал ан-Химеш, сидя на ступеньке занесённой песком лестницы парадного входа. Он поднял взгляд к усыпанному сияющими звёздами чёрному ночному небу. «А что скажете вы, боги?». Серебристым росчерком сверкнула падающая звезда. Старик вздохнул. Быть может это и есть хороший знак? Ему не спалось. То ли от холодной боли в желудке, то ли от самого обычного волнения.

Утром, с восходом солнца, Нишерле, Бэудиша и два десятка наиболее преданных азулахарцев начнут свой путь. Сначала в долину, где прячется джуммэ, а потом… Скупая слеза скатилась по его щеке. Он знал, что никогда их больше не увидит. Жить ему оставалось совсем немного – рана внутри не только не зажила, но и превратилась в нечто страшное, проникающее своими щупальцами во все уголки тела. Некоторые умудрялись жить с таким недугом годами, но ан-Химеш чувствовал, что слабеет с каждым днём.

Он старался не показывать при внуках, что ему плохо, держался, как только мог. В этом ему помогали занятия с ученицами, которых он учил находить нужные для вытяжки грибы, в изобилии облюбовавшие подвалы домов, и делать из них лекарство.

Ещё он объяснил им, как приготовить вытяжку из крови переболевшего джуммэ человека. Теперь он был уверен, что у Нишерле и Бэудиши будет в достатке не только оружие, но и защита. Все эти заботы днём позволяли отвлечься от боли. Но ночью она сжимала его желудок холодными пальцами. Сколько ему оставалось? Месяц? Может полгода? Путь Нишерле и Бэудиши будет несравнимо дольше.

Ещё одна звезда скатилась по небосводу. Целитель встал на ноги, отряхнул с одежды песок. Надо попытаться уснуть, чтоб не быть утром уставшим и разбитым. Он вошёл в дом, поднялся на второй этаж. Заглянул в спальни внуков – и Нишерле, и Бэудиша спокойно спали в своих постелях. Счастливые. Они ещё могут вот так, запросто, уснуть, зная, что утром предстоит прощание с родным домом. Не на день, не на месяц. Скорее всего, на годы, а быть может и навсегда.

Холодные пальцы боли вдруг сжали желудок сильнее обычного, и ан-Химеш почувствовал, как закружилась голова, перед глазами замелькали белые искры. Он схватился рукой за стену, пошатнулся, но не упал. Остановился, прижался спиной к гладкому, прохладному камню. Потихоньку отпускало, но скоро эти приступы станут сильнее, а потом не выдержит сердце. И тогда конец.

Шаг за шагом, придерживаясь рукой за стену, он прошёл в свои покои, сел на постель. На мгновение задумался, а потом достал из тайника в полу флягу и шкатулку. Налил в стоящий на прикроватном столике кубок вина, открыл коробочку. В ней, на дне, лежало с десяток щепоток желтоватого, едко пахнущего порошка, добытого ан-Химешем из млечного сока цветка мака. Несколько кристалликов этого зелья, растворённого в вине, позволяли забыть о боли и уснуть глубоким, спокойным сном. Но плохо было то, что после каждой порции этого лекарства уснуть без него становилось тяжелее.

Сегодня можно – заверил сам себя ан-Химеш и, подцепив кончиком ножа немного зелья, высыпал его в кубок и тщательно перемешал. Вино почти не изменило вкуса, но после нескольких глотков прошла боль, глаза начали закрываться, а всегда чёткие мысли путаться. Ещё мгновение, и целитель, не раздеваясь, упал на кровать и сочно захрапел.

Жёлтое солнце выглянуло из-за подёрнутого пыльной дымкой горизонта, прогоняя властвующие на улицах Азулахара утренние сумерки. Ночная прохлада отступала перед жаркими лучами. Пройдёт немного времени, и солнечный жар раскалит черепицу крыш и камень улиц. В последние дни, однако, дневное пекло стало не таким невыносимым, как обычно. Пришедшая с севера прохлада, наконец, добралась и до Асула, принеся толику облегчения его обитателям.

В этот день на улицах Азулахара было не в пример многолюдно. Порядочная толпа собралась у дома ан-Химеша, чтобы проводить в долгий и опасный путь Нишерле, Бэудишу и два десятка отчаянных и смелых мужчин, вызвавшихся сопровождать внука и внучку целителя. Снарядить небольшой караван не составило особого труда – в качестве товара собрали мало-мальски ценную утварь в пустующих домах и ковры. Лошади появились благодаря разбойникам, а верблюдов для перевозки поклажи одолжили в Фрашаке. Среди тюков и мешков спрятали небольшие мешочки из промасленной кожи с лекарством.

Час прощания настал. Ан-Химеш и Нишерле с Бэудишей вышли из дома. Целитель, заметно осунувшийся, бледный, что-то шептал на ухо внуку, видимо давал последние наставления. Бэудиша молча стояла рядом, пряча покрасневшие от пролитых слёз глаза. Люди вокруг молчали, ожидая, что скажет целитель. Но тот лишь по очереди обнял детей и подвёл их к лошадям.

– Пора в путь, Нишерле, – негромко сказал он, и его кадык судорожно дёрнулся – ан-Химеш едва сдержал слёзы.

– Скоро мы вернёмся за тобой, – Нишерле крепко сжал протянутую ему руку.

– Не стоит. Не обещай ничего. Не думай обо мне, иди своим путём.

– Думаешь, я оставлю тебя здесь?

Ан-Химеш печально улыбнулся, в его глазах блеснули огоньки гордости за внука. Он подманил его к себе и шепнул что-то на ухо. Юноша отпрянул, испуганно посмотрел на деда – тот приложил палец к губам и покачал головой.

– Постойте, – какая-то женщина вышла из толпы со свёртком в руках. – Я сделала для вас…

– Что же? – удивлённо спросил Нишерле.

Она смущённо протянула свёрток юноше и, покраснев, отступила на несколько шагов назад. Тот развернул его – это оказалось небольшое, три на два локтя, знамя. На зелёном шёлковом полотнище искусные руки женщины вышили контуры протягивающей сжатый кулак руки, на предплечье которой алел красный треугольник.

– Если вам не нравится, господин… – пролепетала она, но юноша, взяв копьё, просунул его в предназначенный для древка карман и закрепил шнуровкой.

– Спасибо, добрая женщина, – Нишерле поклонился. – Это знамя объединит всех, у кого на руке окажется такой шрам. Это знамя связанных одной целью. Это знамя нового Азулахара и его друзей.

Он поднял древко, и лёгкий ветерок подхватил полотнище, развернул его, и оно заполоскалось, слово язык зелёного пламени. Негромкий гул одобрения пронёсся по толпе, а Нишерле, передав знамя одному из телохранителей, тронул поводья и сказал:

– В дорогу!

Азулахарцы расступились, Нишерле первым проехал сквозь толпу. Со всех сторон на него смотрели полные надежды глаза. Эти люди отчаянно верили, что юноша отведёт от их умирающего города беду, поможет им покинуть поглощаемый безжалостным Фаджулом оазис и приведёт к спокойной, сытой жизни.

Мечта каждого из них – спать спокойно в своих домах, не боясь, что жадные до наживы разбойники ворвутся к ним ночью, а ещё – плодородные, жирные земли, где не надо творить чудеса, как здесь, чтобы вырастить себе хоть что-то на пропитание.

Нишерле знал эти мечты, он и сам не раз мечтал об этом, и сейчас как никогда понимал мольбу в глазах своих земляков. Он не подведёт их, он сделает всё, что в его силах, и даже больше.

Караван неспешно двигался к проёму в стене, где когда-то были несокрушимые городские ворота. Провожавшие остались позади, и лишь пара мальчишек продолжали шагать рядом, восхищённо смотря на развевающееся знамя. Они шли до городских стен, и когда караван покинул город, остановились около кучи каменных обломков, бывших когда-то башней, махая руками вслед уходившим.

Нишерле обернулся, взмахнул рукой в ответ. Сердце на мгновение сжалось от тоски при виде оставшихся за спиной стен родного города. Он подавил мимолётную слабость – теперь всё это в прошлом, сейчас надо забыть Азулахар и идти вперёд.

Они обогнули умирающий лес по дороге, едва заметной, засыпанной песком, и повернули на северо-запад. Когда-то здесь росла сочная зелёная трава, но теперь Фаджул безраздельно властвовал на этом клочке земли. Позади остались страшные, чёрные скелеты деревьев, протянувших в стороны свои ветви, словно руки в беззвучной мольбе.

Нишерле в последний раз обернулся и, горько вздохнув, покачал головой. В душе вновь и вновь закипал гнев, сердце щемило при виде того, что стало с Асулом. И он снова соглашался с дедом, с его словами о том, что пора забыть несчастный Азулахар. Когда глаза видят это, невольно и сам начинаешь осознавать, что смерть оазиса неизбежна, это лишь вопрос времени.

Впереди показались граничные скалы. Ещё совсем недавно лишь длинный узкий проход соединял Асул с остальным миром. А теперь…

– Закройте лица, – проговорил Нишерле, заметив, как сквозь широченный проём из Фаджула несётся им навстречу облако песчаной пыли.

Все повязали платки, закрывавшие рот и нос. Песчаная туча была небольшая, совершенно неопасная, но дышать колющим горло песком удовольствие не из приятных. Надо поскорее достичь скал и свернуть вдоль них на запад. Как говорили, там ещё сохранилась годная в корм лошадям трава, были колодцы, которыми когда-то пользовались охотники и пастухи.

Песок налетел на путников, закружил вокруг, словно рой рассерженных ос. Нишерле почувствовал, как песчинки колют его руки, лоб, лезут в прищуренные глаза. Это не было песчаной бурей, так что животные не предались панике и лишь недовольно фыркали и храпели, продолжая упрямо двигаться к скалам.

– Что сказал тебе дедушка? – услышал он вдруг рядом с ухом приглушённый тканью голос сестры. В следующий миг её рука схватила его за кисть. – Он совсем плох. Боюсь, мы его больше не увидим.

– Сказал, что скоро умрёт, – на мгновение задумавшись, ответил Нишерле. К чему скрывать эту страшную новость. Бэудиша имеет право знать ровно столько, сколько знает он.

Она не заплакала, не закричала, призывая проклятия на головы убийц. Лишь молча прижалась лбом к плечу брата, а потом отъехала в сторону.

Первую ночёвку караван провёл уже рядом с защищавшими от дыхания Фаджула скалами. Вездесущий песок ещё не успел добраться сюда – ветер нёс его к городу и озеру. Здесь, под ногами ещё росла зелёная трава, а в вырытом у огромного валуна глубоком колодце была вода. Её с избытком хватило, чтобы хорошенько напоить изнывавших от жажды животных.

Пока лошади и верблюды, наслаждающиеся снизошедшим отдыхом, пили из выдолбленного в камне большого поильника, люди насобирали в траве аргала и разожгли костерок, над которым повесили большой котёл. Ужин – несколько горстей просяной крупы и мелко резаного вяленого мяса – должен свариться ещё не скоро, и люди улеглись вокруг огня, положив под головы сёдла. Первый день пути позади, и тело, пока не привыкшее к долгому сидению в седле, ныло и стонало.

– Сколько нам добираться до долины? – спросила Бэудиша.

– Дней пять, – устало выдохнул Нишерле.